Пролетел первый год Отечественной войны. Чтобы прокормить себя, вся семья работала с удвоенной силой. Младшему Ванечке было два с половиной, когда осенней ночью загремела дверь и ввалились уполномоченные заявить, что у семьи Христопуло только двадцать четыре часа, чтоб всем подготовиться к высылке. Прослушав приказ, Роконоца почувствовала, как что-то опустилось внизу живота, похолодели ноги. Собственно, она не знала чужого для нее русского языка, но по Фединому лицу поняла: грядет что-то страшное. Спина мгновенно стала чужой. Она ее не чувствовала. В висках стучало: «Что, что же делать? Как быть?»
На немой вопрос матери, Федор, виновато опустив голову, отвернулся:
– Мама, нас, греков, всех высылают, нам надо быстро собраться за день и ночь, – произнес он хрипло.
Роконоца всполошилась:
– Как высылают? Почему? Куда высылают?
Федор старался не смотреть в испуганные глаза матери. Отворачиваясь, отвечал:
– Высылают из Юревичей„.Не знаю куда…
– Прямо сейчас, ночью с детьми?
Роконоца ничего не соображала, не успела даже почувствовать, как подкосились ноги. Она рухнула на стул, который, к счастью, оказался рядом. Упасть не дал подскочивший сын. Роконоца быстро пришла в себя.
– Мама, нас высылают и нам надо собраться за день и ночь.
– Почему, сынок? – голос у Роконоцы срывался. Увидела, как сын побледнел, жалея ее. Роконоца взяла себя в руки.
– Только нас забирают? Наверное, как в тридцать девятом и других тоже, сынок?
– Не знаю.
Один из уполномоченных что-то сказал, обращаясь к Феде.
– Мама, он сказал, что можно с собой на человека взять по сто килограммов, но не больше пол тонны на всю семью.
– Те му, – подняла к небу глаза Роконоца, обращаясь к Богу, – кто же понесет эти полтонны?
– Скорей мама. Я побегу к дяде Михаилу и тете Кице. Харитон пусть собирает и зимнюю одежду, а ты посуду, еду, а Кики все остальное.
Разбудили Харитона и Ирини.
Первые полчаса Роконоца металась по комнатам, натыкаясь на стулья, детей, мебель. Останавливалась среди комнаты, сжимала виски, в которых дробно выстукивало: «Что делать?», лихорадочно обдумывала, что надо будет взять с собой из еды и одежды на всю семью. Голову так стянуло, что казалось вот-вот кожа лопнет. Прислушиваясь к лаю множества собак, стоя перед иконами, Роконоца просила: «О Теос ке Панаия, разве можно все предусмотреть. У меня малые дети, как они перенесут дальнюю дорогу? Воитья ме о Христос ке Панаия. Прошу вас помогите нам, чтобы ничего страшного с нами не случилось. Пусть муж мой, Илья, найдет нас, когда вернется».
По лицу текли слезы, хотелось криком кричать и выть, но Роконоца не позволяла себе даже всхлипывать, не хотела, чтоб дети видели ее такой.
Вернулся Федя, принес в мешке пол туши свиньи.
– Дядь Миша зарезал свинью, велел жарить мясо, готовить так, чтоб надолго хватило в дорогу. Роконоца все бросила на детей, а сама принялась за жарку мяса.
Кики раскладывала его в глиняные кувшины и кастрюли. Сверху крышки накрывала разрезанной со стола клеенкой и перевязывала тряпочными веревками.
– Через двадцать четыре часа, как и накануне, постучали в дверь. Семья Роконоцы, сбившаяся с ног за сутки беготни и безостановочной работы, сидела на узлах, в безропотном ожидании своей участи.
Кирилла Сарваниди, жителя Кукерду не было в числе тех, кого выгнали из дома, погрузили на грузовик и отправили с семьей, в переполненном грузовике, с такими же несчастными неизвестно куда. Слышал он далекий лай множества собак, но здоровый сон после рабочего дня так крепок, что он не поднялся, не поинтересовался, что происходит. Да и на отшибе он живет, не очень – то поймешь, что к чему. Беременная на восьмом месяце жена, Пиника, ткнула его локтем, но он перевернулся на другой бок, велел ей не обращать внимания и спать. Утром, часов в одиннадцать, к ним пришел Сергей Степанов, подросток, внук русского пасечника. Он побывал в поселке по поручению деда, но никак не мог найти нужного ему человека.
– Такое впечатление, что поселок опустел, людей не видно, – удрученно сообщил он, отмахиваясь веткой от назойливых пчел.
Кирилла ветром сдуло со двора. Старики Георгеади, совсем старенькие жили недалеко от Сарваниди. Увидев скоро шагающего соседа, они сами вышли ему навстречу, озабоченно оглядываясь, позвали в дом.
Точно, как все происходило, старики не знали. Сами проснулись от лая своей собаки в час ночи. Услышали громкий стук в дверь дома Зеркиданиди Алексея. Лампу не стали зажигать, выглянули в окно. Стояли трое мужчин в военном, с оружием, требовали открыть дверь. Через примерно часа полтора вышла вся семья с чемоданами, мешками, узлами. Под конвоем их повели по дороге, по-видимому, к сельсовету. Старики были так напуганы, что все их повествование сопровождалось заиканием и поминутным выглядыванием за окно: не пришли ли за ними.
Кирилл вышел в поселок. Мычали коровы, кудахтали куры, блеяли козы, визжали поросята. Было страшно шумно, такое громкое смешание звуков животных ему не приходилось слышать никогда. Ясно: скот с утра не кормлен, коров и коз не доили и не выпустили на пастбище. Почему не кормлены? Неужели ни одного человека в доме не нашлось заняться скотиной? Кирилл шел, прячась за деревьями и плетнями заборов. Зашел к куму Севастиди Ивану. Дом пустой. Никого. В сарае натужно и безостановочно громко мычит не доенная корова. Кирилл выпустил всю живность. В Кукерду было тридцать три дома разбросанных от пятого до одиннадцатого километра от Красной Поляны. Вот новая, недостроенная школа: осталось достроить второй этаж. Только вчера она была полна голосами детей. Еще не веря, что поселок пуст, он пробрался к сестре Маруле. Никого. Потом к куму Василию. Никого. Он знал, что многих греков последнее время арестовывают, как врагов народа, но, чтобы столько забрать за ночь! Он почувствовал, как в одну минуту потерял сознание, кровь схлынула, ноги подкосились, и он упал на колени. Пришел в себя лежащим на траве около коровьего кизяка – лепешки, над которой озабоченно гудели зеленые мухи. Посмотрел на бледное голубое небо. Солнце светило тускло и безразлично. Низко чиркали птицы – к дождю. Кирилл тупо смотрел на всю эту, когда – то любимую, теперь вмиг опостылевшую природу. Где все? Что делать? Как быть? Встав на колени, он взмолился к Богу. Просил его помочь родным и близким, всем грекам. Просил вразумить, что делать ему, куда ехать, или прятаться с беременной женой.
Долго он молился. Наконец, он как бы пришел в себя. Ноги его повели к сельсовету. Не было там их председателя Афуксениди Леонида, был русский военный из НКВДэшников и какая-то женщина, как оказалось – секретарь. Спросили фамилию, посмотрели свои бумаги. Не нашли его фамилии.
– Ну, что ж, в рубашке родился. Можешь и дальше жить здесь, – обронил военный, цепко оглядывая Кирилла серыми прищуренными глазами.
– А где ж мне родных моих можно найти?
– Не имеем права говорить.
Кирилл заплакал:
– Как же я буду здесь жить один, жене родить через месяц.
НКВДэшник пошептался с секретаршей, потом нехотя, кривя рот, сообщил:
– Всех выслали в Северный Казахстан. А ты езжай туда на юг, например, в город Джамбул или Чимкент. Оттуда ты всегда сможешь поехать к родным, если отыщешь.
– С Красной Поляны тоже всех выслали?
– Не всех. Больше я ничего не могу сказать. И смотри держи язык за зубами!
Военный сверкнул глазами и поскрипывая хромовыми сапогами прошел к окну.
С тем Кирилл и ушел домой.
На следующий день прискакал на коне племянник Пиники. Сообщил, что в один день были высланы семьи Мойсовой Писти с оравой детей, Архондовой Марфы, Техликиди Клеоники, тоже с шестью детьми, Павлиди Фарацины, Поповой Марии, Абрубковой Ольги, Михайлиди тети Пелагеи. Это кого запомнил племянник. Триандофиловских никого не тронули, так же как Афуксеновских, Петановых, Ксандиновых и некоторых других. Но все ждут, что и с ними на днях не поцеремонятся. Про семью Сарваниди пацан ничего не знал.
Через день Кирилл с женой выехал в неведомый казахский город Джамбул. Не хотел остаться, как не уговаривала Пиника: боялся, что вспомнят о нем и придут темной ночью, лучше уж самому. И не на север, а на юг Казахстана. Интересно, что через несколько лет семья его брата точно так же прибыла в Джамбул самостоятельно, без конвоя. Пожалуй, больше таких счастливчиков не оказалось.
Выслали из родных мест Роконоцу Христопуло с детьми, вместе с юревичскими земляками – греками в сентябре 1942 года. Среди сосланных мужчины были не моложе шестидесяти и не старше восемнадцати. Остальные сидели в тюрьмах. Юревичи опустели. Урожай почти весь собран. Сараи были полны кукурузных початков, пшеницы, мешками муки, ящики яблок, груш, свежих и сушенных, кули грецких и фундуковых орехов. Несмотря на то, что почти в каждом доме не было кормильца, в семьях был относительный достаток. Чтоб запастись на зиму, люди работали всей семьей в поте лица всю весну и лето на своих огородах, ходили в лес за ягодами, орехами, грибами. А осенью собирали урожай и все, что годилось из овощей и фруктов солили, сушили на зиму.
Все мелочи этой страшной высылки как будто запеленговалось в мозгах старших членов семьи Христопуло. Ирини никогда не забудет, как пришли уполномоченные в длинных шинелях и заявили, что их семья, как семья греческой национальности и врага народа, отправляется в ссылку. Федору семнадцать лет. Маме – тридцать четыре года, на ее руках шестеро детей: Кики – четырнадцать лет, Харитону-двенадцать, Ирини – десять, восьмилетний Яша, четырехлетний Панджелико и двухлетний Ванечка. Собрали постель, подушки, одеяла, матрацы, теплую одежду, носки, посуду. Но разве все предусмотришь? Разве народ мог подумать, что с ним так обойдутся? Возможно ли это – собраться за сутки тем более, когда нет кормильца, а в семье восемь человек и дети мал – мала меньше? Только нижнего белья сколько надо было взять…