Когда выходили, в сенях, Панджелико подошел к мешку с орехами фундука, набрал полную кепку и надел на голову. Как он почувствовал, что никогда больше ему не придется поесть орехов? Слез сдержать не смогли. Даже мама Роконоца. Вообще – то все заплакали, потому что впервые в их жизни увидели, как мама открыто плачет, не скрывая слез. Очень тяжело детям видеть плачущую мать. Она шла бледная, с огромной ношей за плечами и в руках. Федя нес две огромные кошелки с посудой, теплой одеждой и тяжелую котомку за спиной. Все, кроме Ванечки, сидящего на руках Кики, были загружены с ног до головы. Пропитание должно было хватить на месяца два.
Собрали их на привокзальной площади. Кругом крик, плач. Тут же и мальчишеский смех, играющих в догонялки: им весело и любопытно, они впервые выехали из своего поселка.
Всех загрузили, в так называемые, телячьи теплушки. В самом деле, лежали все вповалку в тех вагонах со своим скарбом на полу. В их эшелоне ехали только греки с Краснодарского края, в основном старики, женщины и дети. Все угрюмые и тихие. Редко, когда плакали самые маленькие дети. Здесь Ирини впервые услышала рядом с собой русскую речь, и то – в повелительном наклонении.
Когда говорили русские конвоиры, Ирини их, конечно, не понимала и смотрела на старшего сына, тот все понимал, но разговаривать ему было не так уж и легко. Брата Ирини обожала. Еще малышкой она сказала маме, что хочет замуж за любимого папу. Оказалось, что нельзя за папу выходить.
– Тогда за Федю, я его тоже очень-очень люблю, – не растерялась Ирини.
Но и за брата нельзя. Такая жалость! Мама обещала, что, когда Ирини вырастет, то обязательно встретит кого-нибудь похожих на папу или брата. Федя был здоровый и на ее взгляд очень красивый, а главное умный парень. Он всегда все объяснял ей, помогал, защищал от маминых затрещин. Много рассказывал об Александре Великом – Македонском, его храбрости и уме, который представлялся Ирини, как Георгий Победоносец с копьем, пронзающим чудовище на иконе в их Юревичской церкви. От Феди же она узнала, почему греки называют себя ромеями и почему она – ромейса. Потому что, когда-то их прабабушки и прадедушки жили в государстве Византия, которое называли Романией, а людей, живших там – ромеями. Федя много рассказывал о большом городе Константинополе, о удивительной красоте домов и огромном храме под названием «Айя София» в той неведомой византийской стране, которую завоевали жестокие и свирепые турки. Заселились они в их прекрасных городах и селах, осквернили их церкви, вырезали огромное количество греческого населения и еще много чего-то делали такого, что в своих мечтах Ирини восставала против них и иногда видела себя там, далеко-далеко, сражающейся за свой народ, с саблей на коне, размахивающей ею направо и налево рядом со своим старшим братом и, наверное, с Алексисом. Она считала его тоже храбрым. Таким же, как Федя. Алексис остался в Красной Поляне. Хорошо ему, у него есть дед! Зато потом Ирини расскажет ему все приключения, которые произойдут с ней и ее семьей.
Как хорошо, что у нее есть такие братья! Федя, как почувствовал, что она думает о нем, бросил на нее вопросительный взгляд. Ирини пожала плечами. На руках у него сидел Ванечка, Федя что-то нашептывал ему на ухо. Тот улыбался. Ирини перевела глаза на сестру. Кики возилась с Панжелико и тети Кицыным сыночком Михайликом. Харитон с Яшей сидели молча, наблюдая голодными глазами, как мама раскладывала еду: соль, лук, хлеб, воду во фляге. К этой еде иногда бывал кипяток, который добывал в длинных очередях на станциях Федя. Лицо его сияло счастьем, когда он ставил медный чайник поближе к матери, чтоб она распорядилась драгоценным кипятком. Раконоца благодарно обнимала его за плечи, высшая награда, которую могли дождаться дети. Тетя Кица в таких случаях не уставала его нахваливать, отчего Федя еще больше млел: он обожал свою худенькую красавицу тетку.
Не мылись все время, пока ехали. А ехали не один месяц. Завшивели до нельзя. Ирини с ее нежной кожей очень мучилась. Все ее белоснежное тело покрылось сыпью, было исчесано, в некоторых местах до крови. Тоже было и с младшими братьями и мамой. Какое это было облегчение после первого купания в чужом кривом корыте, в полухолодной комнате, в еле теплой воде с мылом, которое берегли пуще всего.
Их привезли на один из заснеженных неопрятных полустанков Карагандинской области Осакаровского района.
Разделили кого куда направить. Тетя Кица попала в какой-то поселок под номером «Девять». Дядя Хамбо – дядя ее мужа – в «Пятый», Христопуло – в «Седьмой». Брат отца, дядя Миша Христопуло с женой и двойняшками – сыновьями попал в «Двенадцатый». Один из встречающих милиционеров сразу предупредил, что все эти поселки находятся сравнительно недалеко друг от друга, так что нечего слезы лить – еще увидятся. Так семья Христопуло оказалась в немецком совхозе «Арбайтер». Сосланных с Поволжья обрусевших немцев поселили здесь тоже не так давно. Они уже успели обустроиться. Местные показали им, как делать саманные кирпичи из глины и сена. Трудолюбивые немцы построили себе аккуратные маленькие домики, крышу крыли, кто чем, в основном дранкой или толью.
Прибывших же в конце октября греков сначала поселили в холодном помещении дома, выполнявшего роль сельского клуба. Люди согревали помещение своим дыханием – так их было там много, ступить практически было негде. Спали на полу на своих тряпках. Заболел Ванечка, который был их общим любимцем и смерть его была страшной потерей для всех. Ванечка умер от воспаления легких в первый же день приезда, как будто специально терпел, чтоб дождаться времени, когда смогут его похоронить на кладбище, а не где попало около железной дороги. Тогда многие взрослые умирали, не выдержав сквозняков и холода, и отсутствия самых необходимых лекарств. Ванечка перед смертью все просил «спандала» – жаренной кукурузы, которыми любил лакомиться у себя дома. Роконоца молила Бога, чтоб больше никто из ее детей не умер. Когда, через месяц, всех расселили по тесным домам, в основном, немецким, умер Панжели-ко от кровавых поносов. В жару, в беспамятстве, он просил: «Алла», вместо «Галла», что по-гречески означает «молоко». Где его было взять? Кругом враждебное отношение к врагам народа. К тому же у людей таких излишеств, как молоко, просто не было.
Мама сильно похудела, красивые голубые глаза совсем потухли. Федя все время утешал ее и старался делать всю ее работу сам. Так получилось, что в семье Федю стали считать за отца. Сестры и братья слушали его беспрекословно. Теперь их осталось шестеро.
Глава вторая
Никто из высланных из родных мест греков даже не представлял, что на свете бывают такие холода. Странно и страшно было слышать новоприбывшим свист и завывания за стенами школы, куда их завезли. Может, что-то происходит с кем-то, а люди не знают? Может, надо выйти, посмотреть, может, кому нужна помощь? Но нет: это ветер гонит тучи снега, это ледяная поземка змеей низко над землей извивается. Вот все и гудит, и завывает. Снег, буран, вьюга – первые русские слова, запомнившиеся Ирини на новом неласковом месте. Заучила и много немецких слов, которых наслушалась попозже, весной, когда дети-греченята уже выходили и играли с немецкими детьми. Как только потеплело, греки принялись рыть себе землянки: они не хотели стеснять хозяев, куда заселили их местные власти. Вырыли и они. Семья Христопуло и Харитониди Самсона, были одними из первых, ушедших жить отдельно в землянки.
Глава поредевшей семьи Харитониди – дед Самсон был троюродным братом покойной матери Ильи Христопуло. Высокий, крупноголовый Самсон был другом Кокинояни. Именно у него когда-то дед Ильдур познакомился с Ставросом Элефтериади и по его приглашению поехал в гости в Севастополь, где и повстречался со своей будущей женой Марией. Теперь ни ее, ни Ильдура нет на свете. А Самсону с женой на старости лет пришлось испить всю чашу мытарств вместе с семьей младшего сына Пантелея и двумя малолетними внуками. Старший сын, Аристотель, сидел с тридцать седьмого года. Жена его, русская Клавдия, была тогда три месяца, как беременна Митей. Самсон не разрешил ему жениться на русской, так что жили Клава с Ариком вне брака. После ареста мужа, Клава, как умом тронулась. Приехала к ним в Лекашовку, еле выносила ребенка. Митя родился недоношенным. А мать после родов очень ослабела и после высылки в Осакаровку слегла и вскоре умерла. Слава Богу, внука выходили. Теперь вон бегает на радость всем, носится с Христопульскими детьми, нянчится с двоюродной сестрой, дочкой Пантелея, Лизой.
Роконоца была рада, что Самсон, кум Билбила рядом: было хоть к кому из старших обратиться в случае необходимости. Роконоца, Ксенексолца и Кица попали, как назло, в разные поселки, но, расставаясь, они договорились обязательно встретиться при первой возможности, хотя бы наведывать друг друга пешком. Высылка сильно повлияла на Самсона: балагур и женолюб в прежней жизни, он стал молчаливым и даже мрачным. Все его раздражало. Русских ненавидел, особенно первое время, считая их главными виновниками их бед. Сын его, Пантелей, с видимым удовольствием издевался над фамилиями председателей сельсоветов всех поселков Осакаровского района:
– Посмотрите люди, ну не смешные ли фамилии у этих, так называемых, руководителей? Вот смотрите, к примеру: Пукас – начальник на девятом поселке. Ничего вам это слово не напоминает?
Пантелей насмешливо, из-под своих широких бровей, поглядывал на слушателей.
– А, вот на восьмом поселке – начальник Чиндель. Чиндель – Пендель. Тоже ничего.
Фамилию эту он произносил нарочно в два слога.
– А, на одиннадцатом – Сорокин, зато на четвертом поселке – Свобода. Как гордо звучит, да? А на пятом – Сукашенко. Как вам?
Пантелей высоко поднимал смоляные брови. Он выжидал, когда слушатели отсмеются и удовлетворенно продолжал:
– Ну, туда-сюда – на двадцать четвертом начальник Попов (он делал ударение на первый слог).
Судя по всему, изгаляясь таким образом, Пантелей отводил свою душу. А как ему еще было изливать свою обиду и ненависть? И как его жена ни просила, ни умоляла прекратить свои высказывания, Пантелей и Самсон еще долго опасно-неуважительно отзывались о местной власти. Хорошо, что не трогали имена вождей страны. Все-таки побаивались замахиваться так высоко, наверное. Шутки плохи с известными на весь мир именами.