– Папа, вставай, к тебе тетя приехала, – радостно сообщила, вбежавшая в спальню Женечка. Лохматая, чумазая она сверкала черными вишнями глаз и показывала на кого-то в кухне. Савва поднялся, вышел и чуть было не сел на стул: перед ним, с чемоданом у ног, стояла его тетя Рая.
– Слава Богу, кажется, я на месте! Так что случилось с моим Федей? Он жив, здоров? – взволнованно спросила она племянника.
Савва радостно обнимал ее:
– Здравствуй, теть Рая! Какими судьбами?
– Я ж получила письмо от твоей жены. Она написала, что Федя при смерти, вот я и приехала. Разве вы не получили моей ответной телеграммы?
Савва округлил глаза:
– Какой Федя, какая телеграмма?
– Что с Федей? – опять последовал теткин настойчивый вопрос.
– Не знаю, теть Рая. Видел его с неделю назад, все было нормально.
– Так он не болеет, не при смерти?
Савва растерянно пожал плечами:
– Да нет…
Тетка, изможденно сев на стул, горестно скрестила руки:
– Ну, Савва, у тебя и жена! Как она могла такое сделать? Я же все бросила, с работы даже толком не отпросилась…
Она устало и бессвязно что-то бормотала. Потом, прижимая клицу красивый носовой платок, картинно расплакалась
Как ни стыдно было, но пришлось Савве во всем признаться.
– Ну, не плачь, теть Рай. Это она мстит за мою поездку, на которой я задержался. Вот она и бесится. Ну ничего. Зато увидишься со своим сыном, ты ж хотела.
У тетки высохли слезы, она участливо погладила племянника по голове и, тут же, деловито уточнила:
– Я-то хочу, но захочет ли он?
– Не переживай, теть Рая, устроим. Не переживай.
Когда жена вернулась домой, они мирно беседовали за столом, уставленным остатками еды, которую брала с собой Саввина тетка. Ирини не пришлось даже объясняться: тетка ее опередила. Сказала, что понимает Иринины чувства и нисколько не обижается. «И на том спасибо», – подумала Ирини.
Теплым летним вечером Ирини сидела в гостях у Агапи Селевкиди. Та не знала куда ее посадить и чем угостить, в буквальном смысле. Дом ее состоял из трех комнатушек и кухни. Дети носились по всему этому маленькому пространству, то вбегая со двора, то выбегая. Младшая Симочка, полутора лет, сидела смирно и слюнявила корку хлеба. Старшей Ане было уже шестнадцать, она мыла посуду в старом большом алюминиевом тазике. Один из двух сыновей, Митька, был ровесником Наташи и когда-то ходил вместе с ней в первый класс. Сейчас он лежал на полу и что-то то ли чертил, то ли рисовал на обрывке тетрадного листка. Благодаря ему, в школе на родительском собрании две мамы и познакомились. После первого класса, в котором учились дети, они долго не виделись. Агапин сын оказался с умственным отклонением и остался на второй, а потом на третий год. Снова они встретились у тети Сони, у которой, единственной на всю округу, была такая печь, где можно было выпекать хорошие куличи на пасху… Формочки тоже были, непонятно только, где она ими обзавелась. Неужели везла с Кавказа? Пекли по очереди. Агапи приходила с детьми, как и Ирини. Пока дети бегали играли рядом, они тоже пообщались. С тех пор стали подругами. Агапи к ней не приходила: не успевала справляться с домашними делами. А Ирини навещала ее, когда на душе становилось невыносимо. Тетя Соня, конечно, хорошая мудрая подруга, но она на семнадцать лет старше, а хотелось поделиться с кем-то своего возраста.
– Такие вот у меня дела, – говорила Ирини своей подруге, – и что мне делать, как быть, ума не приложу. Как говориться: чужую беду руками разведу, а со своей – ума не приложу.
– Да, что тут делать, Ирини? Это еще можно терпеть. Ты живешь в нормальных условиях. Дом, все в доме. У детей есть кровати с простынями. Есть, что покушать. Посмотри на меня. Дети спят вповалку на полу. Только Аня и Семен спят на кроватях. Наша с Васькой кровать скоро развалится. Жрать почти нечего. Спасибо в этом году, сестра моя помогла по дешевке купить шесть мешков картошки. Дети мои ничего не видят. Видишь, у Марики рахит. Врачи говорят каких-то витаминов у ребенка не хватает. А где я возьму хорошую еду, если мой скотина все, что зарабатывает, пропивает. Вот кого ненавидеть надо! – было видно, что Агапи заводится. На глазах появились слезы и обильно потекли по щекам.
– Ну вот, я довела тебя до слез, – Ирини и так себя чувствовала неуютно, от бардака вокруг нее. Неустроенность подруги угнетала. И помочь нечем. Разве, что старые вещи детей отдать.
Агапи, всхлипывала и смотрела мокрыми несчастными глазами так жалобно, как бы говоря: «не гнушайся меня, не уходи, побудь со мной».
– Ты не обращай внимания, это я так, – проговорила она, вытирая мятым, дырявым фартуком, слезы. Я тебе могу поплакаться, и это уже помощь. Ты моя подруга, я вижу твое сострадание, а так кому нужно чужое горе? – она дала шлепок дерущемуся с сестрой Семке. Тот обиженно отошел в сторону.
Они еще немного поперемывали косточки своим мужьям. Ирини рассказала историю приезда Саввиной тетки.
– Можешь себе представить, даже не пикнула, что я ее обманом вызвала. Побоялась скандала. Я б ей дала прикурить – век бы помнила. А через три дня умотала обратно. – Ирини хохотнула. – Представляешь, Федька – Дурак как узнал, что она здесь и, что хочет его видеть, уехал в Кызыл-Орду, подальше от нее.
– В Кызыл-Орду?
– Да, там у него, вроде, друг какой-то.
– Да-а-а-а… Ну и дела! – удивленно качала головой Агапи.
– Да ну ее, эту (последовал длинный мат), нечего о ней говорить, да и пора идти. Завтра я принесу тебе немного из вещей моих девчонок. Они уже выросли из них, а твоим будет в самый раз. Если ты не побрезгуешь, конечно, – уже в дверях, как бы между прочем, предложила Ирини.
Радостная улыбка озарила лицо подруги:
– Господи, Ирини, да тут не до жиру. Спасибо огромное! Конечно, неси, что не жалко.
Подошло время убирать виноград. Набравшие всю сладость, на которую они были способны, виноградные гроздья висели прозрачные на солнце и ждали, когда их сорвут и положат в рот. Что дочки и делали. Наташин рот практически не закрывался. За месяц она прибавила в весе килограмм пять. Ирини сняла все коробки с чердака, уложить урожай. Билет купила ехать в Осакаровку через три дня.
В этом году винограда было очень много, казалась каждый пущенный виноградный усик в этом году вырос в килограммовую гроздь, ни один не пропал. Деньги получались хорошие от продажи, бывало и по четыреста рублей. В середине лета виноград полностью созревал, можно было везти в родную Осакаровку, продать дороже и родных повидать, да угостить, и дорогу оправдать, и еще оставить себе рублей двести. Это две месячные зарплаты мужа. После того, как поменялись деньги в шестьдесят первом году, поначалу трудно было ориентироваться с ценами и денег катастрофически не хватало. Так что спасибо Мите Харитониди, что посоветовал когда-то торговать виноградом. Благодаря Ирининым спекуляциям, живут они материально более-менее сносно. Некоторые за ее спиной называли ее презрительно «спекулянткой», но Ирини не обращала на это внимания. Спрашивается, что плохого в том, что она продавала своими руками выращенные фрукты и овощи? Кому от этого хуже?
Может, у нее излишек. Пусть гниет, что-ли? Или выйти на дорогу и просто раздать прохожим? Люди покупают – значит, есть надобность в ее работе, она должна заниматься торговлей. Тем более, что ей нравится этим заниматься. Не такая уж это легкая работа! А ну-ка потаскай тяжеленные, плотно упакованные, ящики. И почему это так считается, что раз товар не продавался в государственном магазине, значит это спекуляция. Так ей объяснил Савва. Таково положение вещей в советском государстве. Но только эта самая спекуляция давала возможность хоть немного развязать поясок их семье, дать детям иногда сливочного масла на хлеб, купить ливерной колбасы и очень редко – мяса и молока. Когда покупали три литра молока, это был праздник. Можно было заквасить кислое молоко, такое любимое греками. Ирини могла бы жить только на нем, так она любила квашенное молоко. Его приучились пить на Кавказе в жару, разбавив с водой. Так называемая «Чахлома» очень утоляла жажду. Здесь, летом, в Джамбуле, было знойно, воздух перекалялся, спасал чай и чахлома. Савва, не в пример другим, более выносливым мужчинам, обливался потом, и всегда просил жену, чтоб дома было кислое молоко. Вот Ирини и старалась. А на те деньги, что зарабатывали они с мужем, не очень – то хватало на такое излишество.
Ирини специально просила на работе отпуск в середине лета или в начале августа. В этом году она решила ехать в Осакаровку с Наташей: уж очень просится, да и Роконоца по ней скучает. За младшими детьми десять дней присмотрят квартиранты. У нее живет теперь молодая пара. Люся – полуармянка, полурусская. Муж ее грек – красавец. Семья Зуранчиди против их брака. Илья никак не решается зарегистрироваться. Хотя живет с ней, и Люся скоро родит.
Чудеса, как поменялись нравы! Раньше никто бы такое не потерпел. Да и греки всегда женились на гречанках. Но вот уже не первый раз Ирини слышала, что молодые парни женятся на русских. А, вот ни одна гречанка еще не вышла замуж за русского. Придерживаются обычаев. Правда, недавно, в Осакаровке случилось уже во второй раз, когда гречанку соблазнил чеченец. Так это такой позор, несмотря на то что парень женился на этой Оле. А ведь мог и отказаться. Теперь все осакаровские при встрече с родственниками той Оли с издевкой снимают кепку, кланяются со словами:
– Хей, мичало хелды, хей!
Потом молча, как бы боком проходят мимо, злорадно глядя на опущенные, опозоренные головы.
Дурак – Федя недавно, долго рассуждая по этому поводу, говорил:
– Можно подумать, что у русских что-то не так… И чем они хуже гречанок? Почему я должен жениться обязательно на гречанке. Чушь какая! – Дурак прямо – таки брызгал слюной. – Все гречанки кривоногие и горбоносые.
«Вот дурак! – думала про себя Ирини. – С другой стороны, как хорошо, что не ищет гречанку: хоть жизнь не испортит никому из них».