Когда у Александриди сгорела крыша, Елена Михайловна Красовская, старая еврейка высланная давным-давно из Ленинграда, жившая на соседней улице, посоветовала обратиться за помощью в профсоюз. С того времени она стала Ирининой приятельницей. Столько всего эта женщина знала! Подвижная, прямо-таки резвая семидесятилетняя спортсменка. Сухая и поджарая она везде успевала. Ела только правильную полезную пищу с рынка. Мужья давно умерли. Интересно, что вторым мужем был брат первого. Елена Михайловна рассказывала о них с любовью. Рассказывала, какой у нее был в доме порядок. Как успевала работать и вовремя подать к столу и на завтрак, и на обед, и на ужин.
– Это совсем не про меня, – смущенно оправдывалась Ирини, – я ничего не успеваю.
– И очень плохо, милочка. Как же так? Муж придет с работы, а дома о нем никто не позаботился.
– Так вам сам Бог велел все успевать: у вас не было детей. А у меня их трое.
– Да! Чего Бог не дал – так детей. Одна дочь умерла во время родов, а больше не было беременностей. Как уж Борис хотел, ужас! Николай, второй мой, уже не говорил про это. Мы поженились, когда мне было пятьдесят, а ему шестьдесят. Впрочем, – добавила она, – дети не должны быть помехой в готовке еды. Я как делала? Вот слушай: сварю, например, курицу, а бульон оставлю назавтра, так как знаю времени у меня будет не так много. Пришла с работы, кинула туда картошки, рис, зажарку и суп готов. А что еще мужику надо? Нет, – поведала она в заключение, – у меня не было ни малейшей проблемы с обедами. Вообще, – назидательно вещала старушка, – путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Недаром так говорят!
Елена Михайловна очень близко приняла участие в бракоразводном процессе, который постиг Ирини.
– Это-ж надо, каков подлец: бросить семью, троих девочек и старшая дочь уже на выданье!
– Ему то что? Только бы по шарахаться с бабами, – мрачно резюмировала Ирини.
– Не расстраивайся! Пусть идет себе куда хочет: девчонки уже почти взрослые, сами себя обеспечат. Не пропадешь! Не переживай.
– Да я не переживаю… Хотя Наташка только поступила в институт, Катя в восьмом классе, а Женечка в седьмом. Все бы ничего, да этот скотина требует деньги за половину дома. Представляете?
– Да…Совсем борзой. Когда же суд?
Елена Михайловна присутствовала на суде и даже давала показания.
Савва сидел, как на иголках. Хотелось, чтоб все поскорее закончилось. Ему казалось, что Ирини может что-нибудь выкинуть типа: обозвать его, ударить, или плюнуть в его сторону. Во время процесса он все время был настороже. Но не понятно, почему Ирини была совершенно тихой. «Так тебе и надо! – думал он. Дошло наконец, кого ты теряешь. Конечно, это для нее шок. Так тебе и надо!»
Злорадные мысли приходили и уходили. Он не помнил, как он встал и на вопрос судьи, была ли жена хорошей хозяйкой, он выкрикнул с места:
– Товарищ судья, она была никудышней хозяйкой. У нее много обуви валялось, которую можно было отремонтировать и носить.
Потом он со стыдом вспоминал этот момент.
Судья тогда странно посмотрел на него и отвел глаза. Тут же встала Елена Михайловна и заявила, что она может собрать подписи всех соседей, что Ирини была отличной хозяйкой. Что на протяжении всей их семейной жизни в Джамбуле, они питались в основном с огорода, который она копала, сажала, поливала. Он ей даже не старался помогать. Она еще что-то говорила, но Савва, устыдившись предъявленным доводам, втянул голову и не мог слушать. Хотелось, чтобы она скорее закончила свой монолог.
Присудили ему, таки деньги за половину дома, который оценили очень низко – шесть тысяч рублей. Фактически ему достались крохи. Такой дом можно было б продать дороже в два раза. Если б не эта Елена Михайловна!
«Однако интересно, где она возьмет и эти три тысячи?» – злорадно думал Савва. Она должна уплатить в течении трех месяцев всю сумму… Хотя, может, братья помогут. Ну и Слава Богу!» Савва мечтал уже о жизни на Кавказе. Через три месяца его уже не будет в ненавистном Джамбуле. Скорей бы, скорей!
Ему пришло в голову, что лет пятнадцать или около того назад, он также мечтал скорей уехать из ненавистной Осакаровки, которую так любила его, ура, теперь уже бывшая жена.
Сразу же после развода Ирини поехала в Осакаровку. Братья дали деньги без разговоров и сказали, чтоб не возвращала. Но Ирини не тот человек, чтоб не отдать не свое. Заработает, соберет долг. Пусть это займет год, два, три… Все – равно отдаст.
Деньги передала Савве при свидетелях: Елене Михайловне и Агапи. Заставили пересчитать. После передачи трех тысяч бывшему мужу, ни слова не говоря, все трое молча удалились, как того хотела Ирини.
Сердце ее, конечно, билось, когда отдавала деньги. А по дороге назад, она почувствовала полное опустошение. Если б не Елена Михайловна, которая все время имела, что сказать, то Ирини бы не сумела скрыть свои истинные чувства. Такое состояние она ощутила в первый момент, когда Катя вместе с Женей сообщили ей, что папа ушел от них. Ирини вспомнила какие у обеих были испуганные лица. У Кати, кажется, даже заплаканное. Ирини почувствовала себя неловко перед дочерьми, в голове зазвенело, и она села на стул. Пронеслось в голове: «Вот оно и случилось!» Как-то не верилось, что она оказалась в положении брошенной жены. Девчонки несмело и жалостливо посматривали на нее.
– Ну и ладно, мама, – сказала, срывающимся девчачьим голосом, Женя. – Ушел и ушел. Проживем и без него.
Ирини погладила ее по голове.
– Проживем, – повторила она почти без голоса
Калитка растворилась, вошла Елена Михайловна. Поздоровались.
«Прокурорша», как ее называла про себя Ирини, внимательно посмотрела на нее.
– Ну, что нового, – спросила она, – студентка твоя все еще в колхозе свеклу собирает?
Ирини кивнула головой, в голове мелькнуло, каково ей будет, когда Наташа приедет из колхоза и как ей придется говорить об этом взрослой дочери.
«Тварь, хрен собачий! Как он мог это сделать: девчонке скоро замуж выходить. Позорник!» Еще десятка два мата выплеснула она на Савву в своей голове. Они и теперь метались в воспаленных мозгах Ирини. И даже вырвались наружу. Елена Михайловна села на лавочку рядом.
– Ты что, матушка, материшься? Некрасиво это. – Она выдержала паузу. Вот что: советую тебе, как можно скорее забыть его имя, тогда легче будет пережить. Не большая потеря, скажу тебе. Мужчина, который уходя, забирает что-то у детей, это не мужчина. Так что не велика потеря, твой бывший муженек. Тебе тридцать семь, еще есть у тебя возможность встретить настоящего мужчину. Вот у меня были мужчины, ничего плохого сказать про них не могу.
Сухопарая Елена Михайловна гордо продолжала развивать свою мысль по этому поводу. Ирини только усмехнулась: «Да, осталось мне теперь только замуж еще раз выйти. Хватит, нахлебалась. Никто ей не нужен».
Снился ей прошлой ночью отец. Он всегда ей снился, когда она должна была сделать какое-то важное дело. Последнее время очень редко он появлялся в ее еженощных снах. Появлялся он во сне непременно больным, и она помнила об этом и всегда предлагала ему лечь в постель. И в этот раз он как будто приехал откуда-то. Лицо в каких-то пятнах, изнуренное. Ирини скорее позвала его прилечь. Спросила: «Папа, где ты был, почему тебя так долго не было? Но тот не отвечал. Тут же мама откуда-то появилась. Такая хорошенькая, в нарядном цветном платье. Ирини кинулась к ней. Мама, как хорошо, что ты пришла. Посмотри – папа здесь…»
Надо же, как мозг у человека работает: и во сне помнит, что родители давно не виделись. А дальше мама продолжает улыбаться и Ирини подбегает к ней. Поцеловала в самые губы. Но не почувствовала их. Спросила: «Мама, где ты живешь, почему ты прячешься от нас?» Мама что-то говорит, но Ирини ничего не слышит и снова переспрашивает ее, напряженно прислушиваясь и так просыпается. Проснулась в хорошем настроении. Перед глазами все еще стояло улыбающееся лицо мамы.
– Ну, что ж, Елена Михайловна, – сказала Ирини, вздохнув, – недаром мне снился прошлой ночью отец. Он мне всегда снится перед трудным делом, как бы желает помочь мне и предупредить, что все у меня получится. А в этот раз мне приснились и мама, и папа.
– Ну вот! Это ли не знак, что впереди у тебя ожидаются одни радости? Ты только дай мне знать. Я тебе живо жениха найду. И не какого-нибудь захудалого. Договорились?
Елена Михайловна взглянула на нее с видом, не терпящим возражения.
Иногда Савве становилось не по себе, когда вспоминал, как некрасиво он смотрелся на бракоразводном процессе. От некоторых моментов, он кривился, как от зубной боли и ругал себя за каждое неправильное слово. Бывшую жену, явившейся причиной всей этой некрасивости, ненавидел всеми фибрами своей души. Хотелось ее убить. Или как-то отомстить. Но как? Она представлялась теперь ему просто неуязвимой. Особенно рядом с этой еврейской ведьмой. Через недели две после развода его осенило: ведь в Осакаровке он уговаривал сестру Аню забрать детей и уехать от мужа. А не уговорить ли и ему кого-нибудь из дочерей уехать с ним. Они его всегда любили. Всегда искали его защиты, когда Ирини наезжала на них. Он ведь пальцем их ни разу не тронул. Знал, что вырастут, все припомнят. Как он все помнил: и обиды, и радости. Правда, его никогда не наказывали. Не за что было. Наоборот хвалили. Только вот тетя Рая, как-то сказала, что он несимпатичный. Разве можно такое забыть? Но он на нее не злился. Просто обиделся. Теперь тетка считает его почему – то красавцем. М-да. Савва пнул камешек под ногой. Он приближался к бывшему своему дому: любил он в себе эту черту – надумал и сразу осуществлять. Это у него смолоду: сватал одну гречанку в Осакаровке – ему отказали, он подумал одну ночь и наутро пошел сватать Ирини. Пока никто не успел узнать, что он сватал другую. Решил поехать с Северного Казахстана в Южный – так и сделал, решил погулять на Кавказе, так и сделал, решил развестись и вот он теперь неженатый. Осталось, пожалуй, самое трудное: уговорить дочек, вернее одну. Двоих он не потянет. Наташа отпадает – она учится, с таким трудом поступила.