– Мама, давай позовем милиционера.
Роконоца молча шла, убыстряя шаг и увлекая дочь.
– Мама, ну давай мы подойдем, скажем, чтоб перестали, – просила Ирини, холодея от страшной сцены. Наконец, обессиленный чеченец упал, а двое пнув его еще несколько раз, ушли. Чеченец встал, прокричал что-то грозное и пошел, шатаясь, в другую сторону. Что они делили, из-за чего подрались? Бог их знает…
Ирини видела, как побледнело мамино лицо, затряслись руки. С тех пор, как их выслали, казалось, мама боится всего на свете: не только от криков и драк, но и от слабого шороха она бледнела и вздрагивала.
– Молчи и иди быстрее, – еле шевеля губами произнесла, наконец, мама и добавила, – пока сама не получила по зубам. Разве ты не видела в руках у чеченца нож? Греки выбили у него из рук.
Роконоца постоянно напоминала своим детям, чтоб нигде и никогда не вступали в драки, не распускали свой язык, не говорили лишнего.
«Если не хотите оказаться за решеткой, – говорила она, быстро оглядываясь, хотя находилась в собственном доме, – думайте, что говорите. Здесь и стены имеют уши».
Об этом, по крайней мере, не раз говорил Роконоце старик Самсон. А он слыл умным человеком.
– Думаете, почему людей сажают? – спрашивала она детей, подняв брови. – Просто много говорить не надо.
Роконоца учила жизни, строго взглядывая в лицо каждого из своих детей, как бы спрашивая, нет ли у них каких погрешностей, не повели ли они Где-нибудь не так, как она учит. Но она могла не сомневаться: никто слова плохого не мог сказать ни о ком из Христопуло. Болтливостью они не страдали. Наоборот, многие считали их, не по возрасту, сдержанными.
Ирини хорошо запомнила притчу, рассказанную мамой: «Одному ученому человеку подали три одинаковые куклы и спросили в чем их разница. Ученый повертел их в руках и так и сяк, но разницы долго найти не мог. Пока вдруг не заметил крошечные отверстия в ушах кукол. Он взял тонкую проволоку и продел через ушные отверстия. Тоже сделал и с другой. Но проволока неожиданно вышла изо рта куклы. А в третьей проволока в ухо вошла, но другого выхода не нашла. Ученый понял разницу, а вы поняли?» – спросила мать детей, сидяших, кто на полу, кто на табуретке, каждый занятый своим делом. Все кинулись высказывать свои догадки. Но все было не то. Ирини страстно хотелось разгадать загадку, несколько раз порывалась с ответом, но нет: неправильно. Наконец мама дала разгадку: оказалось кукла со сквозными ушами показывает, каким не должен быть человек, у которого в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Тем более нельзя быть, как вторая кукла: все, что услышит, поскорей выбалтывает. А вот третья кукла показывает, каким надлежит быть: все, что услышал – держи в себе. Такой старалась быть и Ирини, так же как ее сестра и три брата.
С появлением чеченцев, драки и поножовщина стали частым явлением. Совсем непокорный и неуправляемый этот народ. Говорят, пока ехали, в эшелонах пристрелили человек пятьдесят при попытке к бегству. Греки народ повыдержаннее и терпеливее. Был один случай побега в их эшелоне, и то им оказался всем известный блаженный с рождения – Васька Элефтериади. Говорят, спокойнее всех перевозили немцев: они боялись, что их всех расстреляют только потому, что они были одной национальности с напавшей на страну Германией. Теперь, несмотря на их трудолюбие и честность, многие десятилетия этих этнических немцев будут ненавидеть и презрительно называть немцами, фрицами, фашистами.
Словом, молодежь подрастала и осакаровской милиции, по крайней мере, отдыхать не приходилось года полтора – два. Мало того, что чеченцы воровали все, где только могли, но и убить для них было делом вполне обыденным. Они не терзались угрызениями совести, если считали, что порешили человека заслуженно. Но и молодняк греков, как с цепи сорвался, будто они долго все это время копили ненависть: она ширилась и горела в их сердцах, таилась и вот, наконец, с первыми драками, зачинщиками которых явились чеченцы, появился повод излить всю мощь своей озлобленности. Подростки ходили маленькими группами, с ножами или другим чем тяжелым. Если чечены били только «неверных», или «собак», как они называли православных, то греки частенько дрались между собой тоже.
Особенно задиристым и жестоким слыл восемнадцатилетний Зеркиданиди Колька. Огромный, под два метра, с глубоким шрамом на лице, полученным после одного из побоищ, он наводил страх одним своим появлением. Свою неуемную силу без меры и устали демонстрировал и Спиридониди Алеко. Под его кулаками не одна челюсть была сломана, не один череп треснул, немало людей было покалечено. Но не долго ему пришлось буйствовать, раскровливая и раскраивая лица «своих» и «чужих», вскорости он заболел брюшным тифом и умер. Некоторых, особенно буйных, греков и чеченцев, в том числе Арсланова Хамида и Зеркидана, посадили в Карагандинскую тюрьму, и драки пошли на спад. Но с чеченцами опасались связываться. Не брат, так сват чеченца рано или поздно отомстит: зарежет втихаря за углом или так кулаками угостит – на всю жизнь изувечит.
Однако, соседями чеченцы были хорошими. Правильно говорят: если чечен друг, то друг самый верный, но если он враг, то до смерти. Недалеко от закутка домов Христопуло, Харитониди, Истианиди и бабы Нюры, почти сразу за мостиком, через овраг, поселилась чеченская семья Ендербиевых в пристройке, у дома немцев Фогель. Их сыновья Мурад, Арслан и Рамзан, примерно одного возраста с детьми Христопуло и Харитониди очень скоро стали с ними неразлучными друзьями.
Младший хозяйский сын Фогелей, Альфред, их однолетка, тоже не отставал от соседских ребят, хоть и был хиляком с болезненным лицом. Он явно не был не спортсменом, зато любил шахматы и читать книги. Учительница литературы его часто хвалила. Ребята его зауважали, когда в шестом классе, в качестве поощрения, она дала ему почитать книгу американского писателя Марка Твена «Приключения Тома Сойера». Срочно распределили роли Тома Сойера, Гекльберри Финна. Роль Ребекки отводилась по очереди: то Альфреду, то Эльпиде. На пустыре, сзади домов бабы Нюры и Истианиди постоянно слышались зычные голоса чеченят вперемежку с более спокойными голосами русских, немецких ребят и греченят, играющих не только в обычные чижик, лапту, альчики, футбол, а теперь и в друзей, героев Марка Твена. Благодаря американскому писателю, вся пацанячья команда пристрастилась к чтению и, по их великой просьбе, Мария Степановна давала каждому своему ученику почитать «Тома Сойера». Несколько раз Слон устраивал коллективное чтение, потому как сам слишком долго мусолил страницу. Даже про футбол забывали на некоторое время. Кстати, тогда о мячах только мечтать можно было, потрепанный футбольный мяч привез Мурад, отчаянный футболист. Он буквально спал с мячом. Выносил его только на серьезные игры, когда формировались две полные команды. А так ребята тренировались на пустых консервных банках, остервенело гоняя по густой пыли и забивая смятые жестянки в ворота противника.
Позже потом, лет в шестнадцать ребята прочли, взятую у той же Марии Степановны, «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, которая очень помогла им повзрослеть, по крайней мере, в литературном смысле. И в лексиконе друзей, особенно у Ивана Балуевского появилось непременная присказка, заимствованная от товарища Остапа Бендера: «Господа, командовать парадом буду я!»
Через дорогу от Христопуло, в сарае сзади дома грека Каспарова Костаса поселилась семья чеченца Ахмада Токаушева, двухметрового здоровяка. Ему было лет тридцать семь, а две его жены – гораздо моложе его. От каждой у него народилось по трое детей. Ахмад нигде не работал долгое время. Жены тоже из дома редко выходили. Соседи очень интересовались на что они живут.
– На что? Воруют у честного народа, вот и живут, – едко заявляла, стоя у своей калитки и подбоченив бока, баба Нюра. Как-то, увидев, вышедших на крыльцо соседей, она обратилась к ним.
– Дорогие мои соседи, спрашивается, куда могли деться мои куры? Было двадцать, стало восемнадцать. Чувствуете разницу?
В самом деле, с появлением чеченцев все чаще и чаще люди стали обнаруживать пропажи. И, если раньше двери никогда не запирались, теперь весь поселок обзавелся разнообразными замками.
Сосед Ахмад говорил по-русски с сильным характерным акцентом, а жены его совсем не знали языка. На первых порах объяснялись жестами, через полгода и Асет и Зара кое-как изъяснялись.
Кики сдружилась с молодыми симпатичными чеченками. Те ходили в шароварах и головы их, непременно, были покрыты платками. Иногда, то одна то другая приходили попросить соль или муки, или еще чего. И, если обещали, что вернут завтра, то не надо было сомневаться, что так и будет.
Вопрос многоженства очень интересовал православный народ, как русских, так и греков. У некоторых чеченов было даже по четыре жены. Смотришь – одна уже пожилая, а последняя совсем молоденькая. Ну и дела! Ирини и Кики было странно, как это можно одному мужчине иметь несколько жен. Как-то сестры случайно услышали, как вредный муж русской соседки, дядька Васька, задал вопрос чечену:
– Ну, Ахмад, как это ты обходишься с двумя женами в постели? Небойсь ревнуют тебя к друг другу?
– Ну, дорогой, – ответил тот, – когда мы в кровати и одна спрашивает кого я больше люблю, я отвечаю, что ее, а сам в это время пожимаю руку другой.
Сосед громко расхохотался:
«Надо же, – подумала тогда Кики, даже чеченцы о любви говорят. Такие страшные. Разве они умеют любить? Бедные их жены…».
Они с Ирини потом долго обсуждали этот мусульманский феномен многоженства. «Как они, бедные чеченки, живут, – думали они, – и, кажется, все довольны таким положением. Нет, на мой характер, я бы так не смогла, – думала Ирини, – я бы лучше сбежала на край света».
Как-то опять разговорившись о соседях, Ирини спросила сестру:
– А ты знаешь, что младший брат Ахмада, Максуд женился на русской?
– Да ты что, когда? – изумилась Кики, – а как же… вера-то разная?