Наташа отложила пирожок:
– Ты сначала успокойся и послушай.
– Ну, ну, послушаю, что умного ты мне скажешь, – Ирини с раздражением отвернулась от дочери.
Наташа нехотя продолжила:
– Представь себе, в селе, Красная Поляна называется, в горах, живет его родственник, дядя Костас Мавриди. Мы туда ездили с Катькой. Так вот он обещал меня прописать и устроить работать в школе.
– Красная Поляна… Я там была один раз в молодости.
– Была? Правда? – заинтересовалась дочь, но Ирини резко ее прервала:
– Давно это было. А что касается его родственников, то так я и поверила, чтоб кто-то из их Александридинского завода разбежался кому-то помочь. Что, отец попросил этого Мавриди?
– Его там и близко не было. И мне этот дядька с его женой понравились. Вот я и решила. Тем более, что здесь мне не пробиться. А с казахами работать больше не собираюсь. Спасибо, немало летя подарила родной казахской стороне.
– Так ты это уже основательно решила? То-то я смотрю ты что-то юлишь…
– Так с тобой говорить, не знаешь, как и начать. Ты ж сразу возмущаешься, не даешь слова сказать. Думаешь, тебя все предают.
Ирини посмотрела на нее с издевкой:
– А то не так! Так оно и есть! Отучилась на моих харчах, теперь можно и к отцу смотаться.
Наташа взорвалась. Вскочила из – за стола.
– Я так и знала! С тобой невозможно нормально разговаривать! Ты только и думаешь, что о себе и своих родных. Ах, что они подумают, что скажут, не дай, Бог! А, обо мне ты подумала? Куда мне здесь идти работать? Может, ты и на работу сумеешь меня устроить, как это сделала с институтом? А? Тогда бы я осталась. С удовольствием бы осталась!
Ирини молчала. Конечно, найти ей работу в школе она не в силах. Наташка же продолжала выкрикивать, бросая на мать злые взгляды:
– У меня нет, если хочешь знать, желания жить в чужом доме, с незнакомыми мне людьми. И раз ты не хочешь это понимать, то мне и разговаривать с тобой больше не стоит.
Покидав все в сумку, она, хлопнув дверью ушла, не сказавшись, куда и к кому.
Расстроенная Ирини не могла прийти в себя минут десять. Встала из-за стола, пересела на диван. Сухие глаза долго смотрели в одну точку. Почувствовав резь в глазных яблоках, она медленно их прикрыла. «Боже, почему так много испытаний посылаешь мне? Что же мне делать? Как все это перенести? Мне жить не хочется! Что за дочерей ты мне послал? Все они в отца своего. Ты же знаешь, какой он».
Резкая головная боль заставила ее лечь. Кажется, она даже заснула, что ли. Кажется, ей приснилась Женечка, которая приветливо махала ей рукой и говорила что-то хорошее.
В дверь кто-то постучал и Ирини заметила, что она проснулась с улыбкой на губах. Это она во сне улыбалась младшей дочери.
В дверь вошла новая квартирантка:
– Тота Ирыны, – сказала она с кавказским акцентом, – моя дочка все плакает и плакает, и я не знает, что дэлать. Ахмет уже злытся, хочет нас убыть.
Зара плакала. Лицо помятое, держится за живот. Третья беременность уже трехмесячная. Худая, просто умирающая, выглядит на сорок, хотя ей около двадцати пяти.
Ирини сразу отложила думать о своих горестях:
– Подожди, сейчас найду шерстяные носки, что-то я замерзла, и пойдем посмотрим в чем дело.
По дороге во времянку она успокаивала Зару:
– Не переживай, получит твой Ахмет. Дождется он у меня.
– Тота Ирыны, нэ нада. Упьет! – со страхом предупреждала Зара. В комнату она вошла, прячась за спину Ирини. Ребенок орал, а Ахмет был уже в дверях. Метнул злой огненный взгляд на жену и совсем другой – мягкий и уважительный на Ирини.
– Ты куда, Ахмет? – спросила Ирини
– Пойду к другу. Нэ могу сдэсь быть, пайду. – И он вышел, хлопнув дверью.
В комнате, испуганно прижавшись к стенке, сидела с заплаканными глазами старшенькая дочь. Увидев мать и Ирини, она соскочила с кровати и подбежала к ним.
Ирини развернула красно – синюю от плача малышку. Она была вся прелая на сгибах ног, а спинка была покрыта ранками, похожими на язвочки.
– Откуда у нее такие ранки? – сострадательно морщась, спросила Ирини.
– Нэ знаю, тота Ирыны.
– Когда ты ее последний раз купала?
– Нэ знаю, нэделу назат.
Ирини изумленно подняла брови:
– В своем ли ты уме? Ее надо купать хотя бы через день. Ей еще семь месяцев. Господи, она у тебя такая маленькая, как трехмесячная. А вот эти прелые места ты чем-нибудь смазываешь, кулема? – уже с раздражением расспрашивала она Зару. Ребенок теперь даже не извивался, а тихо по-взрослому всхлипывая, плакал.
В комнате было прохладно.
– Неси дрова, и немного угля, будем топить и купать ее, быстро.
Зара проворно побежала. Затопили, на водяной бане перекипятили постное масло, нагрели воду. Ирини командовала:
– Теперь налей воды в корыто. Приготовь свежие пеленки, и масло.
Ирини аккуратно искупала маленькую Гулю. Ребенок плакал, но она все-таки промыла ее ранки, потом промазала маслом всю спинку и прелости. Ирини сама крепко запеленала ее и подала Заре.
– Теперь корми. Ребенок заснул через минуты три, едва прикоснувшись к груди.
– Ты поняла, когда ребенок может спать, – строго спросила Ирини. – Дочек моих знаешь?
– Знаэшь, знаэшь, – счастливо закивала та.
– Так вот я своих детей купала каждый день, хотя у меня тоже никаких удобств в доме не было. Теперь, кулема, я буду приходить каждый день и проверять купала ли ты ее или нет. Поняла? – спросила она в дверях.
– Понала, понала Тота Ирыни, – закивала благодарно Зара.
Ирини шла к себе беспрестанно качая головой: «Это ж надо какая неряха и неумеха!»
Первую дочь, как рассказывала Зара, смотрела мать Ахмета. А невестка и рада стараться: ничему у нее не научилась. Вот теперь и хлебает…
На следующее утро квартирантка пришла с ребенком на руках.
– Тота Ирыни, она толка што праснулась.
– Да ты что? Это ж сколько она спала, четырнадцать часов?
– Я испугалась, думал умэр ребонок. Потом кушыл, кушыл.
– Она б еще не проснулась, бедная, если б не голод. Видишь, что ты делаешь с ребенком
– Спасыба тэбе тота Ирына! Спасыба!
Через полгода Зара опять родила дочь и благодарные родители предложили своей хозяйке забрать себе Гулю насовсем. От такого предложения Ирини было не по себе: как можно отдать кому-то собственное дитя?! Отказ Ирини их не смутил, и они попросили назвать их новорожденную дочь, как она того захочет. Ирини и это сначала отказывалась сделать, но они настояли, и она назвала ее Женей, в честь своей младшей.
Генерал относился к жене покровительственно – иронически. Ему было немного странно и не совсем удобно везде теперь в доме встречать еще какого-то человека. И чего ему не жилось одному? Нет надо было, обязательно, как все, завести семью. Жена была покладистой, в меру умной, не в свои дела не лезла, не встревала в споры с друзьями, которые пачками приходили к ним домой. Все понемногу привыкли к симпатичной, приветливой молодой женщине. И вскоре, особенно после того, как родилась дочь, Генерал ощутил всю прелесть домашнего очага. Теперь он благодарил Бога, что сподобил его жениться. Как не крутись, не вращайся среди друзей, моложе ты не становишься. А жить одному до старости малоприятно.
Он играл с малюткой дочкой, названной в честь матери Наталией и радовался, как она быстро развивалась. Однажды, он получил письмо без обратного адреса, без подписи, но он догадался от кого. Клава проклинала его за то, что женился не на ней. Генерал усмехнулся. Никаких обещаний он ей не давал. Встречался с ней совсем недолго. Правда любила она его бешено. Она ему очень нравилась. Была б Клава гречанкой, женился бы. Но она была русской… Куда против этого попрешь? Письмо он сжег. Жена спросила от кого, он ответил, что от друга. Письма они получали очень редко, в основном от родственников жены. Так что не скроешь, когда вдруг получишь какую весточку.
Клава жила в соседнем поселке. «Надо поговорить с ней, – решил он. – Отвадить писать такие письма, а то еще попадет в руки жены». Через неделю, он ее увидел в районном магазине.
«На ловца и зверь бежит», – сказал он, подходя к ней.
– Не знаю только, кто здесь охотник, а кто зверь, – ответила она и дерзко глянула ему в глаза. Даже в гневе была хороша эта русская Клава. «Хороша Маша, да не наша», – мысленно произнес про себя Генерал.
– Я думаю охотница – ты, – сказал он. – Такими проклятиями разбрасываешься. Явно хочешь прикончить не пулей, так словом. Неужели приятно будет меня на тот свет отправить. Что плохого я тебе сделал?
Ничего, кроме того, что не на мне женился. Клава смотрела на него ненавидящими глазами.
– Никто не может обвинить меня, что я обещал жениться», – сказал он, глядя прямо ей в лицо. – Скажи, я обещал тебе это?
– Нет, но…
– На этом и остановимся. Давай будем добрыми знакомыми. Большего, сама понимаешь, я не в состоянии предложить. Так что будь здорова, до свидания.
Заметив направляющегося к нему знакомого, он пошел ему навстречу. Через плечо, боковым зрением, он видел, как Клава медленно пошла к выходу. Генерал облегченно вздохнул.
– Что? Проходу нигде тебе не дают друзья и подружки? – хлопнул его по плечу здоровяк, Семка Делиборониди. Он весело и понимающе подмигнул. – Ты ж у нас известный всем парень. Все жаждут с тобой общения. Так, что терпи, – сказал он, улыбаясь во весь свой большой губастый рот.
– Я и терплю, – усмехнулся Генерал. – Ты откуда и куда? – Генерал теперь сосредоточился на новом собеседнике: обстоятельно расспросил приятеля о последней командировке в соседнюю Киргизию. Туда переехали некоторые его знакомые греки и теперь ему интересно было узнать, как там поживает народ.
Через минут двадцать беседа закончилась, и он поехал домой занятый новыми глобальными и локальными мыслями на темы, которые так или иначе они только что обсуждали с Делиборониди, совершенно забыв про встречу с проклинавшей его женщиной. Какое же было его удивление, когда через месяца два он опять получил письмо. В конверте была лишь фотография годовалой дочери, проколотое иголкой во многих местах. Адрес и его фамилия были написаны наклонным в обратную сторону почерком, специально, чтоб ни