– Можно и сходить, – оживилась невестка. – Только, как же ребенок, если я пойду работать?
– Устроим очередь. Будем работать в разные смены с тобой. Может и Федю подключим на час, два, – резво предложила свекровь. Она явно уже продумала возможные варианты с работой.
– Ни за что, – отрезал Галина. – Вы что? Разве можно ему доверить Димочку, он сам, как ребенок. Нет, нет, – категорически отказалась она от этой идеи. – Он сейчас пять минут с ним, а я уже иду забрать ребенка. Что вы!
– Да, конечно-конечно… Ладно, Что-нибудь придумаем. Посмотрим, – поспешно согласилась с ее доводами свекровь.
Саввиной племяннице, Ларисе, сделали уже шестую операцию на рото-носовую полость. Теперь, лицо смотрелось хорошо, а, главное, могла нормально жевать и пить. Шрам от одной из ноздрей совсем слегка все-таки стягивал нос в одно сторону, но сам шрам почти не был виден. Лариса была очень рослой. А старший сын – уже целый кавалер, очень похож на симпатичного широкоскулого калмыка, или мордвина или чуваша. В школе он занимался неохотно. А Лариса брала усидчивостью и училась прилично. Ее донимала, конечно, проблема с носоглоткой, но она была очень терпелива. Родителей слушалась. Всегда с радостью помогала родителям. Савве нравилось то почитание, с которым она относилась к ним. Катя тоже была хорошей дочерью, но могла и огрызнуться. Он, конечно, не знал в каких ежовых рукавицах держала Ларису ее мать, которая хлебнула с ней не мало с самого рождения. Она видела, что дочке будет нелегко в этой жизни и готовила ее к трудностям. Никаких сюсюканий, разговоров душевных, объятий – такого не было. Люся Александриди любила больше всего на свете сына. Когда – то с ума сходила по мужу, но тот гулял от нее. Ей звонили домой сообщали с кем он таскается, даже показывали тех, кем он был увлечен. Однажды на него подали в суд, за то, что в свои сорок два года он завязал роман с двадцатилетней.
Люся тяжело переживала все эти «веселые» похождения» мужа. Но бросить его не было сил, хоть и думала об этом не раз. Да и куда она денется с дочкой, которую надо столько лечить. На людях вела себя как самая счастливая жена на свете. «Ну и что ж, что у него есть шалавы…»., – говорила она, – «На то они и шалавы, чтоб служить подстилкой, а я жена и он прекрасный муж и отец». Брат Митя (теперь редко кто его называл Чеченом), их сосед, даже завидовал им. Так слаженно у них все получалось. Однажды, насмотревшись на их счастливую жизнь, он сказал тетке Рае, что надо ему подобрать какую-нибудь женщину. Пора иметь в доме жену. Младшая дочка, совсем не хозяйка, хотя как будто и старается. Да и вообще, мужчина же он, в конце концов. Пожил без Маруси не один год, никого после нее не хотел. Но пора и о себе подумать. Тетка не замедлила пуститься в поиски. Гликерия тоже была опять приобщена к семейному делу. Вскоре они нашли женщину лет тридцати семи. Очень симпатичную. Митя был доволен. Наконец он заживет с гречанкой, да еще с такой симпатичной. Но, как говориться, все ничего, но не нравилась младшей дочке мачеха. Новая жена старалась изо всех сил всем угодить, но дочери все было не так. Капризничала, кривила губы, как какая принцесса. Митя тоже стал замечать, что она совсем не то, что его первая жена. Та была «Огонь», везде и всюду успевала. У нее всегда все сварено, помыто, убрано, подметено, постирано. А у этой, если сварено, то не подметено, а если постирано, то не сложено. Правда, оказалась, что она почти сразу забеременела и месяца три не решалась сказать об этом, может, в этом и была все загвоздка с ее нерасторопностью… Потом родилась дочь, назвали ее Наталия, в честь матери. Мария все время носилась с ребенком. На капризы Симы теперь не обращала внимания. Не выгонит же ее Митя, в самом деле, с ребенком. И падчерица перестала сильно уж выделываться. Вот так и проходили дни в семействе Мити. Как говориться: «в королевстве» наблюдалось затишье.
Сын не подавал никаких признаков жизни после того, как три года назад крупно поссорился с отцом на почве денег. Отец не хотел помогать ему, считая, что он сам может себя прокормить. Старшая дочь, Валя, училась на втором курсе и очень успешно. Одна она остро напоминала ему покойную Мусю. Что лицом, что манерами, что умением везде успеть. Ей он помогал деньгами охотно. Да и Симке, бывало, давал немало, когда просила, конечно. А просить она умела. Откуда дар убеждения только брался? Ему нравилось, как она хитрила, стараясь его уговорить. «Молодец, – думал он. – Не пропадет в этой жизни. Не то, что твердолобый и упертый братец». Жена, в последнее время, по-настоящему раздражала его. И у него было одно желание: поменьше ее видеть. Не удивительно, что, как только ребенку исполнился год, она собрала кое-какие пожитки и ушла с ребенком. Через месяц пришел исполнительный лист на выплату алиментов. Пришлось платить. Ох и злился Дмитрий! За кого люди могут принять его? Ну и жила бы, никто ее не гнал. Не из тех он, чтоб своих детей бросать. Дура и есть дура! Ребенка только жаль. С полгода Митька чертыхался и злился всякий раз, когда что-то напоминало об алиментах и бывшей жене. Потом привык.
В этот раз Савва опять отправился в Поляну с дочкой. Зина работала по субботам в своем кафе. А дочка ее не переносила тяжелую извилистую дорогу на Красную Поляну: всю дорогу ее тошнило, как, собственно, и Катю. Но та, несмотря на такие мучения, любила бывать в гостях у тети Марицы.
Мавриди, как всегда, приняли их радушно. Ночью шел дождь и теперь все кругом, как после хорошего душа, сияло чистотой. Интересно, что какие бы дожди не проходили в Красной Поляне, не асфальтированные дороги оставались чистыми. Никакой тебе грязи, как, например, в Джамбуле. Костас объяснял это каменистой почвой. Вода уходила, не разжижая почву. Тишина и, чуть ли, не первозданный покой, который царил на пасеке, нарушаемый только жужжанием пчел, действовали на Савву умиротворяюще. Он лежал в гамаке и дремал. Костас уехал на одну из пасек вместе с другими работниками поссовета.
В Красной Поляне появился новый председатель сельсовета, бывший работник Пчелохозяйства, молодой и очень строгий, точнее, жесткий товарищ. Костас Мавриди ходил в его друзьях и советчиках. Марица жаловалась, что муж уходит на целый день, а ей приходится с помощницей делать всю его работу. Работа нелегкая. Савва видел, как много успевает сделать на пасеке Марица, несмотря на жаркое, палящее солнце. Труд пчеловодов изнурителен особенно в период сбора пчелиного молочка. Савва пытался помочь, но делал все очень неумело. От Кати и то больше толку. Она готовила на стол, помогала выбирать молочко из сот. Дочь обожала тетю Марицу и с удовольствием делала, что бы ее не попросили.
Однажды за столом, уже после трапезы, когда Марица еще обедала, сидя рядом с ним, а Катя еще хлопотала, убирая грязную посуду, Савва посмотрел на дочь и сказал, глядя в пространство, прямо перед собой:
– Если со мной что-нибудь случится, пожалуйста не оставляй ее. Помоги, как сможешь.
У Марицы что-то выпало из рук. Точно – солонка. Соль рассыпалась на столе. Она хотела подсолить помидор и съесть, но от Саввиных слов не заметила, как выпустила ее из рук. Она смотрела на соль с расширенными глазами.
– Ты что? – он тронул ее за руку. Она повернулась к нему лицом.
– Как ты можешь такие вещи говорить? – искренне возмутилась она. – Никогда так не говори! – Краска отхлынула от лица, и теперь она была бледной. – Соль рассыпалась, плохая примета – добавила она, показывая на нее глазами.
– Да успокойся, Марица, это я просто так сказал, вдруг, что случится. А она молодая, не скоро еще замуж соберется.
– Насчет замуж, я позабочусь, а вот про то, что может случиться, не допускай в голову. Это не хорошо. Я знаю, ты не очень здоров. Но не умирать же собрался? В твои годы многие только первый раз женятся.
Савва засмеялся:
– Ты хотела сказать, что в сорок пять лет уже некоторые имеют внуков, – заметил он с легким сарказмом.
– Кто – внуков, – парировала Марица, – а кто – детей. Одним словом, молод ты об этом думать! – сказала она поднимаясь. К ней направлялась помощница, пожилая практикантка. Надо было идти работать.
– Ладно, забудь, не знаю, с какой стати у меня выскочило. Даст Бог – все будет хорошо, – успокоил он ее.
Катя уже помыла посуду и весело напевая, терпеливо выковыривала пчелиное молочко из сот. Савва понаблюдал за ее работой. Молодец, хорошо у нее получается. Марица ее хвалила: и убирает, и моет чисто. И собой очень привлекательна. «Копия мать, – еще раз мысленно отметил Савва, – только что глаза не голубые». Он гордился своей дочерью, любил с ней появляться в гостях. Его радовало, когда видел около нее очередного симпатичного молодого человека, на которого его дочь едва обращала свой взгляд.
«Молодец! Так их всех!» – думал он в такие моменты. Катя взглянула на него, вопросительно улыбнулась. Савва отвел свои глаза, покрутил головой: чем бы заняться? Решил подремонтировать покосившуюся входную калитку. У Костаса до нее не доходили руки.
Все-таки не вынесла душа Феди жить с низкозадой Галиной. В один из прекрасных вечеров, работая все там же на морском пляже спасателем, Федя познакомился с симпатичной блондинкой – разведенкой и закрутил, как ему казалось, красивый роман. Наконец-то он был обладателем красивых ножек и привлекательной фигуры. У Светы уже был ребенок семи лет. Он Феде понравился тоже: живой сообразительный пацаненок. А, как он доверчиво заглядывал новому папе в глаза! После третьей встречи с такой фигуристой женщиной, Федя собрал свои вещи и ушел к ней. Она жила в вагончике, недалеко от аэропорта. Он не думал о таких неудобствах, как тесное жилье. Главное – рядом женщина, которую он мог любить. Подумаешь, нет ванной комнаты. Он не гордый, может и в баню сходить. Или, на худой конец, сходить помыться в ванной у матери, ему плевать, что там по-прежнему живет его бывшая жена. Квартира принадлежит его матери. А после ее смерти, она перейдет ему. Так он говорил своей новой жене. Для него, впрочем, было большой неожиданностью, когда чуть ли не сразу, после его ухода мать умерла от диабета. Он ждал ее смерти. И так вдруг странно ему стало, что ее больше нет, нет человека, которого он столько лет презирал и ненавидел. И вот теперь некого винить во всех его проблемах. Феде даже некоторое время было не по себе. Но он привык смотреть на события жизни сквозь пальцы. Что ж умерла, ну и ладно. Ему от этого только хорошо: теперь квартира перейдет к нему. Федору было странно, как горевали братья А