авороваться. То, что Ирини сейчас несла домой – было в каком-то смысле «нормой». Дома ждали ее две племянницы: внучатая Танечка и Аница. Тяжелая тоска одиночества сразу же ушла с их появлением, и все вечера они только и говорили о родных и близких, о планах, о бывших мужьях. Кстати, Семен не удосужился ни разу появиться.
– Вот ведь какой оказался! Знает, что виноват и не появляется хоть как-то выяснить отношения, – удивлялась Ирини
– А что тут выяснять? Он меня понял. Понял, что со мной поздно разговаривать. Пусть он хоть ползком приползет сюда из своего дома, я его ни видеть, ни слышать не хочу. А придет, собаку на него спущу. Да и не придет. Он, ко всему, хороший трус.
– Но все-таки ребенок – то его… Неужели не болит душа?
– Ребенок ему не нужен. Он для этого ребенка не пошевелился за целое лето одну единственную комнату сделать. Вот пусть себе сидят с братцем и воняют не то, что на весь дома, а на всю улицу, – лицо Ани раскраснелась, глаза загорелись опасным огнем.
Ирини перевела разговор:
– Купила я сегодня вязанную шапочку Танечке.
– Шерстяную?
– Нет, нитяную, связана в виде кружев. Такая уж хорошенькая. Я не удержалась. Тем более, что завтра приедет Фрося, пусть посмотрит на красотку нашу.
– Да не хочу я видеть эту Фросю, подсунула мне этого долбо-ба.
– Ну, Анечка, разве она или я хотели тебе плохого? Все их хвалили, говорили: хорошие братья, уважительные. Дом строят. Я думала хорошо, что они без родителей, у тебя не будет свекрови. Сама все в свои руки возьмешь. Да вишь, раз они бездельники и лентяи, тут уж хоть бери хоть нет – бесполезно. Вот на что мой бывший имел золотые руки, но из – за лени ничего не хотел делать. Разве, что иногда на него находило желание что-то смастерить. Вот видишь, эти стульчики он сделал своими руками, как из магазина. Лучше! Прочные и аккуратные. Этот шкаф тоже. Он правда уже старый, ему без малого пятнадцать лет. А полы покрыл, ни одной щели нет. Человек с головой, но ленивый.
– Да вашего мужа с моим вообще не сравнить. Хоть знаю – и вправду ленивый был.
– Почему это? – Ирини несла шапочку, и остановилась от удивления.
– Ваш был какой-то интеллигентный, грамотный. Все что не спросишь – все знает. Всегда объяснит. Я у вас одно лето была, он мне понравился: приветливый и обходительный.
Ирина насмешливо фыркнула:
– Да! Это он умел на людях показать себя в лучшем виде. Что ты! Профессор! Добряк! А для жены или семьи никогда не переработается. Он еще хуже твоего долбо-ба. Твой хоть не притворялся хорошим.
Аница тоже с удивлением смотрела на тетку. Ирини продолжала:
– Врал, как хотел, гулял и изменял, как мог, только о себе думал. Я тебе рассказывала, как о нем отозвался один грек, с кем он работал на Буруле?
– Да. Насчет ресторанов и женщин?
– Да. Вот то-то и оно. Какая женщина такое будет терпеть? Прятать от детей конфеты и мед и есть потихонечку. Даже вспоминать о нем противно!
Разволновавшаяся Ирини, наконец, достала шапочку и принялась надевать на головку ребенка.
– Нечего о них говорить! Посмотри лучше сюда.
Танечка в новом кружевном чепчике смотрелась, как на картинке.
– Надо сфотографировать ее, – залюбовалась Ирини, – и тебя тоже, – добавила она, глядя на повеселевшую племянницу.
В курортном городе Сочи фарцовочный бизнес пошел еще лучше. Народ здесь был богаче, не сравнить с Осакаровкой, особенно не скупились покупать дефицитные вещи, приезжие отдыхающие со всего Советского Союза. Мода на болоньевые плащи отходила, теперь молодежь страны, и сочинская в том числе, охотилась за всякого рода красивыми вещами, как, например, мужскими и женскими ремнями с железной пряжкой и буквами – вензелями на них. Из верхней одежды народ предпочитал ткани из «Джерси». В моде были приталенные рубашки из нейлона, с двойной строчкой с удлиненными языками воротничков. Везде царила ткань «кримплен». Парни и девушки носили расклешенные книзу брюки из этой ткани. Все население планеты носили обувь на высоченной платформе. «Джинса» вообще вне всякой конкуренции. Если на человеке был джинсовый костюм, то вслед ему вздыхали все прохожие и завидовали. Джинсы фирмы «Levi Strauss» и «Wrangler» были в супер большом спросе, уходили убойно быстро.
Сделав на таком товаре очень приличную сумму, Харитон надумал поехать туристом в Грецию и не один, а с Алексисом Метакса и Яковом Христопуло. Очень сожалел, что другу его, армянину Аслоняну Альберту дорога туда была заказана. Хотя Слон дал ему адрес какого-то дяди и утверждал, что в Греции проживает очень большая армянская диаспора.
Харитон и Алексис специально съездили в Осакаровку, забрали Яшку Христопуло, которого с трудом оторвали от дел и вместе отправились за визами в Москву. Остановились по настоянию Алексиса у Клеоники. Встретила она их с радостью. Слава появился поздно вечером в подполковничьем кителе, справный, довольный жизнью. Лицо Клео выглядело болезненно. Алексис говорил, что у нее большие проблемы с почками, результат хождения в резиновых сапогах в ссылке в любую погоду и зимой и летом. Другой обуви ведь там не было. Теперь она одержима идеей усыновления ребенка, но пока здоровье не позволяет.
Попали они на прием в «Элленики Презвию», то есть Греческое посольство на седьмое ноября. Генерал убеждал Харитона не идти туда в праздничный день, но все-таки к десяти часам они подошли к воротам посольства. Людей почти не было, видимо, все думали, что греки тоже отмечают седьмое ноября. Отнюдь! У них самый, что ни на есть рабочий день. Повезло им! Причем крупно. Говорят, в будние дни к посольству не подступиться: народ в ожидании своей очереди толпится, как внутри посольства, так и во дворе, и за оградой.
Нашли в архивных документах номера, под которыми значились их родители и они сами. Фамилии Христопуло и Харитониди были под одной литерной буквой «X», под номером 874 был Дмитрий Аристотелевич Харитониди, а под номером 977 был Яков Ильич Христопуло. Вся семья родителей Алексиса была под литерной буквой «М» под номером 518. На документах, помеченных грифом «Греческое королевство» были приклеены сильно пожелтевшие фотографии их отцов. Каждый из друзей получил по бумаге – приглашению на постоянное место жительство в Греции. В этом же документе было обращение к местным греческим властям, уделить внимание прибывшим, потому что они являются гражданами страны. В тот же день им открыли визу на месяц ехать на Патриду туристами.
Собирались друзья в поездку недолго. Поездом они ехали через Румынию, которая поразила их необычайной бедностью. Пока их поезд стоял на границе, к нему подбегали малолетние дети, одетые в какое-то тряпье. Пассажиры бросали им конфеты, шоколадки. Вдоль дорожной трассы, которая шла параллельно железной дороге многие сотни километров, наши друзья видели только двуколки запряженные парой лошадок. Машины проезжали раз в пять минут. Удивительно, но человеку постороннему, оказывается, достаточно просто проехать по территории страны, чтобы понять, что Югославия заметно богаче Румынии, может даже, побогаче России, Болгария – что-то среднее между последними двумя. Вот так, едут люди просто по стране, никогда там не жили, а уровень жизни ее все-равно заметен, даже простому не наметанному глазу…
И вот наши туристы, наконец, добрались до Греции. Поехали сразу к двоюродному брату Генерала, Михаилу Тополидису, сыну той самой тети Христины, которая когда-то жила в Севастополе и у которой в тридцать восьмом году побывал вместе с матерью Роконоцей старший брат – Харик.
Боже мой, как их встретили! Постаревший уже брат, был в восторге от встречи с людьми из Советского Союза, да еще и братьев по крови. Целый день Михаил высказывал свои коммунистические взгляды и уверял в огромной любви к стране, где победил социализм. Он рассказывал, каким несчастьем для него было когда его родители увезли в шестнадцатилетнем возрасте. Он был таким комсомольцем, таким молодым человеком, патриотом, готовым горы свернуть ради родной страны!
– Не поверите, сейчас бы меня пригласили возвращаться в СССР, клянусь, я бы вернулся, – с убедительной страстью говорил он, возбужденно размахивая руками.
– А жить, где бы ты жил? Надо ж дом иметь, – прервал его Митька-Харитон.
– А что, у вас дорогие дома?
– Не знаю, как в Севастополе, но в Сочи, да, дорогие.
– Сколько?
– Тысяч тридцать.
– Да, дороговато. Но не в этом дело, – продолжал бурно выражать свои мысли Михаил. – Дело в том, что моя жена и все мои родственники против. Глупые, несознательные люди не понимают, что капитализм изжил себя. И лучше, чем в стране Советов, человеку места не найти.
– Чем же ты здесь занимаешься?
– Я? Я являюсь членом социалистической партии. Кстати, по этой линии я несколько раз ездил в Москву. Один раз даже удалось побывать в Севастополе.
– Да-а-а? – удивился Генерал. – Ты прямо настоящий коммунист!
– А ты как думал? – гордо выпятил грудь Михаил.
– А чем ты занимаешься, в смысле – как зарабатываешь деньги?
Такой приземленный вопрос не сразу дошел до пламенного социалиста. И понтийский язык он явно подзабыл. Но потом до него дошло, он махнул рукой, как на предмет, который ему бы не хотелось обсуждать:
– Я занимаюсь приемом скота, который идет на убой. Потом мясо вывозим продаем на рынках оптом.
– Ого! – Генерал обратил веселые глаза на Харитона. – Ты глянь, как мой двоюродный брат, и имена у них одинаковые, оба Михаилы.
И они рассказали ему об Осакаровском двоюродном брате, сыне покойной тети Кицы, о других родственниках. Тот слушал так внимательно, как, если б ему поведали о жизни людей с другой планеты. Все, решительно все ему было интересно послушать, как говорится, с первых рук и просил, как можно больше подробностей.
Наутро Михаил повел по магазинам, показал некоторые достопримечательности. Зашли в несколько магазинов, которые ошеломили, что Харитона, что Генерала. Действительно, они убедились в правильности ставшим крылатым выражение, что «В Греции все есть». Против их магазинов впору было пустить в жизнь другое крылатое выражение «В Союзе ничего нет».