Тут же он обернулся к Савве с разъяснением:
– Харлама стали называть «полковником» со времен правительства Черных полковников в Греции потому, что был их приверженцем. Ты же, Савва знаешь об том военном перевороте, когда они пришли к власти.
Теперь Костас обратился опять к Харламу:
– Знаем мы, какой ты. Можешь не рассказывать. Здесь все свои.
Польщенный вниманием к нему, Харлампий завел свою любимую пластинку:
– Да, я – черный полковник, – пьяненько мотал Харик курчавой седеющей головой. – Эти самые полковники и навели порядок в Греции, разве нет?
– Харлампий, замолчи! – одернула его жена.
Но того уже несло. Савва с интересом слушал его. Оказывается, этот деревенский парень что-то знал о событиях в Греции и даже разбирался, что к чему. Н-да…
Но Костас не дал ему разбежаться.
– Все, Харлампий! Помолчи. Давай выпьем за нашего брата Савву, который сейчас с нами, который нас никогда не забывает. И мы ему рады всегда.
Все обратили взоры на Савву. Савва улыбался.
– Спасибо, спасибо Костас, – он запнулся, – и тебе, Марица, за то, что вы так меня всегда встречаете.
– А как же! Мы ведь братья! – воскликнул Костас и столько неподдельной искренности было в его голосе. Савва благодарно посмотрел на него: «Как хорошо иметь такого брата, хоть и троюродного. Он ближе родного. И как хорошо, что у меня с Марицей все чисто», – мелькнуло у него в голове. Он посмотрел в ее сторону. Она кивнула ему, дескать «пей же, что ты медлишь?». Свой стакан она уже допивала.
После второй порции медовухи Савва совсем расслабился и изо всех сил старался не говорить слишком много; боялся сказать какую-нибудь глупость, как это случалось в прошлой жизни с его Бывшей. Как она его казнила, за любое неправильное высказывание или слово! И как бы он не оправдывался он оставался в дураках. «Ну ведь это было сказано спьяну, не нарочно, Ирини. Люди это понимают». Но в ответ неслось: «Ты взрослый мужчина. С какой стати ты хохотал громче всех? Все уже давно перестали, а ты как, дурак, не мог успокоиться. Люди потом чуть ли пальцем на тебя не тыкали», – «Да смешно было. И сильно я выпил», – «Нечего пить! И нечего позорить меня. Люди подумают, что я живу с дураком».
Вот такие разговоры проходили часто после того, как они вместе ходили куда-нибудь в гости или на свадьбу. В последние годы он так за собой следил, что Бывшая уже не придиралась в этом отношении. Зато хватало других придирок… «Ах, Господи, о чем это я опять?» Савва тряхнул головой, чтоб отогнать непрошеные мысли. «Радуйся моменту, дурак!»-отругал он себя. Он весело повел глазами. Перед ним сидели дочь, племянники, брат Костас с женой, его родственники и его двое помощников. Все приятные люди. Чувствуя то неодолимое желание блеснуть, какое у него появляется время от времени, когда появлялось для этого благодатное окружение, Савва принялся разглагольствовать о Греции, как бы поддерживая тему, которую поднял Харлампий. Потом перешел на свою страну, потом на психологию человека. Весь стол принимал участие в разговоре, а Савва как бы умело направлял и вел дискуссии. Даже спели все вместе раза два. Костас и Харик прекрасно пели. Женщины подпевали. Словом, компания веселилась. Савва чувствовал себя при этом, как рыба в воде. Все присутствующие очнулись часа через три. Когда все было полностью съедено, выпит большой бидон медовухи, но темы не исчерпали себя. Никому не хотелось вставать из-за стола.
– Да, – Костас, покрякивая с усилием встал из-за стола. – Дела ждут. Но мы сегодня или завтра встретимся все опять за столом. Только ты, Харик, принеси свое кеменже, попоем хоть немного под нее.
Харлампий весело кивал:
– Будет сделано! Будет сделано, генерал! – козырял он, как военный. Видимо, представлял себя «черным полковником».
Жена тянула его к калитке.
– Все пошли, пора. Скотина еще не кормлена. Пойдем, Харик!
Харалампий послушно, нетвердо ступая, плелся за ней, но оборачивался, махал руками, уверяя Костаса, что он с кеменже будет обязательно. Савву он чуть ли не слезно просил пойти к ним в гости, но тот отклонил приглашение, сказавшись слишком выпившим и обещал навестить их в следующий раз. Он был у них раз, на день рождения Марфы. Очень как-то темно, и запущенно в их доме. Как будто уборка здесь бывала очень редко. Какие-то запахи. Короче, не то, что в светлом доме брата. Точнее сказать Марицы. Иначе, кто бы мог сделать этот дом таким светлым?
Племянница со своей дочушкой, Танечкой, прожила у Ирини четыре месяца. Развод был уже получен, и она собиралась домой к матери в Осакаровку. В один из прекрасных мартовских теплых дней, приехала Фрося с Митькой к соседям Тимофею с Лизой и, устроив обед, они позвали Ирини с Аней. Шумная, довольно тучная, но легко несущая свое тело, Фрося шла впереди Лизы. Ее было слышно еще у калитки:
– Ну и псина у вас огромадная. Стережет, наверное, бдительно хозяйку, – говорила она на греческом языке. И каждое ее слово казалось таким веселым и юморным потому, как речь свою сопровождала богатой мимикой и жестами. Разговаривая, она все пускала в ход: и руки и ноги, и тело. Все просто закатывались смехом от ее, казалось бы, простого обычного разговора.
– Ну, рассказывайте, что тут натворили без моего присмотра, – приказала она строго, глядя на Ирини и Аню с ребенком на руках, которые сейчас выглядели школьницами перед учительницей. Ирини открыла рот что-то сказать, но Фрося опередила ее:
– Все знаю, можете не рассказывать! Не оправдали вы мое доверие. Все ясно, как Божий день. А ведь предупреждала вас, везде нужно терпение и терпение. Ах, какая прелесть девчушка, – разулыбалась она Танюшке.
Ирини опять открыла рот, но Фрося, поцеловав ручку ребенка, ласково обратилась:
– А всякое терпение вознаграждается сторицей, не правда ли, Ирини? – Ирини механически кивнула и решительно заговорила:
– Ты не представляешь…
Но Фрося опять перехватила инициативу:
– А что такое «вознаграждается сторицей»? Означает это – в сто раз. Ты потерпишь всего ничего, а тебе вознаграждение стократное. Вот так подружки мои!
Фрося любовно всех оглядела, проверяя, какое впечатление произвели ее слова.
Ирини снова обратилась к ней:
– Мы тут хотели…
Но ее попытка что-то сказать опять не увенчалась успехом. Вдруг лицо Фрося расплылось в улыбке, где было все и сочувствие, и легкость, с какой надо, как она считала, смотреть на такие тяжкие события в жизни:
– Знаю, что он гад. – Она повернулась к Ане, и как будто открывая секрет жизни, тихонько на ухо прошептала:
– Все они сначала мягко стелят, а потом жестко спать с ними, Аница, – она ее обняла и доверительно добавила, – не ты первая, не ты последняя.
– Вот и я так говорю, – попыталась вставить свое слово Ирини.
– А ты не подслушивай наш разговор, – шутя махнула на нее рукой Фрося. – Дочка у тебя есть, – пела она в уши Ани, поглядывая на ребенка, – и судя по всему, кра-са-ви-ца, а там жизнь пок-а-а-жет, как ее лучше устроить.
Сватья развернулась ко всем и с поклоном пригласила:
– Пойдемте к нам. Мы тут с Митькой рыбки хорошей привезли, посидим, поедим, посудачим.
– Прямо сейчас? – спросила Аня, опешившая от всего этого Фросиного явления.
– Конечно сейчас, дочка, а что время тянуть? – и она, обняв ее за плечи, повела с собой. Лиза, не проронившая до сих пор ни слова, переглянулась с Ирини, и они обе улыбнулись.
– Ладно, я сейчас через минуту приду, – сказала вслед уходящим, Ирина, придерживая собаку.
Фрося бросила на гавкающую Пальму, уморительную гримасу, и не прерывая свой доверительный разговор с Аней, продолжала:
– В конце концов, кто потерял, в том, что ты его бросила? Только он. У него в жизни больше не будет такой жены и дочери. Бог дал этому засранцу такой шанс, а он его не использовал. Ах, Господи, какая же у тебя доча красотка!
Дальше уже Ирини, ничего не слышала. Собака погавкала на уходящих и затихла.
«Действительно засранец, иначе его никак не назовешь», – согласно думала Ирини, глядя им вслед, заранее прикидывая, о чем бы надо переговорить с веселой сватьей.
Душа Кики Чикириди пела. Наконец-то, она сумела купить сыну к двадцатилетию «Жигули», почти новенькую легковую машину, темно-вишневого цвета. Кики отдала все свои сбережения и еще заняла у Генерала. Он сам и предложил купить эту машину. Кики давно просила его найти что-нибудь для сына. Сначала Генерал не одобрял всепрощенческую любовь сестры к племяннику и был против, чтоб Кики покупала такой дорогой подарок, но Кики настаивала.
– Не серьезный он, сестра, еще у тебя. Десятилетку не закончил даже в вечерней школе. С ленцой он у нас. Да и слишком молод еще. Ничем не заслужил он ее. Какая ему еще машина? Пусть походит пешком…
– Яша, он так мечтает о ней! Посмотри, уже многие ребята – греки, и помладше его ездят. И все нормально. Он же уже жених… девочки за ним бегают.
Брат молчал, хмуря лоб.
– Смотри сама, – заключил он, собравшись уходить, – да и с девочками, скажи ему, надо быть осторожным. А то будут писать письма, как твоему брату…
Генерал смотрел строго, но Кики знала, что это все напускное.
– Да, конечно, я ему прямо говорю, что может быть. А если принесет в подоле, придется ему жениться. Ребенка бросать не разрешу. Он обещал. Да, ты же сам знаешь моего Алекси, он нормальный хороший парень. Добрый.
– Тебя любит. Еще бы, – усмехнулся брат. – Он же не дурак, видит, как мама с ума сходит за любимым сыночком. Поменьше ему эту свою любовь показывай.
– Да, ладно тебе! Хочешь сказать, что дочкам мало достается? Их я тоже не обижаю. Ну не машину же им покупать. Пусть их будущие мужья заимеют машины.
– Н-да… Ну что, сестра, – смягчился брат, – будет тебе машина, постараюсь. Поговорю с ребятами.
Через неделю сынок уже катался на своей машине.
Кики не могла нарадоваться, когда он, в первый раз, привез ее вместе с огромной коробкой, наполненной овощами на продажу на рыночек. Помог выгрузиться, разложить все на прилавок. А после рынка, как раз во время его обеда, сын отвез ее домой. Он работал на стройке, разнорабочим. Получал неплохие деньги. Но это только с месяца три. А до этого менял работы чуть ли ни каждые полгода, начиная с семнадцати лет. Деньги приносил, но потом просил их обратно то на то, то на это. Кики поругивала его, но не могла отказать любимцу. Хорошо хоть, сверх заработанного не просил. Одежду, обувь, конечно, покупала сама. Он к этому был совершенно безразличен. Ее Алекси и так всем нравился. Брал своей внешностью и природным обаянием. Кики всегда с нежностью думала о сыне. Их взаимная привязанность была притча во языцех дома. Дочери подсмеивались над ними, что дескать спелись и никого больше им не надо. А куда ж им, бедным девочкам деваться? Но они и сами любили брата. Незлобивый, отзывчивый он всегда был рад помочь, когда надо своим сестрам и всем родным. Другое дело, что дома его не бывало, проводил время с друзьями где-то. А, как появилась машина, вообще из дома исчез. Хорошо хоть мать не забывал отвезти, когда у нее были торги. От девочек, как рассказывали Марикины подруги, отбою не было. Кики даже поругалась с ним однажды, когда он совсем домой не приехал ночевать.