Погода выдалась спокойная, без всегдашнего сильного зимнего ветра, без вьюги и без бурана. Ряженые ребята шли, переговариваясь и подшучивая меж собой; их голоса звучали в ночной тиши далеко, наверное, на всю округу. Ряженые ощущали себя, как в сказке: так кругом было все красиво. И сами они казались себе действительно теми персонажами, в которых этой ночью переоделись. Говорят, в ту ночь Федор был в ударе, пел изумительно, шутил, так, что от смеха все падали с ног, танцевал изящно и увлекал других. Наутро заболел. Ведь он еще, по сути дела, не совсем окреп после болезни, входил с друзьями в жаркие душные домики, пел, плясал, потом на мороз. Какое – то время снова шли по трескучему морозу и снова в дом. И так всю ночь. Для того, чтобы вылечить заработанное на Рождество двухстороннее воспаление легких, нужен был дефицитный пенициллин. А где его было взять?
Месяц мучился Федор, температура то слегка спадала, то поднималась. Организм боролся, как мог, но без помощи нужного лекарства свернулись и перестали дышать легкие. Он умирал на руках медсестры Наташи, глаза которой в тот день так опухли от слез, что никого не видела. Говорят, после его смерти у молодой девушки появилась седина. Так ушел из жизни любимый всеми брат, сын и жених. Ольга не хотела верить, что Федор предпочел ей какую-то русаву. Долго не хотела выходить замуж. Потом вышла за вдовца с тремя детьми. Говорила, что ей все равно, кто и какой ее муж.
От горя заболел его друг, Пантелей Христопуло так сильно, что не смог встать с постели проводить Федора в последний путь.
Не стало Федора Христопуло в жестоко – холодном феврале сорок пятого. На промерзлой кладбищенской земле разжигали костры, чтобы проломить ломом неприветливую землю. Вся молодежь плакала, не говоря о стариках. Положила Роконоца в землю своего старшего, любимейшего сына. Лучшего из осакаровских парней. В день похорон вдруг отступил мороз, как бы дав возможность всем желающим попрощаться с молодым красавцем. Всегда высокое небо опустилось низкими снеговыми тучами, и среди бела дня казалось, что наступили сумерки. С тех пор больше никто не слышал смеха матери покойного, не видел улыбки. Опустились по краям ее губы, появилась у рта скорбная складка. Из дома Роконоца выходила только выгнать корову и коз. Даже в церковь ходила редко, в основном, на праздники.
Работали шестнадцатилетний Харитон и Кики, зарабатывали свои трудодни в совхозе, денег им, естественно, не платили, обещали расплатиться урожаем осенью. Пришлось Ирини в свои тринадцать лет начать трудовую жизнь. Решила заняться торговлей: наделает пирожков с картошкой и вареников по ведру и на коромысло через плечо. Вставала рано утром, шла минут двадцать пять на железнодорожную станцию, ее только-только заново отстроили. Продавала бойко, всем нравилась стряпня улыбчивой девчонки, четко отсчитывающей сдачи. Что-что, а считать Ирини умела хорошо. Дома Ирини уже ждало, поставленное Роконоцей тесто. Надо было снова раскатать, наделать вареники и пирожки. Поднималась в пять утра, чтоб затопить печь и, чтоб напечь и сварить приготовленные с вечера пирожки и вареники. На вырученные от торговли деньги и жили. В одно прекрасное раннее утро, когда Ирини спешила на станцию, вдруг ее взгляд упал на какой-то газетный сверток. Нагнулась, подняла, развернула-глядь, а в свертке пачка денег. Ирини глазам своим не поверила. Пошла дальше, смотрит еще сверток. Таких свертков она нашла семь штук. Вернулась домой, показала матери.
– Надо найти хозяина денег, – спокойно сказала Раконоца.
– А как? – поинтересовалась Ирини.
– Посмотрим, – ответила мать.
Хозяин денег не замедлил объявиться. Вечером, когда собралась вся семья, Ирини показала всем семь пачек денег.
– Я знаю, чьи это деньги, – сразу заявила Кики. – Сегодня утром я встретила бухгалтершу с Элеватора, Зойку Иванову, всю в слезах. Люди ее спрашивали в чем дело, она сказала, что где-то выронила деньги и не заметила. Теперь ей грозит тюрьма.
– Что же это она такие деньги домой носит? Да еще, наверное, в дырявой сумке? – удивилась Ирини, – а я ломала голову какому богачу они принадлежат? А оказалось все – просто.
Кики усмехнулась:
– Да-а-а. Раз бухгалтерша, то не жди от нее награды. Деньги государственные, надо отдать. – Ирини без сожаления сложила все пачки. – Ну, что пошли к ней вместе со мной, – предложила она Кики, – отнесем, обрадуем.
Сестры шли скоро по вечерней Осакаровке. Снег приятно скрипел под их валенками. Морозный ветер дул в лица, завернутые в шерстяные платки так, что одни носы были видны. Ватные телогрейки – фуфайки едва защищали от вечернего крепчающего морозца, но они его почти не чувствовали, шли скорым, молодым ходом и рассуждали, как было б хорошо, если б у них вдруг появились такие деньжища. Как бы они зажили! Им даже в голову не приходило, что эти найденные деньги можно было оставить себе, и никто бы никогда не узнал, как они у них появились. Но, порода Христопуло на такое была не способна. Ни Боже мой! Роконоца всегда их учила: «Лучше пострадать, чем взять грех на душу. Так Бог говорит». И показывала, как наглядное свидетельство, свои скрюченные пальцы, за отцовский грех. Зато как им было приятно видеть, как молодое Зойкино потухшее лицо ожило. Она долго не могла прийти в себя от радостной вести. Мать бухгалтерши бросилась их обнимать и целовать. Потом они подарили Ирини маленький красивый заварной чайничек. Поднесли Кики серебряную ложечку, но та категорически отказалась. Сказала, что она здесь ни при чем. Заслуга целиком принадлежит Ирини… Провожая сестер, и Зойка и мать твердили, что век за них будут молиться.
И вот, наконец, пришла долгожданная победа! Праздничный день 9 Мая сорок пятого осенил Осакаровку солнцем и заметной оттепелью. В самом деле, здесь, как никогда, в тот победный год, весна выдалась необыкновенно теплой. Как бы сама природа решила порадоваться вместе с намучившимися людьми. Все радовало глаз, несмотря на то что по краям хлипких дорог слегка возвышались разнокалиберные сугробы грязного снега, кругом текли потоки ручьев талой воды. Зато солнце светило ярко и тепло. На редких в Осакаровке деревьях набухли почки и пахло настоящей весной. По главной Шоссейной улице, нет-нет, мчались грузовики с молодыми улыбающимися шоферами за рулем, поглядывающими на девчат. Некоторые из них настойчиво предлагали прокатиться. Пролетал то туда, то сюда на черном мотоцикле с коляской, гроза хулиганов, капитан Ахтареев Андрей Петрович, начальник Осакаровского милицейского участка. Молодежь расхаживала, без надоевших за зиму, головных уборов. Девчонки, вместо теплых шалей, надевали на голову легкие цветные ситцевые и штапельные косынки.
Из недавно установленных новых репродукторов, в разных концах Осакаровки лились русские разухабистые народные песни, перемежающиеся голосом диктора Юрия Левитана. Яшка Христопуло и его друзья страшно любили его голос. Мурашки пробегали по телу, когда в эфире чеканным голосом говорил Левитан. Это именно он сегодня передал стране сообщение «Информбюро» о полном разгроме фашистов и капитуляции Германии. Голос Левитана звучал, как всегда густо и ровно, но всем показалось, что, на этот раз, он все-таки немного дрогнул, когда прозвучало слово «Победа». Друзья все согласились, что был такой момент. Это и понятно: Левитан, как и вся страна, ждал этого дня больше всего на свете. И вдруг он пришел. Вот он – 9 Мая – День Победы! Мальчишки помладше, бегали, как оголтелые, играли в войну, отстреливались набегу заточенными под ружье деревянными брусьями или просто-палками. Часто раздавались то тут, то там выкрики – прибаутки типа:
«Внимание, внимание! Говорит Германия. Вчера под мостом убили Гитлера с хвостом! Ха-Ха-Ха!» И всем, понятно, виделся ненавистный Гитлер с обезьяньим хвостом.
Через день в школе было праздничное собрание школьников. Выступали директор и учителя, говорили о доблестных советских воинах, великой Родине и долге каждого жителя страны бдительно охранять завоевания отцов, матерей, братьев и сестер. Школьники слушали, как никогда, внимательно: их распирала гордость за свою непобедимую страну. После школы решили заскочить на железнодорожную станцию, посмотреть, что происходит там. Ребята уже в который раз рассматривали, всюду расклеенные здесь с начала войны плакаты. На одной из них стоит молодой красноармеец и тыча в тебя палец спрашивает: «Что ты сделал для победы?», на другом изображена женщина, держащая в руках листок с текстом «Военная присяга», а сам плакат гласит: «Родина – Мать зовет!», дальше плакат с лицом мужественного армейца на фоне танков «Красной Армии Слава!», и еще почти новый плакат где солдат с веселым лицом, держит знамя и говорит: «Водрузим над Берлином знамя Победы!». На потрепанном ветром, надорванном плакате у дверей вокзала – наш суровый солдат держит в обеих руках разорванную цепь: «Освободим Европу от цепей фашистского рабства!» Ребятам нравился последний плакат, изображавший со спины девушку, обнимавшей молодого симпатичного красноармейца, со словами: «Ты вернул нам жизнь!».
Но самым стареньким и любимым среди них был плакат с изображением Сталина на фоне кумачовых флагов у Кремля, указывающего рукой: «Вперед, на разгром немецких захватчиков и изгнание их из пределов нашей Родины!» Такой плакат Яшка Христопуло, рискуя быть пойманным и наказанным, сорвал, как только он появился на заборе их школы. Уж очень было велико желание иметь портрет своего кумира. Дома он его спрятал и вынимал иногда в тайне от матери, чтоб показать друзьями и порассуждать о генералиссимусе и его победах над врагом.
На самом видном месте теперь красовался новый плакат изображавшего усталого русоволосого молодого солдата, пьющего воду из каски, со словами: «9 Мая День Победы!»
– Правильно с самого начала сказал товарищ Молотов, – глубокомысленно заявил Яшка Христопуло и посмотрел на ребят, ожидая их реакцию.
– Что сказал? – живо заинтересовался Иван. Он знал: от Яшки всегда можно что-то интересное узнать.