Савву уже раздражала настойчивость Михаила, с которой он выспрашивал и выпытывал.
– «Наш Армян» отпустил меня в обед. Надо немного поработать. Да, вот – уже все прошло. Ни тошноты, ни головной боли.
Савва поднялся. Конечно, он преувеличивал, что все хорошо. Но не хотелось выступать в роли мученика. В другой бы раз, может быть, и сыграл эту роль. Сейчас не хотелось. Савва почувствовал, как будто все внутренности у него жухнули вниз к ногам. А ноги ватные. Перед глазами поплыли яркие кроваво – желтые точки. Чувствуя, что бледнеет, Савва ухватился за корявый ствол дерева. Он отвернул лицо в сторону, чтоб Михаил не наблюдал его. А тот, и так отвлекся: кто-то издалека с ними здоровался. Пока они перекинулись двумя словами, Савва усилием воли пришел в себя так, что, когда Михаил обратился к нему он был уже в порядке.
– Что-то ты мне не нравишься сегодня, – светлые глаза смотрели вопросительно, – может, Савва все-таки пойти тебе домой прямо сейчас?
– Да ну, – нахмурился Савва, – сказал же, рано еще.
Михаил еще раз посмотрел на его лицо с зеленоватым оттенком.
– Не выдумывай. Что рано? Болезнь не спрашивает рано или не рано. Давай, иди, я сам все сделаю.
Савва медленно поднялся.
– Ладно, уйду. Давай вот это бревно только перетащим тебе, а там уже кого-нибудь попросишь помочь, сейчас немного отдышусь, спешить нечего, не на пожаре, – наигранно – бодро проговорил Савва. «Что за ерунда со мной происходит?» – думал он раздраженно. «Дожился – хватает, как старичка какого».
Помолчали. Михаил докурил папиросу и поднялся:
– Ну что, пойдем? – посмотрел он вопросительно на Савву, поднимая край бревна. Савва нагнулся и рывком поднял второй край. Оба сделали один шаг, но вдруг бревно рухнуло из рук Саввы, а сам он, охнув, стал валиться набок. Михаил успел подхватить его. Савва захрипел, глаза закатились, и он мешком упал на землю. Михаил закричал и, не удержав его, свалился на землю вместе с ним.
На крик Михаила сбежались рабочие. Скорая приехала слишком поздно. Говорили, что Савву невозможно было спасти. Инфаркт. Михаил Маруфиди не мог прийти в себя. Его лицо выражало растерянность и потерянность. Савва Александриди умер на его руках, и ему казалось, что в его смерти виноват он.
– И на кой хрен понадобилось поднимать эту чурку? – вопрошал он себя вслух, хлопая длинными, выгоревшими ресницами. В день похорон он тоже, как бы разговаривал сам с собой, все время встряхивая головой, как бы отгоняя назойливую мысль. К нему подходили родственники покойного с расспросами, и он сбивчиво отвечал им, глядя куда-то в сторону.
На похоронах Саввы были все три дочери, родственники, друзья, знакомые, соседи. Женя успела приехать утром в день похорон. Она думала, что это розыгрыш, не могло такого случиться с папой. Она только недавно разговаривала с ним по телефону. И недели не прошло. Лица сестер выражали растерянность. Люди, в основном, подходили выразить соболезнование Зине и Кате. Наташу с Женей почти никто не знал. Уже в конце, перед самым выездом на кладбище к сестрам подошли Марица и Костас. Наташа познакомила их с Женей.
– Женя, это троюродный брат папы – дядя Костас. А тетя Марица – его жена. Я у них живу. По лицу тети Марицы стремительно потекли слезы, и она порывисто обняла Женю. Дядя Костас отвернулся, потом взял жену за рукав:
– Пойдем, некучи. А ты Женя приезжай к нам хоть на день. Будем очень рады. Твой отец для меня был ближе родных братьев. Жена его приложила носовой платок к глазам и, тоже срывающимся голосом, попросила Наташу обязательно взять сегодня с собой сестру.
Три сестры встали рядом. Они скорбно стояли на прилегающей к калитке площадке у гроба и молчали. По лицу младшей текли слезы. У тети Аницы дергалась голова, она что-то причитала себе под нос. Платок сбился на груди, вся она выглядела растрепанной. Братья суетились, организовывали подъезд машины, куда должны были погрузить гроб с телом. Зинаида сидела у изголовья неотлучно, постоянно вытирая платком слезы. Плакала беззвучно. Вообще, все было очень тихо. Все разговаривали полушепотом. Протарахтел, подъезжающий к их воротам, грузовик. Вот здесь громко заголосила Аница, и следом ей вторила Зинаида. У многих, как по сигналу, навернулись слезы, и все потянулись за своими носовыми платками.
Перед погребением, Костас взял слово:
– Рано ушел от нас Савва. Он был достойным, умным, человеком. Незлобивый, не злопамятный, общительный. В школе учился лучше всех, только на пятерки. Если б не война, не ссылка, он бы стал академиком. Так все его учителя говорили. Но судьба была не ласкова к нему. Работал на тяжелых работах с раннего детства, вот и результат – ранняя смерть в сорок семь лет. Пусть земля будет ему пухом. Нам тяжело расставаться с ним. Мы его любили. До свидания, дорогой и любимый брат.
Костас подошел, поцеловал холодный лоб. Следом Зинаида и Аница, потом дочери и братья.
Смерть Саввы Костас и Марица перенесли тяжело. Эту страшную новость они узнали на второй день – позвонил Федя Александриди. Марица хотела ехать сразу, но Костас остановил ее: «Поедем завтра на сами похороны. Сегодня уже и не успеем вернуться, снег глубокий, может еще подсыпать. Да и Наташа еще на работе, наверно, еще ничего не знает». Этот ненавистный снег! И эта ненавистная Поляна! Никогда из нее не выбраться зимой, когда тебе очень надо: ни на рынок, ни к друзьям на свадьбу или другой праздник. Заболеешь и тоже вовремя не попадешь к нужному врачу-сочинскому специалисту. Марица была вынуждена согласиться ждать следующего дня. Весь вечер они с Наташей проплакали. Обе не верили в это известие. Наташа говорила, что так рано не умирают, что это какая-то ошибка. Завтра они поедут и убедятся в этом».
– Господи пощади его! Может, он просто в больнице и ему уже лучше, – говорила Марица обращаясь к иконе Спасителя. Костас сидел за столом, сложив свои тяжелые ладони и тупо смотрел в одну точку.
Всю ночь Марица молилась и плакала, к утру забылась тяжелым сном, так что, когда Костас ее будил ее утром, она долго не могла прийти в себя и понять, что к чему. Костас уже снарядил свою бедовую машину, переодевался и торопил жену:
– Некучи, вставай, Наташа уже готова, – говорил он, озабоченно оглядываясь на нее, – ты всю ночь ворочалась и плакала во сне. А теперь не торопишься встать. Похороны в обед, нам надо поспешить. Вставай.
«А вот оно в чем дело! – пронеслось в воспаленном мозгу Марицы, и она широко открыла глаза, – «Савва умер. Как я могла забыть! Нет не умер! Он в больнице», – упрямо думалось ей.
– Может он в больнице, Костас? – голос ее дрожал – Я не могу поверить, что такой здоровый на вид мужчина может так сразу умереть.
Костас натягивал свитер.
– Не знаю, не знаю. Не стали же бы они звонить, что он умер. Сказали бы, что болеет… – возразил он сокрушенно. И так его слова прозвучали отрезвляюще, что из глаз его жены опять брызнули слезы. Она, горько заплакала, уткнувшись в подушку.
Костас сочувственно похлопал ее по плечу:
– Вставай, вставай, некучи. Я жду тебя внизу.
Все остальное прошло, как в тумане. Несколько раз Марица чувствовала, что ноги не держат ее и, если она не присядет, то упадет. В голове носились разные странные мысли, одной из которых была: «Как хорошо хоть, что в Адлере нет снега и можно нормально провести похороны…»
Разговор с Саввиными детьми привнес какое-то просветление. Она смотрела на них и искала черты Саввы. У младшей они были не особенно заметны. А вот у Наташи, такая же манера, как у отца, смотреть чуть исподлобья, такая же форма головы и очертание губ. Да, она похожа на него и, кажется, такая же умница, а то ж, как бы она смогла окончить институт, работать в школе. Марица очень привязалась к этой девочке. Странно, но Наташа не плакала у гроба. Марица все время стояла у его ног. Смотрела на потемневшие, обострившиеся черты лица Саввы, и не хотела верить, что сегодня его отвезут на кладбище и больше она его не увидит.
Как бы издалека слышался людской говор, резко пахло мимозой, пролетела жужжа пчела, слабый ветерок шевелил ветви огромной вербы, растущей напротив дома. Все это она видела и не видела, слышала и не слышала. Кто-то взял ее за рукав. Марица отрешенно оглянулась. Это была Катя.
– Спасибо тетя Марица, что приехали с дядей Костасом. – Черные круги под глазами показывали, что девочка почти не спала эти дни.
– Катя, кого же мы потеряли! – воскликнула Марица, обнимая ее, и горько заплакала, спрятав свою голову у нее на плече. Она почувствовала, как сильно затяжелелось на сердце и, как сводит скулы лица от почти беззвучного захлебывающегося плача. Постояли так некоторое время. Объявили последние минуты перед отправкой на кладбище. Марица быстро подошла к изголовью, снова посмотрела на красивое лицо Саввы. «Бедный, ты, бедный Савва! Как же рано ты от нас ушел! И ведь чувствовал, намекал о скорой кончине…». Марица протянула руку, хотела погладить его по голове, но вдруг отдернула ее, и, наклонившись, поцеловала лоб. На секунду ей показалось, что сейчас потеряет сознание. К горлу подкатил тошнотворный комок, и она быстро отошла в сторону. Грузовик был готов к отправке. Костас позвал жену в свою машину.
«Теперь мы никогда уже, наверное, не попадем в этот дом», подумала Марица, бросая прощальный взгляд на высокий бывший клуб. Перевела взгляд на беседку: «Теперь уже никогда Савва не будет сидеть в этом сказочном теремке, построенном его золотыми руками». Марица вспомнила, как после ее восторженных отзывов о беседке, он сразу же предложил построить такую же, даже лучше у них во дворе. «Будешь сидеть, отдыхать там и вспоминать меня с благодарностью за такой подарок», – говорил он. Не успел. Какая неожиданная, преждевременная, нелепая смерть! Но Марица и так никогда-никогда не забудет его!
Для Ирини смерть бывшего мужа тоже была большой неожиданностью. Шоком! Как она мечтала, что ее две дочери окончат учебу, выйдут удачно замуж и будут жить недалеко от нее! А ты, муженек, сиди там у себя на Кавказе и облизывайся. Вся твоя радость – только Катя. Наташа хоть и переехала, но живет в Красной Поляне, в сорока километрах от Адлера. И не видится с отцом. Вот и радуйся! Благодаря матери две ее дочери получили образование. А он пока ничего не сделал для Кати, после школы она пошла сразу работать.