– Да ж, я Генералу уже объяснил, почему я такой активный помощник…
– Ничего не объяснил, не ври, хитрая лиса, – выдает его с головой Генерал. – Друг, называется…
Иван нарочито с укоризной посмотрел на Яшку:
– Посмотри, Ирини, какой твой брат непонятливый. Ты – то сама, как думаешь, чего я тут глину мешу, а?
– Ну?
– Мускулы на ногах развиваю, – хитро и вкрадчиво развивает свою мысль Иван.
– Говорят, у меня слишком худые ноги. Вот я и стараюсь их нарастить. То есть, для кого стараюсь? – спросил он тоном деда Соломона и так же, как он поднял при этом палец, – для себя стараюсь, а вы и не догадывались. Эх вы, наивные люди, святая простота, – голос теперь его звучал, как у их церковного Батюшки Тимофея. Все засмеялись, стали усаживаться к столу.
– Вообще – то, знаешь, что лучший способ накачать мускулы ног, это – погонять велосипед, – заметил насмешливо Яшка.
Иван на секунду замер:
– Ну да, вот и я думаю, с чего бы это я день и ночь думаю о велосипеде? Кажется, даже приснился на днях…
– Велосипед не роскошь, а средство передвижения, – напутственно и со значением произнес Генерал. Харитон хихикнул.
– Я б тоже от велосипеда не отказался, – мечтательно протянул, закатив глаза к потолку, подоспевший к завтраку Слон. Старые рабочие штаны были слишком коротки, выглядел он в них карикатурно. Все засмеялись, но великодушно отвели глаза. Слон так и не понял причину их смеха.
– А, что это вы так дружно рассмеялись? – спросил он оглядываясь.
– Дык, зачем тебе велосипед? Ты ж его сходу раздавишь, – принялся разъяснять Иван.
– Ну, ладно, – перебила его Ирини, – садитесь за стол.
Немного поупрямившись, любители велосипедов сели за кашу.
Вообще соседские ребята любили любую стряпню Роконоцы: чтоб она ни сготовила, все было удивительно вкусным. Особый дар был у нее сготовить почти из ничего настоящие деликатесы, пальчики оближешь! Так что хоть и скромные ребята были, но не могли устоять против всего того, что подавала к столу Раконоца.
Кики отправила сестрам Сарваниди коряво написанное длинное письмо о всех перипетиях возвращения назад в ссылку и, что они снова живут в Казахстане. Видимо, на роду у них написано прожить жизнь в Осакаровке, которую, вообще-то, все они полюбили: здесь прошло их детство, проходит молодость, здесь похоронены тела незабвенных родных. Марица не замедлила с ответом (писала она поприличнее: она закончила пять классов) и приложила фото Кики с Ирини и свою с сестрой. Кики вспомнила, как на их счастье, в тот единственный их приезд в Красную Поляну, на турбазе, куда они попали к полудню, оказался фотограф, который делал снимок какой-то туристической группы. Вспомнила, как Марица уговорила его сфотографировать подружек. С фотокарточки смотрели четыре юные пухлогубые девчонки, одна другой краше. Кики посмотрела на себя в зеркальце: неужели эта симпатичная, брови домиком девушка и есть она?
Все кругом говорили, что она красива, но Кики все – равно чувствовала себя неуверенно и сама себе казалась маленькой и неказистой. Почему так? И сама не знала. Неважного она была о себе мнения, особенно теперь, когда так сильно похудела. Марица к тому времени была уже засватана, и в письме этом писала, что скоро у нее свадьба с Мавриди Константином, что замуж не хочет, но, что родители настаивают. Спрашивала не собирается ли Кики последовать ее примеру. Кики ответила, что замуж не собирается, да и жениха нет. Написала, что много работает в совхозе, потом приходит домой, а там тоже стройка. К вечеру так устает, что даже на хорос идти не хочется. Когда спина болит, а руки-ноги гудят, хочется одного – лечь и как можно дольше не вставать. Всем дома достается. Ирини работает за троих, но как-то у нее остаются силы с подругами сходить потанцевать, повеселиться. Всегда она весела, в хорошем задорном настроении. К тому же, не в пример Кики, почти никогда не болеет. Правда недавно, дурочка, пришла с работы раньше обычного, мама ушла корову встречать, ключ забыла оставить на месте. Ирини пригрелась на солнце и заснула на сырой весенней травке у стенки дома. Мама пришла разбудила ее, а та и встать не может: воспаление легких. Температура высокая. Мама сразу растерла ей спину водкой и поставила одну банку на спину, на утро поставила две банки, вечером три и так добавляла каждый день до восьми банок. Слава Богу все обошлось. Мама все время почти не спала, боялась, чтоб не случилось, как со старшим сыном. Того сразу положили в больницу и загубили парня: умер в цвете лет.
Кики спрашивала в письме, как там Марфа и братья. Как Красная Поляна. Очень бы хотелось побывать там, но, видимо, не суждено. Под конец просила не забывать, почаще писать и не осуждать за корявое безграмотное письмо. «Академий не кончала, так что жду ответа, как соловей лета». Кики подумала и пририсовала симпатичную птичку с конвертом в клюве. Вложила свою недавнюю фотографию, где она с подружкой Клавой Семеониди и отправилась на почту.
Глава четвертая
В сорок девятом году Осакаровский район встречал пополнение: снова прислали с Черноморского побережья ссыльных греков. На этот раз никто из вновь прибывших не умер, но было очень много больных, особенно среди малых детей и стариков. Опять расселили кого на станции Шокай, кого на девятом, кого на пятом поселке. Некоторые были из Адлера. Среди них всем понравился молодой, лет восемнадцати, парнишка Савва Александриди со своей развеселой гармошкой. Играл он на свадьбах виртуозно, даром, что еще безусый. Многие были из поселков Красная Поляна и Лесного, Лазаревки. Кики с Ирини ходили искали среди них сестер Сарваниди. Но новоприбывшие краснополянцы не видели их. Они не знали и не ведали, что семья Сарваниди опередила всех ссыльных на два дня.
Получилось так, что мать Марицы за год до высылки попросила председательшу колхоза имени Мичурина – Циприкову Елену Степановну принять старшую дочь на работу, хоть та не подходила по возрасту. Иначе у них по закону отняли б большой кусок земли, который они не один год обрабатывали, засаживали и, который их кормил. Марица, хоть и тонкая, хрупкая девочка, но работала за двоих. Самой тяжелой частью колхозной работы было носить почту. Особенно, когда надо было идти через лес в небольшие поселки, как Ивановка, Кепша, в поселки, куда надо было идти через Коржов хребет, спуск на Хосту и Кудепсту. Отец ее учил, если увидишь зверя, медведя или волка – не беги. Прижмись к дереву, обними его и не бойся. Так она и делала. Сколько раз приходилось прибегать к этому методу, не помнит, но срабатывал он безотказно. Смотришь, вот он, сейчас нападет, ничего от тебя не останется. Обнимет дрожащая Марица дерево, медведь фыркнет и уже рыкает себе далеко, ветки кустов только трещат. Елена Степановна благоволила к толковой молодой работнице. За три дня до массовых арестов и депортации из Поляны, она предупредила Марицу, что их семья в списках на высылку, и, чтоб ехали из поселка в Казахстан не ожидая, когда их повезут туда под конвоем. А раз они не под конвоем, то и вернуться они смогут в подходящий момент. Так они и выехали раньше других. Кирилл Мавриди, брат отца Марицы, за семь лет ссылки прислал пять писем. Жил он в Джамбуле и собирался домой на Кукерду каждый год, да все никак. Боялся, как и все, что могут сделать ему от «ворот-разворот». Хорошо – Марицын отец адрес Кирилла сохранил, теперь можно было хоть на первое время у него остановиться.
И вот они в пути на Казахстан. Поезд переполнен, люди теснятся так, что чуть ли не на головах у друг друга сидят. Дышать в вагоне тяжело, хоть и окна открыты. Марица с братьями и сестрой ходили по своему вагону, выходили в открытый тамбур. Им все было интересно и, возвращаясь к своим полкам, они возбужденно рассказывали новые услышанные от людей истории. Мать с отцом смотрели на сменяющийся ландшафт через окно и удивлялись необъятным просторам.
С ними рядом на верхней полке ехал молодой офицер, который с самого начала помог им всем устроиться и все поглядывал на Марицу. Всю дорогу он рассказывал интересные истории из своей жизни и Марице ничего не оставалось, как слушать его. Иногда она выходила в открытый тамбур подышать к окну. Выходил и офицер и все что-то рассказал, не сводя с нее глаз. На третий день такой поездки Марице очень хотелось избавиться от назойливого ухажера. Хорошо, что он, вышел на какой-то станции за день до прибытия в город Джамбул. Сам город, с разбросанными то тут то там домишками и арбами с ишаками произвел гнетущее впечатление, особенно в сравнении с Адлером и богатой природой Красной Поляны: низенькие глинобитные дома, глиняные облезлые, часто полуразрушенные дувалы вокруг них, выполнявших роль заборов, множество казахов в своей необычной национальной одежде: мужчины в стеганых темных халатах перетянутых неопрятными кушаками поверх обычной мужской одежды; женщины в длинных пестрых платьях, а на головах белые тюрбаны в виде капюшонов, сделанные так, чтобы видно было только лицо; ни шеи, ни волос казашки не хотели показать. Не все, конечно. Молодые казахи и казашки одевались, в основном, как русские. Кругом запущенность, некрасивость: ни цветов во дворах, ни чистоты на улицах. Много неухоженных, плохо одетых людей на костылях, просто увечных – наглядные следы войны. Однако, как ни странно, Джамбул оказался хорошо озелененным. Почти все дома были обсажены тополями, ивами, акациями, и другими деревьями. В городе главенствовала одна стройка, где можно было найти работу всем желающим: строился Химический завод. Говорили, что там будут производиться удобрения на всю страну для сельского хозяйства. Стройка занимала огромную площадь и огромное количество рабочего люда селилось неподалеку в большом поселке. Позже, когда Химзавод в начале 50-х был построен, его так и называли – Химпоселок.
Как ни странно, на химпоселковской танцплощадке, на большом пустыре, где потом выстроили Дворец Культуры химиков, Марица встретилась со своим одноклассником Гавунжиди Николаем. Он был неравнодушен к ней еще со школы. Надо же такое! Кстати сказать, в городе оказалось немало греков. Сосланных еще в сорок втором в северный Казахстан и теперь перебравшихся на юг, так как к тому времени, в пределах республики, перемещение разрешили.