Селились они в основном в химпоселке недалеко от этого самого будущего химического Суперфосфатного завода, куда они, в основном, принимались на работу. Работа была, конечно, тяжелой, но хорошо оплачиваемой. Со временем почти все греки выучились на шоферов, так как крутить баранку было значительно легче, да и лучше для своего хозяйства, потому как почти все строили себе дома, а стройматериал сподручнее было возить на «своих» грузовиках. Марица подружилась с Лизой Гавунжиди, сестрой Николая. Лиза хорошо знала город, и они по выходным ходили погулять в Центральный парк им. Ленина или ездили на Зеленый базар. Это было шумное и людное место, где можно было встретить, кроме казахов, много и русских, и греков.
Лиза вышла замуж в том же году за хорошего парня, а Марица, несмотря на активные ухаживания ее брата, не согласилась пойти под венец. Не было у нее никаких чувств. Не могла еще забыть Олега Гильманова. Матери с отцом Николай нравился, и они советовали ей не упустить его.
Марица напомнила:
– Как же так, вы ведь хотели, чтоб я за Костаса шла, все сделали, чтоб он меня засватал.
Мать неуверенно возразила:
– Ну, когда и где это было! Он, наверное, и имя твое забыл. Никто ж не знал, что так все сложится, что нам придется бежать…
– Ни за кого я замуж не хочу, – сердилась Марица и уходила: не хотела говорить о замужестве. Сестра Марфа встречалась с соседом – греком, Харлампием Капагеориди, на десять лет старше ее. Отец не разрешал ей и думать о «перестарке», как он говорил. Но шустрая Марфа не терялась, продолжала с ним видеться тайно.
И как Марица ни ругала, ни предостерегала ее, та не слушалась.
– Отстань, – говорила Марфа, – у меня ничего серьезного к нему нет. Так, время провожу.
– Ну, и что о тебе скажут люди?
– А что скажут, если ничего не было? – безапелляционно парировала сестра.
К концу сентября, к дому Роконоцы, были, наконец, пристроены две большие комнаты, расширены сенцы. Позже, к зиме поправили покосившийся сарай. Который раз вся семья еле вылезла из грязи и неустроенности: по крайней мере, они построили за эти годы три дома. Сколько сил, здоровья времени было потрачено! В конечном итоге теперь у Роконоцы была своя комнатушка, а в остальных двух комнатах спали по двое – два сына и две дочери.
Заметно легче стало жить. И Харитон, и Ирини, и Кики работали. Учился на курсах водителя грузовика один Яшка. Роконоца работала по дому. Ей хватало дел: готовила еду семье, варила пойло скотине, убирала навоз, мыла, стирала, шила, штопала, пряла, вязала, пахтала молоко, выгоняя сметану и масло. Впервые, на зиму пятидесятого года они имели достаточно дров и угля. Роконоца так любила тепло! Зимой, когда открывались двери в сенцы, с улицы неслась холодная волна густого вздыбленного воздуха, казалось, все тепло выносилось вместе с этой дверью. Гора угля лежала тут же у дома. Столько грязи из-за этого заносилось в дом. А без угля околеешь. На день раз десять выходили за углем с ведром. Зола горками сыпалась сзади дома.
Харитон с Яшей порешили на следующий год сколотить из досок просторный ящик для угля, как у Поповиди Митьки. Хозяйственный же парень Митька: все у него добротно, как у порядочных людей!
Ирини в свои пятнадцать работала в «Заготзерно». Летом ее бригада работала не разгибаясь. Вагоны с зерном подгоняли под склад, где находились весы и через транспортеры зерно пересыпалось в элеватор. А Ирини с Ксенексолцей и другими подругами из бригады таскала на себе мешки, кантарила, как когда-то незабвенный брат Федя. Сметливая была. Ее начальница завскладом, Ирина Никифоровна, как-то предложила ей стать ее заместительницей:
– Ну, что, тезка, пойдешь работать со мной? – спросила она Ирини, похлопав ее по плечу. С болью пришлось Ирини признаться, что не знает грамоты. По этому поводу очень сокрушалась начальница:
– Надо же, такая умница и не знаешь грамоты…
– Когда мне было, Ирина Никифоровна? С малых лет работала, потому как сослали, нечего было надеть на ноги.
– Да…Жаль, жаль. Ничего не поделаешь? А я надеялась, что будешь моей помощницей… – Ирина Никифоровна помолчала, перекладывая бумаги на столе. – А знаешь, Ирина, есть вечерние классы. Может, тебе пойти? – начальница явно жалела молодую гречаночку.
– Уже спрашивала. Там только с пятого класса. А у меня два класса.
– Вот беда-то! Неужели ничего нельзя сделать, вот беда-то! – сокрушенно повторяла завскладом.
Ушла она, с сожалением качая головой. Еще раз Ирини поклялась себе, что, если у нее будут дети, то она сама будет даже в мешковине ходить, но даст им полное образование, чтоб не пришлось им таскать, как ей, тяжелые мешки. Как она сожалела, что не прислушалась к словам брата Феди, ведь говорил он ей не бросать школу, что она самая умная в семье, что трудности пройдут, зато потом будет намного легче.
Разве легкая сейчас у нее работа? Спасибо, она крепкая и здоровая девчонка. А сколько среди девчат в бригаде хлипких? Только успевай помогать. А дядя Мильдо, бригадир, только и делает, что подгоняет их. Ему трудно представить, наверное, что не все могут быть силачками. У него, вообще, дома произошел казус, ставший известен всем односельчанам. Его сын, Кириак, недавно женился, взял пригожую крепкую гречанку. Однажды Матрена, жена его, увидела, как их невестка, рассердившись на корову, схватила за хвост и отшвырнула от себя, как какую-нибудь кошку. Испуганная Матрена, рассказала мужу и сыну о феноменальной силе невестки. Утром Кириак, сделав вид, что чем-то недоволен, стал ругать и замахиваться на жену, желая посмотреть, не отшвырнет ли она и его, как котенка. Но нет, она заплакала, отступила в угол, прячась от его кулаков. Ну, Кириак и отстал, подумал: «Лишь бы на меня руку не подняла, а так пользуйся своей силой на здоровье». Дядя Мильдо умильно и с гордостью рассказывал эту историю несколько раз, каждый раз прибавляя очередную новость, как невестка Фрося благодаря своей силе сделала ту или иную работу.
– Молодец, она у нас! Для нее пара пустяков порубить и сложить поленья, а для нас какое облегчение! – говорил он в таких случаях, довольный Фросей, а главное проделанной ею работой.
– Так вы там все, небось, сели и поехали на ней, – резво замечала русачка Люся, – сильная, так что и отдохнуть теперь не надо, что ли?
– Никто ее не заставляет, – отмахивался Мильдо, – она сама все затевает.
– Знаем, знаем, небось гоняешь, как и нас!
– Девчата, работа есть работа. Зря не говорите, сами знаете, как я вас жалею и понапрасну не гоняю, Бог свидетель.
И вправду: Мильдо был хорошим бригадиром – веселым, находчивым и жутким матершинником. Бригада его славилась тем, что в ней работали на совесть, но повеселиться были тоже не дураки по любому поводу.
На одном из сеансов в кино, смотрели индийский фильм, Кики встретились с дальними краснополянскими родственницами Парфеной и Деспиной Поповиди. Они только что переехали в Осакаровку из Шокая, крошечной станции, недалеко от Караганды. Сестры Поповиди хорошо знали семью Сарваниди. Но ничего о них не знали с сорок второго года, то есть с тех пор, как их самих выслали. Старший брат девчонок, восемнадцатилетний Феофан, довольно тесно стал общаться с Харитоном и Генералом: встречались на свадьбах, церковных праздниках, а теперь, с переездом, зачастил к ним в дом. Часами он мог рассказывать, как высылали греков с его родного поселка Краевско-Греческий. Сядет у Роконоцы за низкий, овальной формы стол, колени его длинных ног чуть ли не у головы и, если были слушатели, начинал свое повествование:
– Нам еще повезло, – говорил он. – Почему-то отца не посадили в 37-ом, а без всякого объяснения, нас выселили, отправили в Апшеронск. Вагон с высланными выгрузили, продержали сутки на вокзале, а потом вывезли на хутор «Дубинка». Дворов там было около восьмидесяти, ну и мы – семей тридцать греков.
– На что жили? – сурово спросил Самсон.
– На что жили? – переспросил Феофан и стал загибать пальцы, желая ничего не выпустить из виду:
– Сажали картошку, отец много плотничал, платили, конечно, копейки, но давали натурой, в основном, яйцами. Ели лебеду, крапиву, как и все соседи. В 40-ом вернулись назад и жили в Лекашовке до сорок второго года. Я успел закончить восемь классов греческой школы и меня перевели в русскую. Кстати, у нас учительница греческого языка была русской. Валентина Ивановна Капагеориди. Из любви к греку – мужу полюбила и его родной язык, выучила его и стала преподавать. Мы все ее любили, хорошая была учительница. В русской школе я проучился год и бросил учебу, помогал отцу, а потом пошел шоферить. Выучился у Георгия Федоровича Александриди ездить на грузовике. Может, знаете, наш веселый гармонист Савва Александриди – его сын. Сначала Георгий Федорович был учителем в нашем поселке. Помню, как я просился в школу, а он меня и моего друга не взял: мы были на несколько месяцев младше остальных. Ох и злились мы с Митькой Стефаниди. Даже не побоялись, взяли по камню и бросили в школьную дверь и тикать.
Феофан, видимо, стесняясь за тот свой поступок, стрельнул глазами на тетку Роконоцу. Та стояла спиной, месила тесто.
– Ну и что? Не поймали, за ухо не потаскали? – спросил с подковыркой Генерал.
– Нет. Но дома получил нагоняй. Кто-то передал отцу о кинутом камне. Вот… – Феофан выдержал паузу, вспоминая, что ж было потом. И снова потекло рекой его повествование:
– Ну, а потом, после школы выучился на шофера. Работал на «Студебекере», возил начальника госпиталя под номером 2116 Юрия Федоровича Продана, врача 1-го ранга. Там по дороге на Сочи, находится санаторий «Фабрициус», а рядом находился Главный Военно-Морской госпиталь Черноморского флота, где Продан и работал начальником. Тогда строили дорогу Дагомыс – Солоахаул, через поселки Дологохул, Бабакаул и другие. Так вот, вез я из Краснодара в тот раз полную машину груза: бинты, разные медикаменты и пишущие машинки. Немец прижимал, обстреливал машины с самолетов, но я проскочил. Вот Юрий Федорович и передал мне заранее приказ о моей ссылке.