Феофан опять остановился, задумался на мгновение. Он крепко сцепил пальцы рук и теперь внимательно смотрел на них. Руки у него все время были в движении: то подносил к лицу, то совал в норманны брюк или жакета, то барабанил по столу.
– По предписанию, я должен был оставить машину в Дагомысе, – продолжил он, – затем отправиться в Сочинский морвокзал и соединиться с родителями. Приезжаю туда, а они меня уже ждали. Там нас посадили на корабль «Аюдаг» и отправили в Баку. Утром мы были в Сухуми.
– Ну и как? Тяжело было плыть с непривычки? – тут же последовал вопрос от Самсона. Дед всегда расспрашивал таких рассказчиков прямо-таки с пристрастием и живым интересом. Слушал и всегда печально – сокрушенно качал головой.
– Сносно… Правда, пока плыли, немецкий летчик – разведчик разок обстрелял, но ничего, никто не погиб. Всю дорогу играли в турецкую игру с костьми – «Шеш-Беш».
Феофан смотрел чуть прищуренными глазами в сторону окна, как будто там видел, что происходило несколько лет назад.
– Такие вот дела…, – передохнул рассказчик, ненадолго задумавшись, и продолжил:
– В Сухуми нас разгрузили и пешком направили в село Норио через стан Вадиани-Мелани. Потом на станции Вадиани посадили в телячий состав из тридцати вагонов без окон, а уже перед самым Баку, в городе Баладжар дали возможность помыться.
– Так сколько вас там всего было, – спросил Генерал, срывающимся на фальцет голосом от обиды за греков.
– Сколько? – Феофан провел по всем лицам невидящими глазами. – Тысяч несколько, наверное. Точно не могу сказать.
– Ничего себе!
Нетерпеливому Самсону не терпелось услышать конец приключений Феофана:
– Ну, а дальше?
– Что дальше, дядь Самсон… Дальше, люди бросились варить что-нибудь жидкое: измучились от сухой еды.
Но не успели они разжечь на насыпи костры, поставить котелки, кастрюли, а тут свисток-по местам! Потом в Красноводске выгрузили и посадили в пассажирский поезд на Ашхабад.
– И как долго вас везли в гости на край земли? – поинтересовался насмешник, Митька-Харитон.
– По морю – не долго, а на поезде подольше. Считай: выехали двенадцатого сентября, а приехали пятого декабря.
– Почти три месяца! – вскочил с места Генерал. Глаза его прямо – таки горели от возмущения.
Бабушка София с Роконоцей тоже возмущенно зацокали языками.
– Мы и то меньше ехали, – прозвучал спокойный, но явно удивленный голос Харика Христопуло. – Дед говорил ехали мы всего месяц, – добавил он с виноватой улыбкой.
– Ну, братцы, значит – вы везучие, – засмеялся Феофан. – Ну вот, – продолжал он, – а в Ашхабаде мы с братом, Колькой, отстали от поезда. Представляете?!
– А чего так?
– Мальчишками ж были… Хотели посмотреть город. Оглянуться не успели, поезд, как говорится, ушел. Что делать? Перепугались, изрядно. Побродили по вокзалу. Потом купили четыре булки хлеба: есть хотелось. Доехали до Саратова, пересаживаться на Джамбул, а билетов нет. Потом за две булки хлеба удалось купить билеты. За хлеб там, что хочешь можно было купить. Можете представить: булка хлеба шла за сто рублей? – Феофан всех мельком оглядел, проверить каково впечатление. – Так… Значит, догнали мы своих на станции «Аса», около Джамбула. Нас уже родные насовсем потеряли.
– Ну и как прочувствовали всю радость жизни в телячих вагонах? – опять поддел Генерал. Феофан посмотрел на него, усмехнулся:
– Да ничего… Спасибо, вагоны чистые были. Соломы хватало. Оттуда поехали в сторону Караганды. Сняли нас всех ночью на какой-то станции и на быках повезли в город Вольск. Холод собачий. Невыносимый. Можете себе представить, чтобы мужики на себя надевали женские платки? В Вольске было много сосланных волжских немцев, они-то нас на быках и везли. Потом распределили нас по домам. Там мы прожили целый год. Сестра Парфена работала поварихой на станции, а Деспина там же – прицепщицей. Я с младшим братом Панаетом работал на грузовиках в колхозе. За год лично я заработал две тонны пшеницы. Из них шестьсот килограмм было положено отдать на нужды фронта, на войну.
Яшка-Генерал опять подал голос:
– А ты как думал? Кто солдат должен кормить? Такие, как ты, конечно!
Высказавшись, он оглядел всех, ожидая к своей реплике других реплик, но все молчали, переваривали услышанное.
– Ну вот, – подошел к завершению своего рассказа Феофан Поповиди, – потом вот переехали в Шокай, там у меня товарищ русский объявился, по дешевке мы купили у его соседей дом, поправили его и живем там теперь вчетвером.
Надо было, конечно, сразу сюда, да вот как раз перед переездом отец уехал назад – тайно, конечно. Надеется поправить в Мацестинской долине свое здоровье, что-то у него с легкими. А больше, мне кажется, тоска его заела.
Феофан чуть запнулся, опустил свои крупные глаза, опять стал разглядывать руки.
– Я тоже собираюсь туда, – продолжил он, стряхнув свою задумчивость, – надеюсь, удастся пробраться. Возьму с собой деньги какие есть, если попадусь, может, откуплюсь, а нет – загребут.
– Рискуешь, парень, – поостерег его Самсон, – схватят и поминай, как звали.
– Милиция-то у нас неподкупная, – заметил серьезно тонкоголосый Иван Балуевский. – Правда ведь, Генерал?
Письмо от Кики сестры Сарваниди получили за день до отъезда в Казахстан. Решили ответить с нового места жительства. Но написать удалось только через полтора года, перед самым отъездом назад на Кавказ: конверт с фотокарточками был утерян и нашелся, когда снова стали складывать вещи по узлам и чемоданам. Марица обрадовалась найденному конверту и вечером, когда все улеглись, села писать длинное письмо. Весь день она сочиняла стихотворение, которым она хотела начать свое запоздалое письмо. Получилось так:
«Добрый день, веселый час,
Что ты делаешь сейчас?
Выкидай из рук ты все
И читай мое письмо».
Как будто начало получилось ладно. Дальше все пошло легко: написала со всяческими подробностями, как все произошло с самого начала, о том, как их семье тоже пришлось хлебнуть, когда вдруг им пришлось за два дня собраться и уехать из Красной Полны. Отец перевез семью туда в сорок четвертом году, так как Военкомат направил его Поляну делать дорожные работы. Спасибо, их предупредили в 49-ом, что они в списках среди греков, которых собирались выслать. Марица описала и то, как отец, любитель выпить, забыл про водку и два дня собирал семью, давая редкие, но грозные указания. За один день сговорился и продал за бесценок дом сыну соседа. Глаза его горели то ли от страха перед новой непонятной жизнью, то ли от ненависти ко всем вокруг. Обычно гостеприимный и разговорчивый он был тогда сам не свой. К счастью, сохранилось письмо с адресом дяди Кирилла, и он встретил их хорошо – недели две жили у него.
Слава Богу, отец нашел подходящий по их деньгам полдомика и, когда заселились туда, наконец, пришел в себя. В первый же день, уже, как хозяин дома напился так, что не мог проснуться сутки. Каждый вечер с тех пор он заводил одну и ту же пластинку: как хорошо жилось на Кавказе. Ничего не нравилось ему в Джамбуле: ни люди, ни климат, ни природа. Работать пошел туда же, где работал брат Кирилл, на стройку Химзавода. Приходил оттуда грязным, усталым и злым.
Материл он свою работу на чем свет стоит. Ну хоть платили ничего, а куда еще можно было пойти? Предлагали на «Бурул», камни ломать. Тоже не сахар. Не в том он возрасте. Там недолго и ноги протянуть. Так что, подвыпив после работы, отец долго рассекал руками воздух, энергично рассуждая о «прелестях» жизни в изгнании. Мать помалкивала. И его просила помолчать, боялась посадят непутевого мужа в тюрьму за такие речи.
Написала Марица подруге также о том, как приняли работать почтальонкой, благо опыт уже был. Описала, как лежа в кровати долгими вечерами, она вспоминала свою прежнюю жизнь и плакала. Казалось, теперь никогда не увидит милые ее сердцу места, не увидит любимую бабушку. Но Слава Богу, для их семьи все позади. Теперь они возвращаются и, может быть, они еще встретятся с Кики и Ирини там, на родном Кавказе.
Письмо было отправлено с припиской, что сама напишет ей следующее письмо, теперь, скорее всего, с другого адреса.
В заключение, ей тоже хотелось написать стихами, но уже не было никаких сил. Легла спать, но не спалось. Марице не верилось, что скоро – скоро увидит родные места, бабушку, парк, где она встречалась с Олегом Гильмановым… Вдруг вспомнилась вся ее жизнь с тех пор, как она себя помнила. Как было хорошо дома. С мамой, папой. Как помогала родителям с ранних детских лет. Вспоминались военные годы, когда солдаты день и ночь шли через их поселок под названием «Монастырь». Бывало, они ночевали и у них в доме, оставляя свои недоеденные пайки, и тогда их семья имела праздничный обед. Был период, когда не стало соли и мать просила бойцов оставить хоть несколько щепоток. Вспомнилось, ей было лет тринадцать, как с Красной Поляны спустились как-то в Монастырь женщины – гречанки, остановились у них переночевать. Шли они пешком к морю с ведрами, чтоб выпарить из морской воды соль. Две из них были просто изможденными и не могли говорить, третья была, видимо, покрепче:
– Ты не представляешь, Сима, каково без соли, – жаловалась она матери Марицы.
– Мы уже второй раз отправляемся на море. Кипятим ведрами, целыми днями. С ведра – чайная ложка соли. Хоть она и горькая, противная, но хоть спасает от глистов. Черви выходят из людей со всех дыр. Детей жалко. Соседский мальчик вырвал комом этой гадости, чуть не задохнулся, ели спасли.
Наутро мама ушла, оставив полную кастрюлю крапивного супа, наказав дочери накормить гостей. Одна из женщин подходила к кастрюле раз пять и все не могла наесться. Марица заплакала: кроме этого супа в доме ничего не было из съестного. А мама придет поздно вечером. Уже женщины стали ее ругать, а та припадала к своей тарелке и пила суп, как пьют чай. Наконец, она подняла свое измученное лицо, закатила глаза, перекрестилась: