Девчонки смеялись и не переставали удивляться своей бабке – гулене. В старые времена надо было быть супер – хитроумной, чтоб безнаказанно заниматься такими делами.
– Надо же, какая у Харлама бабуська, – удивлялась Марфа, – а, что, если внук в нее?
– Не бойся, твой муж, хоть и красавец, а телок еще тот, на мой взгляд. Ему, кроме тебя, никто не нужен.
– И то правда, – самодовольно соглашалась Марфа, – телок, телок самый что ни на есть настоящий. Но неужели это так заметно?
– Главное, что он тебя любит, а за остальное не переживай! – успокаивала ее Марица.
– Единственно, что меня беспокоит, – раздумчиво отмечала Марфа, это – то, что мой телок никогда не отказывается от спиртного. С чего бы это? Не пьют же наши греки.
– За редким исключением, – глубокомысленно заметила Марица, – видимо он – исключение, как наш патера.
Шестого Марта 53-го года вдруг что-то суперэкстраординарное приключилось в Осакаровке. Гудело в поселке все, что могло гудеть и на Печиестре и на станции, и на Рыбном заводе, Межрайбазе и Райпо, везде. Репродукторы на всех столбах сообщали о безвременной кончине отца народов – великого кормчего Иосифа Виссарионовича Сталина. Прямо под этими репродукторами у столбов стояли люди и плакали. Во многих местах развесили красные флаги с черной полосой. Кругом и везде плакали, не успевали утирать слезы. Плакали Кики, Генерал и Харитон Христопуло, Иван Балуевский, Алик Аслонян, Самсон Харитониди с женой и многие другие. Почему-то не плакали Ирини и Митька-Харитон, так, только хмурились.
Шли траурные дни. В каждом доме обсуждали страшное событие. Никто не ожидал его смерти. Казалось, Сталин должен жить вечно. И вдруг такая тяжкая потеря. Вся страна напряженно ждала последующих событий. Люди не знали, как теперь им жить без своего учителя и вождя, на которого буквально молился каждый гражданин Советского Союза, о котором слагали песни, с которым были связаны все успехи и надежды страны. Казалось, теперь СССР уязвим со всех сторон. Любая неказистая страна могла напасть и некому будет решить важные стратегические и тактические проблемы защиты Отечества. Везде и всюду звучали фамилии сталинского окружения: Маленков, Берия, Ворошилов, Молотов, Каганович, Хрущев, Булганин, героя войны, народного любимца Георгия Жукова. Ребята часто бывали свидетелями бесед старших о политических событиях в стране, о перестановках в руководстве. Но соплякам подросткам это было мало интересно. А вот Генерал всегда держал ушки на макушке и даже принимал участие в таких беседах. Из всех друзей – соседей только начитанный очкарик Альберт Фогель поддерживал его разговоры о Сталине и его окружении. Оба они были большими почитателями Сталинского гения и очень переживали его смерть. Однако Генерала удивляло то, что любовь к Сталину, не мешала Альберту быть довольным, что страну теперь возглавляет председатель Совета министров Георгий Маленков. Это он объяснял так:
– Отец говорит, что этот Маленков умный руководитель. Скоро мы заживем спокойно, некому теперь измываться над народом, и все смогут уехать туда откуда их выслали.
– Жалко Сталина! – сокрушался Генерал, поглядывая на висящую в рамке на почетном месте, над его кроватью репродукцию картины «Сталин и Ворошилов». – Лучше б Клим Ворошилов умер.
– Они такие друзья были, наверное, Ворошилов тоже скоро, с горя, умрет, – выдал свое умозаключение Альберт.
– Каким умным был Сталин! – горестно восклицал, подперев голову, Генерал. – И как он бошку оторвал самому Гитлеру! А? Не он – капут бы нашей стране и были бы мы рабами немцев. – Он озабочено посмотрел на друга. – Ты, Алька, не обижайся. Тебя я не имею ввиду.
– Я и не обижаюсь. Немцы ведь разные бывают. Взять хотя бы Эрнеста Тельмана… Вообще теперь, как известно, две Германии. Но ни в какую из них не поеду. Отец мечтает о любимом городе Энгельсе. Скучает по своему родному городу на реке Волге.
– И я никуда не поеду. Ни на Кавказ, ни в Грецию. Что мне там делать? Была б еще не капиталистической страной, другое дело. Там одни угнетают других. Капиталисты проклятые! Как бедные греки такое терпят!?
– Хоть бы разделились, как немцы и то лучше было б, – соображал Альберт.
– Какое у Сталина на картине волевое умное лицо, правда? – спрашивал Генерал несколько раз то у одного, то у другого друга, не сводя глаз с картины.
– Да, у Ворошилова не так. Вообще, мне из маршалов больше всех нравится Жуков, а тебе?
– Мне тоже, сам знаешь. Говорят, Жуков из греков. Может его когда-нибудь и выберут на место Сталина. Как ты думаешь?
– А, может, выберут Конева или Рокоссовского… Мне они тоже нравятся.
– Нет, Георгий Жуков лучше всех! Был бы высший класс, если б его выбрали! И наша страна все также была б всех сильней. Сто процентов, – уверенно заявлял Генерал, – наверное, коммунисты примут самое мудрое решение.
– Эх, что бы я не дал, чтоб попасть на похороны Сталина! – проговорил Иван Балуевский, нервно накручивая свои короткие жесткие кудри на пальцы.
– Можно было, да не успеем, – охладил его рассудительный Генерал.
В конце года из газет стало известно об аресте Лаврентия Берии, главы Министерства внутренних дел страны, близкого друга самого Сталина. Оказалось, и все верили в это, что все репрессии, все несправедливости, которые выпали на долю народонаселения страны происходили с ведома этого настоящего врага народа, ловко устроившегося у кормила власти. По его приказу из тюрем выпустили огромное, около миллиона, количество заключенных. Криминальная обстановка в стране, как рассказывали люди, резко ухудшилась. Теперь, когда Берию расстреляли, почти без суда и следствия, люди вздохнули. «Собаке-собачья смерть!», – говорили они, поделом ему: не надо было ни за что, ни про что гноить и сживать со света все эти годы столько невинных душ.
Настя была единственной дочерью капитана милиции, Ахтареева Андрея Петровича и медсестры Нелли Ивановны. Дочь росла в голодные годы, но в их семье был более или менее достаток. По крайней мере, они не бедствовали и к столу всегда был хлеб с маленьким кусочком масла. Дочери уже было одиннадцать лет, когда после войны, офицера запаса, Ахтареева направили работать милиционером сначала в Караганду, потом, с повышением звания, в Осакаровку, Карагандинской области, возглавить тамошнюю милицию. Зарабатывал он, по тем временам, не так уж плохо. Мать, полунемка, но очень похожая на своих германских предков, работала пол дня в поликлинике, а остальное время проводила за работой по дому. Работала она истово, муж даже пенял ей, что хотел бы больше видеть ее около себя, а не за бесконечной уборкой дома. Но, так же истово любя мужа и дочь, она день и, бывало, ночью продолжала находить приложение для своих неутомимых рук. Маленький дом и двор, и даже сарай для скотины у нее блистели чистотой. Была мама Нелля высокой, рыжей и конопатой даже в свои сорок лет. А муж был среднего роста и смуглый. Говорили, что в нем текла татарская кровь, но в паспорте числился русским. Настя пошла больше в мать: бледнокожая, но без веснушек. Глаза опять же в мать – серо-голубого цвета. Как и у матери, они становились ярче и, как бы сияли внутренним светом, когда она оживлялась или радовалась чему-то. Отец говорил, что мать полюбил за красивые глаза. Настя была недовольна похожестью на маму, и мечтала о черных отцовских кудрях. К семнадцати годам из довольно блеклой девочки, она превратилась в стройную красивую девушку. Пшеничного цвета волосы слегка вились, и мама убеждала, что это даже лучше, чем быть раскудрявой, как отец.
Пока дочь росла, мама Нелля воспитывала ее со всем пылом своего любвеобильного сердца, не забывая, по мере ее взросления, учить шить, готовить, стирать безупречно чисто, гладить, а главное, следила за учебой дочери в музыкальной школе. Потом, с переездом из Караганды в Осакаровку, дочь продолжала учиться у местного старого музыканта – немца. Отцовский трофейный аккордеон с каждым годом звучал все лучше и звучнее в руках Анастасии. Нелля Ивановна утверждала, что когда-нибудь музыкой дочь сможет зарабатывать на кусок хлеба. Она то и дело одергивала дочь за столом, чтоб та сидела прямо, а когда та уходила в школу, не забывала напомнить ей ходить, не шаркая ногами, не сутулясь. Настасью все это изрядно утомляло, но позже, превратившись из гадкого утенка в белую лебедь, была благодарна маме за эти уроки, потому что ее среднего роста фигурка смотрелась статной из-за прямой осанки и легкой походки. Каждое лето Нелля Ивановна с дочерью ездила в родной город Энгельс, где жили ее брат с семьей и старенькой мамой Эммой, отец же давно умер от белой горячки. Не выслали ее вместе со всеми немцами каким-то невообразимым чудом, может, потому что была замужем за русским. Настя так их и звала: мама Нелля и мама Эмма. В братовой семье дома все говорили по-немецки и Настя, чуть ли не с младенчества, лопотала на немецком.
Кстати, мама Эмма время от времени проводила наставнические беседы с внучкой о жизни, морали, трудолюбии и, неизменно, о выборе правильного мужа, который должен быть непременно немцем. Настя в душе обижалась за своего русского папу, но обещала последовать совету бабушки. Последнее свое школьное лето, за полгода до смерти бабушки, Настя вместе с мамой, как всегда, провели в Энгельсе. Там у нее появился первый ухажер, Вальтер Стенцель. Синеглазый красавчик. Мама Эмма не могла нарадоваться и буквально выгоняла внучку прогуляться с юным немцем. Но что-то у самой Насти не просыпались чувства похожие на влюбленность. В школе, уже будучи в последнем классе, за ней ухаживали сразу двое ребят – немец Генрих Фромиллер и русский Сашка Самовиков, а также молодой учитель по физкультуре тоже с трудом отводил от нее свои глаза. Говорят, Генрих с Сашкой ночами бесконечно прохаживались мимо дома Ахтареевых в надежде лишний раз увидеть свою одноклассницу. Ни одному из них она не отдавала предпочтения, и они слонялись около нее, как привязанные. О физкультурнике уже стали судачить досужие коллеги, и все, кому не лень. Девчонки – подружки все извелись: одни из чувства зависти, другие из сострадания к мальчикам об их безответной любви.