Самсон шевелил своими мохнатыми поседевшими бровями, явный признак серьезной озабоченности. Он рассматривал все возможные препятствия на пути внука при поступлении в Карагандинский кооперативный техникум, в который он день за днем не уставал уговаривать Митьку поступать. «В крайнем случае, покажу Метрику, что он наполовину русский».
Эту мысль он вынашивал давно, когда вкрадывались сомнения о дальнейшей учебе любимого внука. Но пока все упиралось в неподатливого Дмитрия.
– Ну и что я буду делать, когда закончу техникум? – зло спрашивал внук. – За прилавком буду отмерять штапель или ситец старушкам?
– Не обязательно, – спокойно отвечал Самсон, – при чем здесь штапель? Ты будешь бухгалтером, – он выразительно поднимал указательный палец, делая ударение на слово «бухгалтер». Не забывай: твой отец был уважаемым счетоводом. Не каждый может считать и подбивать дебет с кредитом. Ты сможешь, ты копия отца.
– Какая я копия, ты же сам говорил, что я на мать похож.
– Лицом – да. И то – она была беленькая, как никак – русская, а ты то у нас ни в мать, ни в отца, ни, заметь, деда, такой смугляк получился.
– Ну черный я, черный, ну и что, – сверкал глазами Митька, – не буду я бухгалтером.
– Будешь, у тебя характер и голова светлая, как у отца, – настаивал дед.
– Здравствуйте, – злорадно замечал внук, – только что была черная, а теперь, нате вам-светлая!
Дед с укором посмотрел в разгневанное лицо внука.
– Ну и любишь ты ерепениться, а пора бы за ум браться, – строго выговаривал он внуку. – Хватит об этом! Поедешь и точка.
Дед нервно схватил кепку и, нахлобучив на голову, вышел во двор.
Митька Харитон уныло смотрел на скрипучую дверь, за которой скрылся Самсон. С дедом спорить бесполезно. Да и прав он. Надо поехать. Хоть и не нравится ему это дело, ну а что делать? Не попрет же он, в самом деле, против деда. Старик у них всему голова. Харитон потер переносицу: хорошо, когда тебя любит дед, но нехорошо, когда он за тебя решает судьбу. И когда наступит то золотое время, когда он сам себе будет хозяин? На самом деле, его все-таки устраивала та перспектива, что в Караганде он будет предоставлен сам себе. По крайней мере Самсон собирался наведываться не часто, а также обещался посылать Пантелея иногда «с ревизией и провизией». Зато сколько будет возможностей помотаться, где только заблагорассудится со Слоном и Ванькой! Ванька, кстати, говорил, что Анастасия Андреевна собирается переезжать в Караганду навсегда со своим муженьком, конечно.
Яя София, вернувшаяся из сарая с бидоном молока, застала внука сидящем на стуле, упершимся неподвижным взглядом в стенку. Она окликнула его и тот вздрогнул так, как, если б его застали за непотребным делом.
На место капитана Ахтареева начальником назначили очень худого, со смоляными пронизывающими глазами уже немолодого капитана Кириллова Ивана Пантелеевича. Александр Игнатьевич Власин работал на милицейском участке под его руководством. С утра, отдав распоряжения, капитан подолгу копался в бесконечных бумагах, что-то писал или уезжал по делам на целый день. Александр же садился на милицейский дребезжащий и фыркающий мотоцикл и разъезжал по точкам, куда посылал начальник. Этой осенью он специально ездил в город на базар за теплыми вещами. Купил себе, всем на зависть, большие кожаные на меху перчатки, называемые – краги и кожаную куртку, под которую надевал свитер из собачьей шерсти-подарок дяди (откуда он только его взял?). Александр знал, как он нравится всем девушкам: многие из них не смущаясь провожали его долгим взглядом. Ему нравилось нажимать на газ и картинно проехать мимо глазевшего народа, тарахтя на весь поселок. Некоторые молодые женщины недвусмысленно на него смотрели и даже говорили такие комплименты, что у него сладко вздрагивало где-то в животе, и он насмешливо улыбался, оглядывая очередную бедовую молодайку. Он вообще любил смелых. Может, потому что, как мужчина он не ощущал себя таковым, скорее нагловатым – да. Почему это у него так, он не знал, но тщательно скрывал эти свои не самые приятные ощущения о себе.
Настя, его жена, была, по его мнению, по характеру – обыкновенной и, конечно, не такой напористой, как иные работницы из «Заготзерно». Красивой – с этим никто не спорил, но не такой заводной, каких он нередко встречал. А кому не нравится, когда его заводят, веселят, обещая взглядом что-то такое, чего совсем нет в собственной жене? Недавно, точнее, как только жена забеременела, подвернулся случай завернуть на зазывный огонек. Ну, а кто 6 отказался зайти в гости к одной из таких – к Любе Резниковой? Она работала в Сельпо продавщицей. Безмужняя и бедовая, она не скрывала свой веселый образ жизни и цеплялась за каждого привлекательного, на ее вкус, мужика. А здесь такой молодец! Александр оставлял свой черный мотоцикл около какого-нибудь публичного места, благо, жила Люба в самом центре поселка, и, огородами, закоулками, шел к ней. Его не так увлекали горячие ласки Резниковой, как именно эти тайные походы. Они как бы вспрыскивали адреналин в его кровь, и он чувствовал себя каким-то особенным среди окружающих его мужчин. А что с них взять в самом деле? Работают, устают, бегут домой к таким же выработанным за день женам, поужинали чем Бог послал и набок. А утром все сначала. Когда им заниматься посторонними женщинами, которых хоть отбавляй. Им же всем голову некогда поднять, хотя особо крепкие все равно успевают к чужим бабам бегать. Александр хмыкнул. «В каком хорошем положении сейчас мужики! – думал он. – После войны они на вес золота. Самый замухрышка и тот в цене. Не говоря уж о таких хлопцах, как я»!
Александр хлопнул хворостиной по сапогу, заляпанной комочками грязи; брезгливый и чистоплотный он отругал себя: «И когда я научусь ходить, не измаравшись?.». Оглянувшись и стрельнув глазами по сторонам, он быстро толкнул калитку. В тот же момент тренькнула защелка в Любиной двери. Она уже стояла на пороге и кокетливо улыбалась:
– Думала, уж не придешь, жду уж больше часа.
– Не так-то просто к тебе вырваться, Любушка. Скорее бы лето, надоело в твоем проулке грязь месить, – ответил он, грубовато сгребая ее за шею. – Ну, чем будешь угощать дружка своего сегодня? – спросил он, с грохотом чуть отодвигая массивный стул и усаживаясь.
Ему нравилось, как Люба обслуживала его за столом. Настя на кормление мужа смотрела гораздо проще, да и не заботилась, чтоб меню было разнообразным. Конечно, учится, работает. А кто ее заставляет, сидела бы дома! С самого начала ему не нравилось это навязанное ему условие, чтоб Настя продолжала учиться. «Сама виновата, а то может, и не очень бы я ходил сюда», – подумал он, лениво поглядывая на метавшуюся по комнате подружку, услужливо подавая то хлеб, то стакан с чаем, то полотенце.
– Ну как там у тебя дела? – спросила она, наконец, присаживаясь рядом, прижимаясь к плечу.
От близкого ее дыхания, хотелось побыстрее перейти скорей к кровати. Но не так же скоро, надо иметь выдержку. Он отстранился:
– Дела? А какие они могут быть? Все хорошо. Служу Отечеству, как положено.
– А дома, – осторожно спросила она и провела рукой по спине.
– Дома? А что дома? Жена в порядке. Скоро родит наследника, сама знаешь.
– Знаю, видела ее сегодня. Потому и спрашиваю.
– Видела? Где?
– В магазине. Она покупала марлю, для будущего ребенка, наверно. Мне тоже так хочется ребенка. Люба мечтательно закатила глаза к потолку.
– Ну и дура! А я не хотел бы. Да куда денешься.
– Не хотел бы? – от удивления ресницы полюбовницы взметнулись. – Не хотел бы?!
– А что? – Александр ерзнул на табуретке, усаживаясь поудобнее. – Надо пожить сначала для с-е-б-яя, – пропел он последнее слово, – народить детей можно и попозже.
– Странно, – Люба пожала плечами, – странные вы мужики. Как можно не хотеть ребенка, своего продолжения?
– Ну, ладно об этом, – прервал ее Александр. – Я, понимаешь, пришел, не это дискутировать.
– А я хочу от тебя родить, – вдруг заявила его подруга, жарко обняв за шею.
– С ума сошла? – замер, чуть не поперхнувшись Александр.
– А что? Хочу красивого, здоровенного, в тебя, сына.
– Я что тебе, бык производитель?
– Не то, чтобы совсем, – последовал ответ. На него смотрели смеющиеся глаза. Люба прыснула в руку. – Вообще-то, еще какой бык. Бычара…
Александр, в раздражении, положив ложку, резко встал.
– Ты что? Беременна?
– Да нет же, нет, – поспешила она его успокоить. – И пошутить нельзя!
Власин, шумно подвинув скамейку, снова сел и гневно возмутился:
– Какие тут могут быть шутки? Вся моя карьера насмарку, начнутся проблемы с женой. Ребенок не иголка, не спрячешь. Смеешься что ли?
Люба, дабы прекратить неприятный разговор, потянула его к разобранной кровати. Тот податливо встал, уронив что-то и сделав шаг, повалился на кровать, увлекая ее за собой.
Люба обожала его силу, и больше, пожалуй, ничего ей было не надо. Его это очень устраивало. Не надо было петь песни о ее красоте, (хотя и Настя не напрашивалась) говорить какие-то тонкие слова, как это приходилось с женой. И в будущем, встречаясь с другими женщинами ему больше всего нравилось, что от него они ничего не требовали взамен их горячей любви к нему. «Чем не жизнь? – думалось ему. – Надо брать от нее все, что она дает, тем более теперь, когда ты молод!»
Денег не хватало ни на что. В доме не было даже самого необходимого. Мыло берегли, как зеницу ока. Постельного белья не было. Спали на видавших виды матрасах из мешковины, набитых соломой или старой трухлявой ватой. Простыней не было, укрывались лоскутными одеялами. Подушки, правда, были у всех, набивали их куриным пером. В доме стоял стойкий запах коровьего пойла. Роконоца вставала в пять часов утра, доила корову, кормила всю скотину, готовила всем поесть утром, перед работой. Ирини давно зарабатывала на тяжелых работах в «Заготзерно». Так и шла жизнь – труд, труд и труд. Странно: было трудно, но и радостей было не мало. Как-то весело жили. Разве заскучаешь, когда рядом подруги и братья со своими друзьями. Иногда сидя перед окном своего дома, выглядывая на широкий пустырь за домами Балуевского и Истианиди, Ирини с сожалением вспоминала о прекрасном прошедшем уже