В школе не доставало учителей, и завуч порекомендовала племянницу тем более, что та училась в педучилище, а ныне находилась в академическом отпуске. Пелагея Степановна сообщила некоторым коллегам шепотом, что отпуск, видимо, взяла из-за беременности, хотя внешне было совсем незаметно. Так Анастасия Андреевна стала учительницей музыки и немецкого.
В коллективе учителей ее встретили хорошо. Директор баловал ее неожиданными посещениями часто вместе с Пелагеей Степановной. Уроки музыки и пения проходили весело и ровно. Дети, особенно в младших классах, с удовольствием распевали с молодой учительницей детские и пионерские песни. Первую песню ко дню Советской Армии она разучила со своими пионерами очень быстро, выучила и пела вместе с ними с самым настоящим воодушевлением.
«Сегодня мы с песней веселой
Под знаменем красным войдем
В просторную новую школу
В наш светлый и радостный дом.
Мы дети заводов и пашен,
И наша дорога ясна.
За детство счастливое наше
Спасибо, Родная Страна!
У карт и у досок мы станем,
Вбежим мы в сверкающий зал.
Мы учимся так, чтобы Сталин
«Отлично, ребята!» сказал».
Директору эта песня очень нравилась. Ребята пели ее с чувством и воодушевлением. Иван Никифорович попросил разучить побольше подобных песен и вскоре пионеры запели новую песню в десять куплетов «Песню советских школьников».
В конце урока, чтобы увлечь ребят постарше музыкой и пением Анастасия Андреевна исполняла какую-нибудь песню из музыкальных фильмов. Особенно всем нравились песни из фильма, с участием, всеми любимого Леонида Утесова и еще более любимой Любови Орловой, «Веселые Ребята». Пели вполголоса, чтоб не привлекать внимание всей школы. После первого выступления, на всех праздничных концертах, ученики и учителя просили учительницу пения спеть что-нибудь. Ее выход и уход со сцены сопровождался всеобщими дружными и бурными аплодисментами.
С немецким языком было сложно только в старших классах: ребята выкаблучивались, нежелание учить язык объясняли своей ненавистью к «фрицам».
– Ну и ставьте мне двойку хоть в четверти, а фашистский язык учить не буду, – недавно на уроке в старшем восьмом классе пробубнил с последней парты буян, Ставриади Василий.
– Не учи «фашистский», учи немецкий, – старалась спокойно урезонить его «немка».
– А не хочу, – щурился Васька, и оглядывался на класс. С места многие ребята прыскали в кулак и заметив взгляд учительницы, делали безразличные лица.
Анастасия Андреевна строго оглядывала класс.
– Что ж, придется нам всем написать письмо в министерство в Москву: может, и в самом деле совсем ни к чему изучение немецкого языка. Какие у вас соображения на этот счет, ребята? – постукивая карандашом, она обратилась к первому ряду, но все отводили глаза.
Учительница не сдавалась:
– Где тут у нас староста? Рябинина, давай сюда листок, начнем сочинять послание. А, вот – у меня есть листок, – она вырвала страничку из своей тетради, – давай Алла, садись на мое место, а Вася, или кто другой пусть диктует обращение.
– Вот еще, чего это я должен диктовать? – растерянно крутил головой Васька.
– А что, кто другой не хочет учить также как ты? Есть такие разве? – учительница строго посмотрела на другого «смутьяна» – Сергея Ивлева, но тот сделал вид, что не замечает взгляда.
В классе наступила тишина, пауза, как будто все замерли.
Ясно же, никто никогда не решится кому-то написать, и, что это молодая учительница тут воду мутит. А вдруг и в самом деле заставит писать – греха не оберешься!
Но учительница сменила гнев на милость. Улыбнувшись, она сказала:
– Sehr gut, тогда продолжим. На чем же мы остановились? – Глаза ее смотрели мягко, но сразу же сделав серьезное лицо, она обратилась к Ваське:
– А ты, мой любезный ученик, слушай других и запоминай себе на пользу.
– А вдруг, любезный Васька, пригодится тебе немецкий, когда пошлет тебя народ служить в Германию шпионом, – послышался насмешливый голос Мити Харитониди. – Так и вижу тебя таким важным, разговаривающим свободно с фрицами.
Все захихикали. Васька фыркнул.
Митька, слегка волнуясь, и от этого глядя на учительницу, не мигая, сосредоточенно спросил:
– А не скажете вы нам, Анастасия Андреевна, где еще нам может пригодиться знание языка?
Весь класс зашелестел, поглядывая то на Митьку, то на Ваську, то на «немку».
И так всегда, вот уже несколько месяцев работает Анастасия Андреевна в этой школе и всегда слышит что-то занозистое на каждое свое высказывание от этого ученика. Глаза их встретились.
У нее как бы вопросительно, а у него – отрицательно. Его глаза говорили, что он ничего не боится, но ей готов подчиниться, потому что она ему нравится. Невольно улыбнувшись ему, Анастасия Андреевна тут же нахмурилась.
Ничего не сказав в ответ, как раньше, она не стала комментировать ни «шпионскую» версию, ни еще какую. Негромко бросив:
– Обсудим это в следующий раз, – повела урок дальше.
Внука бабушкиных соседей, она не видела давно, и надо же как вымахал! Худой, но видно какой сильный. Плечи – вон какой ширины! Из несуразного цыганенка превратился в такого симпатичного парня! Темные пробивающие усики над пухлой непокорной верхней губой, делали его не по годам взрослым. Многие ребята, впрочем, выглядели старше своих лет, потому что каждый из них, что называется, успел хлебнуть лиха. Анастасия Андреевна знала это. Да, но этот паренек вел себя будто он ей ровня, и чувствовала она себя под его взглядом совсем неуютно.
Со школьной скамьи Анастасия понимала всю силу, своей красоты. Люди засматривались на нее. Это стало настолько привычно, что она не обращала внимание на такую реакцию, старалась не смущать людей, отводила глаза, делала вид, что не замечает на себе пристальных взглядов. Хотя от некоторых, особенно назойливых глаз, краснела и отворачивалась.
Школьники тоже видели красоту своей учительницы, любили ее. Старшеклассники – мальчишки, сами не замечая заигрывали с ней, по-детски, конечно: все знали, что она замужем. И муж симпатичный. В своей милицейской форме смотрелся, как с картинки. Тот явно своей женой гордился, везде, где возможно появлялся с ней. Ни одного воскресенья не пропускали, ходили в кино, на концерты, собрания. Все время под ручку, «учтиво усадит сначала ее, а уж потом сам, как судачили местные сплетницы. Они были и в самом деле красивой парой, всем на зависть. Молоденькие симпатичные девчонки срочно размечтались о жизни при подобном муже. А парни хоть и пренебрежительно поглядывали на новоявленную пару, но втайне завидовали счастливому мужу.
После смерти Генералиссимуса Сталина заметно наступили другие времена. Ребята вдруг уяснили для себя, что можно говорить громко то, что раньше говорили только шепотом. Хотя по привычке оглядывались и смотрели нет ли рядом кого чужого. По радио часто звучали для мальчишек, как музыка фамилии маршалов, особенно Жукова, Малиновского, Рокоссовского и других. В правительстве что-то происходило. Все ждали, кто же встанет у кормила – Маленков или еще кто. Может, все-таки, всеми уважаемый герой войны – Георгий Константинович Жуков? Учитель истории успокаивал бурных учеников-старшеклассников крылатым выражением: «Время покажет».
А в общем, все шло, как обычно. Скорее, не как обычно. Неизвестно, почему Митька-Харитон стал с таким желанием ходить в школу. Так длилось почти полгода. Утром, обжигаясь, пил свой чай и быстро запахнув телогрейку, перекинув через плечо школьную торбу выбегал в свой закоулок и, если Ваньки еще не было на улице, забегал к нему и торопил его поскорей выйти. По дороге в школу он не очень вникал в разговор друга, отвечал невпопад. Больше обращал внимание на красиво падающий снег, на бархатно опушенные снежной бахромой, редкие вдоль дорог деревья, на причудливое пение ветра.
– Ты что глухой? – обижался Ванька, тыкая его локтем в бок.
– Ты чего? – удивлялся Харитон.
– Да ничего! Я тебя уже десять раз спросил про задачу домашнюю, а ты идешь молчком, как вроде уши у тебя заложило.
– А что задача? Не решил ее? Так я дам тебе списать, – отвечал отстраненно Харитон и шлепнул друга по затылку, – двоечник, ты двоечник. Задачка-то простая.
Ванька оскорбленно молчал.
– Ну ты, что, теперь обижаться надумал? Шучу же я, шучу, Ванек!
На этот раз он так пихнул Ваньку плечом, тот подскользнулся, чуть не упал. Смеясь, ребята схватились и рухнули на свежий обжигающий снег. Но быстро подхватились: не хотелось промокнуть, и потом мерзнуть в плохо отапливаемой школе. Ну, а Харитону, к тому же, хотелось более – менее выглядеть перед молодой учительницей немецкого языка, которая, как бы стала для него с некоторых пор, центром его внимания. Теперь он ходил в школу всегда в постиранной, тщательно заштопанной рубашке и штанах, аккуратно завернутые в кирзовые сапоги или валенки. Буйные свои волосы, раньше не любивший лишний раз постричься, теперь стриг под «Бокс», шею мыл ежедневно. Даже раз в день, перед уходом заглядывал в осколок зеркала, лежавший на подоконнике кухни. Под срастающимися на переносице басмачьими бровями, на него смотрели болотные, глупые мальчишеские глаза. Харитон недовольно сжимал губы, щипал над ними пушок, бросал последний критический взгляд и ставил осколок назад. Общий внешний вид, конечно, желал лучшего, и это значительно портило ему настроение, но глядя на других, еще хуже себя, успокаивался. В конце концов – он не самый завалящий. Пойдет вот летом грузчиком на станцию, заработает деньжат, справит себе кой-какую одежонку.
О своей влюбленности в «Настеньку», как он ласково про себя ее называл, Митька-Харитон никому не рассказывал. Собственно, какая влюбленность? Так, просто красивая мечта, а на красоту всегда хочется смотреть, разгадать ее тайну. Это была тайна за семью печатями. Не дай Бог, кто-нибудь узнает об этом: засмеют, опозорят. Особенно, он боялся родственников. Уж перед кем он не хотел опростоволоситься, так это перед ними, дедом Самсоном в первую очередь. И что за жизнь! Ни с кем нельзя поделиться о том, о чем хотелось больше всего говорить. Не просто говорить, а целыми днями говорить. С Ванькой нельзя, он двоюродный брат Настеньки. С Генералом вообще – копец, тот забракует Харитона на веки вечные, скажет, что он чокнутый или больной, одним словом – не мужчина. Х