– Кто? Иван?
Ирини обиженно глянула на подругу, дескать «до каких пор!»
Ксенексолца поспешила сгладить свою оплошность:
– Ну ладно, ладно…
Ирини помолчала, но, не выдержав спросила:
– Ну, и кого они мне хотят подсунуть, как ты думаешь?
– Даже не знаю… У ее двоюродной сестры три сына, все не женаты. Как же старшего зовут? – Она опять нахмурила лоб, вспоминая имя.
– Савка, что ли? – подсказала всезнающая Эльпида.
– Да, да, кажется Савка.
– Нужен он мне! – взорвалась Ирини. – Такой длинноносый и сам длинный. Я ему под мышку.
– При чем здесь рост? А длинноносый, так все греки не без этого греха. Это только у наших братьев носы – паяльники. Особенно у Генерала. Любо-дорого посмотреть! Таких носов больше ни у кого нет. А у Савки нормальный нос, не наводи, девочка напраслину на парня, – заступилась за новоявленного жениха Кики.
– Да ну нет, не нравится он мне, – поморщилась Ирини.
– Чем это? Ты ж его толком и не видела. – поддела ее Эльпида.
– Видела, и слышала, какой на гармошке играл…
– Вот – вот, свекруха говорила, что все ребята тетки Софии Александропуло играют на гармошке. Я сразу подумала, что тебе это понравится: ты же у нас певунья и плясунья…
– Ох уж и нашли певунью безголосую… Поплясать, конечно, люблю, не отказываюсь. Музыку вообще люблю. Жаль, что не пою хорошо, а то б точно в певицы пошла, – засмеялась Ирини, – и почему мужчины умеют играть на инструментах, а женщины нет, – спросила она. Уж я бы день и ночь с гармошкой не расставалась бы.
– Когда нам? Мы ж пашем с утра до поздней ночи и не все успеваем сделать. Тут уж – не до гармошки, – с горечью заметила Кики.
– Как это – одни мужики умеют играть? А наша осакаровская красавица? – напомнила Ксенексолца.
– Кто? – Эльпида бросила на нее настороженный взгляд.
– Учительница немецкого и пения, Анастасия Андреевна.
– Ах да, как я могла забыть! Кума моя! – стукнула себя по лбу Ирини, – только, все равно, женщины почти не играют музыку. Настя исключение из правила, – отмахнулась она.
Бросив утюжить, Ирини взялась за воображаемую гармонь, запела и пошла кружить по комнате, напевая всем известную греческую песенку. Было так потешно смотреть на нее, что и сестра, и подруги умирали со смеху. С подворья в дверь заглянула удивленная Раконоца, строго взглянула, но и она через минуту засмеялась. Что ни говори, дочь у нее похлеще иной артистки сыграть может. А как умеет передавать чужие голоса и их манеру разговаривать! Артистка!
Брак Кики был неудачным, и Ирини, и братья очень переживали за сестру. Ее муж, Илья, очень жестоко обращался с ней. И чем он мог ее привлечь? Можно же было категорически отказаться. Ведь ничем он ее не привлек; единственно, пожалуй, именем. Илья Чикириди носил имя отца, которого Кики очень любила. А так, на вид парень, как парень. Можно сказать, симпатичный. Внешне даже напоминал любимого актера Радж Капура. Раньше, как было: к тебе сватаются, и ты через некоторое время говоришь согласна или нет. А за это время родные справлялись, что он за человек. А что можно было разузнать, когда греки были согнаны со всего Черноморского побережья, все перемешалось, и никто толком ни о ком узнать не мог. Со временем выяснилось, что он переболел лет в четырнадцать менингитом. После этого стал вспыльчивым и даже буйным. Выяснилось также, что есть у него очень обеспеченный родной дядя, проживающий в Греции.
Но этот факт с дядей был только минусом, потому как власти преследовали тех, у кого есть родственники за границей. Когда Роконоца поставила ее перед фактом уже решенного замужества, ну, что ж, сказала, что согласна: по возрасту пора было вроде бы идти замуж. Да и надоела жизнь дома, где с утра до вечера занималась уборкой, варкой, дойкой коров. Может, своя жизнь будет полегче. Но нет. Илья оказался буйного и неуправляемого характера. Бил ее почти ежедневно. Все ему было не так. Если она затевала стирку, и не успевала к его приходу, то он пинал корыто со стиркой и говорил:
– Убери сейчас же! Нужна мне твоя стирка!
– Лия, я сейчас, одну минутку, – просила трясущимися губами Кики.
Тут же гремело:
– Я кому сказал?
Кики давно уже приноровилась стирать и убирать без него. А, если заслышит его шаги, когда он вдруг являлся раньше времени, то она быстренько задвигала корыто под кровать, а уже постиранное, бросала в коробку и тоже прятала.
Уже когда он успокаивался, она, запинаясь в словах, боясь что-нибудь сказать не так, спрашивала:
– Лия, ну за что ты меня сегодня побил? Я же ничего тебе поперек не сказала и не сделала?
Муж обычно лежал одетым на аккуратно прибранной кровати. Лениво протянув руку, брал с тумбочки спички, раскуривал цигарку.
– А это впрок, чтоб боялась и слушала мужа, – отвечал он, зевая.
– Я и так тебя боюсь, зачем же руки распускать? – жалобно вопрошала Кики, заглядывая ему в глаза.
– Ну, хватит, – грубо обрывал он ее, – надо было, вот и получила. Лучше, помолчи, – говорил он в таких случаях в заключение, многозначительно метнув злобный взгляд.
Ночами, когда он уже спал, и по дому катился его мощный храп, она вспоминала его буйства и думала, почему он так себя вел, чем она его не устраивала? Все искала в себе какие – то изъяны, но не находила. «Правильно Ирини говорит: он просто таким родился. И менингит в его детстве поспособствовал. Буйно – помешанный. И надо же было именно мне выйти за него замуж…» Кики плакала в подушку, думала о своей потерянной жизни. Плакала, чтоб никто, не Боже мой, не услышал ее плачь. Плакала о первом умершем сыне Лазаре. Он родился очень слабым, наверное, из-за побоев отца и тяжелой работы матери. Вспомнила, как плакал за ним Яшка. Когда умер Кикин годовалый сынок, Генерала не было, он уехал в свою первую рабочую командировку на своем грузовике. А когда приехал и узнал о смерти племянника, плакал два дня, не мог скрыть слез. И никто не знал, что он плакал из-за ребенка. Его спрашивают, а он молчит, отмахивается: «Отстаньте от меня». Только слезы текут по лицу.
Кики вздохнула: каких братьев ей дал Господь! Каким счастливицам достанутся они? Как таких не любить и не уважать? А каким был Федя! Благодаря ему, она могла ходить в клуб, на танцы. Большая любительница индийских фильмов, Кики не пропускала ни одного. И, если показывали их в разных местах, она везде успевала. Мать не любила ее отпускать, говорила: «Федя, пусть дома посидит, она устала», а Федя насмешливо замечал: «Как работать – не устала, а погулять – устанет». Успокаивала себя тем, что ей есть кого любить: у нее есть маленькая дочурка, мама, братья, сестра. Есть где-то далеко подруга Марица Сарваниди, которой Кики перестала писать из-за горькой своей жизни. Разве станешь писать о своих несчастьях и неурядицах? Марица раза три написала и тоже перестала писать.
Давно пора было спать, а Кики все думала и думала о своей неудавшейся судьбе.
Скучать Ирини не любила, это не ее стихия. Приключения, как бы подстерегали ее на каждом шагу с детства. Как-то, еще одиннадцатилетней, она решила попробовать что это такое взрослые пьют и пьянеют, становятся смешными. Когда в очередной раз пришли гости, и мать послала ее в подвал за спиртом, она открыла горлышко бутылки и, пока никто не видел, спешно глотнула. На ее рев сбежался весь дом. Она задыхалась и не могла дышать. Мать схватилась за сердце: «В чем дело?» Испуганная дочь, тараща глаза, показала на бутылку. Мать сразу послала за водой.
– Ах, ты своевольница, непутевая, такая – рассякая, – трясла она Ирини, вливая ей воду в рот, – будешь знать, как совать свой нос куда не следует!
Конечно, получила тогда Ирини по первое число, но ничего – пережила. Ей потом долго припоминали ее алкогольную наклонность. Наверное, это немало послужило тому, что за всю жизнь она не выпила ни грамма водки. Да и вино не жаловала. Никто и никогда не мог ее уговорить выпить стопочку. Не могла. Ей и так было весело на свадьбах и хоросах. Вся молодежь ждала воскресных танцев. Они же были для них своего рода собраниями. Там все было на виду: кто кому нравился, кто на кого посмотрел, с кем встречался, у кого намечается свадьба. Им с подругой уже было по шестнадцать, а они и думать не думали о замужестве. Зачем? Им и так было интересно жить. Хотя и тяжело. Они вместе работали в Заготзерно уже три года. Носили на себе мешки с зерном наравне с мужиками в хранилище на Элеватор. Приходилось и разгружать вагоны с пшеницей и всякое другое, вплоть до угля. Но было и время отдыха. И, если вечером в воскресенье, они собирались на хорос, то днем можно было сходить к кому-нибудь в гости. Посидеть, посплетничать. Или послушать воспоминания или случаи из жизни родителей подруг. Особенно Ирини любила послушать бабушек.
До чего ж много интересного можно было от них узнать! Одна из них – яя Сима Саввиди, Марии-Ксенексолцы бабушка, отцовская мать. Она жила в Шокае с младшим сыном Одиссеем. Говорили, что она лечит лучше всяких докторов. Рассказывали случай, когда десятилетний мальчик, как сума сошел – целыми днями кричал дурным голосом, не давался в руки, убегал. Вконец измученные родители, поехали в Шокай, разыскали яю Симу и попросили посмотреть, что с ним. Привезли ее к дому, у которого собралось народу человек пятьдесят. Отец крепко держал сына за руку, а тот на всех смотрел неспокойно, исподлобья. Вид у него был затравленного звереныша. Как только яя Сима подошла, он стал вырываться из отцовских рук. Подскочил еще дядька удержать его. Но какой там! Вырвался и ну бегать то вокруг толпы, то ныряя внутрь толпящихся людей. В глазах страх, на лице гримаса ужаса. Он кричал:
– Держите его, держите, он поймает меня!
С этими словами он летал пулей и никто, как не пытались, не мог поймать его. Он увертывался, проявляя нечеловеческую силу и энергию.
Отец просил сына сказать, кто же за ним гонится, но тот не отвечал на этот вопрос, продолжая бегать с неимоверной скоростью. Яя Сима начала свою долгую получасовую молитву. Как только она закончила, ребенок резко остановился и упал почти бездыханный. Изо рта пошла пена. Его отнесли домой. Яя Сима прочла на этот раз очень короткую молитву. Мальчишка открыл глаза, улыбнулся и заснул. Он проспал двое суток, как и предполагала яя Сима, проснулся здоровым. Говорил потом, что за ним бегал черт рогатый.