Клял себя Ильдур, что не отдал золотые монеты непрошеным гостям, но с другой стороны, не факт, что они, получив их, оставили бы их живыми, Похоронив жену и детей, Ильдур Христопуло, понимая, что родственники казненных не дадут ему покоя, бросив недавно отстроенный дом и все, что там было, тайком исчез вместе со своим двоюродным, еще неженатым, братом Христофором Метакса, Бил-Бибилом.
Горсть золотых монет Ильдур спрятал за пояс и, заплатив хорошие деньги хозяину баркаса, братья ночью пересекли Черное море. Выбраться из Османской империи было делом непростым. У людей не было средств, но они, не выдержав издевательств, хватали своих детей, прятали в корзины, в узлы и пытались ночью незаметно, по мосту через Босфорский пролив, покинуть территорию ненавистной страны и добраться до Грузии. Турки зорко охраняли границы. Чтобы убедиться в этом, по крайней мере, достаточно было глянуть с моста вниз, на ярко-синее побережье красавца – Босфора: там лежали обезглавленные трупы христиан всех возрастов, посмевших решиться на побег.
Говорят, одна молодая, необычайной красоты гречанка, по имени то ли Санда, то ли Сандет, жившая в Грузии, по просьбе соплеменников, часто приходила на границу, отдавалась туркам, чтоб те пропустили одного или несколько беженцев живыми и невредимыми.
Братья поселились в Царской России, в небольшом приморском городке Сочи, Черноморской губернии. Билбил сразу женился на гречанке из горного поселка Красная Поляна, которая относилась к Сочинскому округу и находилась, если ехать по извилистой, крутой дороге к поселку, примерно в сорока километрах от побережья Черного моря.
Христопуло купил себе дом в Сочи, напротив четырехэтажной Греческой школы. Жена его, Агапи, по-русски, Люба, работала поварихой в столовой этой школы, на втором этаже, на первом-находился интернат для тех, кто приехал учиться из дальних мест.
Греки исстари селились по всему Черноморскому побережью и прилегающих горных селениях. Особенно много новых молодых поселенцев появилось в России в самом начале двадцатого века, когда многие греки, спасаясь от турецкого геноцида бежали в Россию под крыло русского царя Николая Второго и селились, в большинстве своем, в Крыму и на Кубани, получая вид на жительство в новом отечестве и мечтая когда-нибудь вернуться в свою любимую Элладу. Занимались самым разным ремеслом, были уважаемым народом, потому что зарекомендовали себя честными, не пьющими, не боящимися самой тяжелой работой, делали ее добротно и умели обеспечить себя и свое потомство.
В Сочи у Ильдура появились новые друзья – греки, которые называли его то Красным Паникой, то Кокинояни или просто Янко – за красноватый оттенок его поседевшей густой курчавой шевелюры и совсем красной бороды. Паника был не против. Имя Ильдур уж очень напоминало о страшном прошлом. Вскоре он женился опять. Жену привез из поселка Краевско-Греческий, что недалеко от Мацестинской Долины, Хостинского района. Симпатичную двоюродную сестру представил ему новый друг, Ставрос Ксандинов. Маленькая и быстрая Мария понравилась Красному Панике и, не откладывая, они сыграли свадьбу зимой. Поселились они в Сочи, в большом доме возле церкви и мор-вокзала. Через год завистники выжили обоих братьев из города, донесли куда надо, о том, что те не платили налоги. И, в самом деле, грешным делом, не платили. Пришлось срочно продать свои дома и переехать. Жена Билбила настояла уехать в родную Красную Поляну, в горы. Как раз там, совсем недавно, по приказу царя, пробили довольно длинный тоннель в самом труднопроходимом месте на берегу быстрой горной реки Мзымта.
А Кокинояни не хотел уезжать далеко от моря. Жена тоже тянула в свой Краевский поселок, но он решил поселиться в небольшом греческом поселке Юревичи, где и купил просторный дом с большим приусадебным участком.
За десять лет, у братьев народилось по шесть детей: у Билбила – три сына – Костас, Георгис, Иван, и три дочери – Парфена, Деспина и Марулла.
У Кокинояни – пятеро сыновей Илья, Федор, Михаил, Кирилл и Харлампий. Последней родилась любимица дочь Кириаки – Кица. Детей своих Кокинояни-Янко любил без памяти. Баловал, не показывая им, как ему казалось, виду. Особенно не мог надышаться на свою красавицу дочь. Долго не хотел отдавать замуж. Очень придирчиво относился к каждому претенденту. Все ему было не так. А Кице того и надо было, замуж не стремилась, ей и с отцом было ой как хорошо! Кто лучше всех одевался? Кто никогда не перерабатывался, хотя и от работы не отлынивала? Деньгами ведала тоже Кица. У отца царские деньги водились мешками. После Революции, когда они обесценились, Янко сжег их, подбрасывая в огонь, чтоб сварить греческий шурван. Его спрашивали: «Что же ты наделал! Ты бы мог на эти деньги, до того, как они обесценились, скупить весь золотой магазин в Сочи!» А он, сделав значительное лицо, резонно отвечал: «Я никогда не думал, что такую глыбу, как Россия, можно развалить».
Сыновьям не разрешал роскошничать, не баловал их. Давал деньги на необходимые карманные расходы. Но братья часто уговаривали сестру вытащить им еще немного денег: много просить боялись: узнает отец, худо будет. Так Кица и руководила денежными делами своих братьев. Они ее на руках носили, а отец и мать, само собой, обожали дочь.
Ирини часто думала, что, если б ее папа пожил подольше, то и на ее долю выпало такое счастье-любовь отца к взрослой дочери. Раз дедушка был такой, то и сын, то есть Иринин папа Илья, тоже должен был быть таким до самой старости. По крайней мере, таким добрым и щедрым отец запомнился ей в раннем детстве.
Пронеслись Революционные годы. Российская держава содрогалась. Свергли царя, началась гражданская война. Она докатилась и до Кавказа, до Кубанской губернии. В девятнадцатом и начале двадцатого года, верная царю Кубанская армия и части Донского корпуса, под командованием генерал Улагая, вели свои последние кровопролитные бои на Ставрополье, затем сдали позиции у Усть-Лабинска, Екатеринодара и остальных приморских населенных пунктах. Красноармейцы под водительством Буденного прижали казаков к Черноморскому побережью. Белогвардейцы потеряли десятки генералов и офицеров. В армии наступил голод, нечем было кормить лошадей. Дорогу от грузинской границы до Геленджика в апреле двадцатого года можно было назвать лошадиным кладбищем. Армейская дисциплина резко снизилась, и казаки, скрываясь в лесах, сметали в горных селах все съестное. Население гор спустилось с незащищенного места жительства и ушло в Сочи и близлежащие поселки у моря. В городе казаки не появлялись. Но и там была суматоха, неразбериха, царил страх. Года через два после тех событий, русский друг Кокинояни – Мирович Кузьма, проживавший в Хосте, хвастался, что был знаком с атаманом кубанских казаков генералом Букретовым, который якобы поведал Кузьме, что казаков собралось здесь около пятидесяти тысяч в ожидании морского транспорта с Крыма, куда все надеялись эвакуироваться и, то ли воссоединиться с остатками царских войск, то ли отправиться за границу. Генерал также поведал, что у них начался голод и, что как раз подоспели красные с предложением о перемирии, при этом все казаки должны были сдать оружие и ни один человек не должен был пересечь грузинскую границу или уйти дальше Сочи. Всем им гарантировалась жизнь. Правда сразу после подписания этого перемирия сам атаман Букретов и, как говорили потом плененные казаки, почти все их высокое начальство успело ночью удрать, на стоящем в Сочи, корабле «Бештау». Оставшееся обезоруженное войско, выслали сначала в концлагерь в Ростов, затем в Архангельск, а позже куда-то на север. Последние сведения о них Мирович, друг Христопуло, узнал от своего сына, работавшего в начале двадцатых годов в органах ОГПУ. По его словам, всех гордых, но безоружных казаков, просто уничтожили.
Многие греки в срочном порядке выехали в Грецию, потому как видели, что в стране происходит что-то невообразимое. В ту пору почти у всего греческого населения был только вид на жительство в России, они не являлись ее гражданами, поэтому могли беспрепятственно уезжать, если имели деньги на выезд. Многие решили ехать более дешевым путем – по морю. Небольшой абхазских поселок Пиленково, недалеко от реки Псоу, был пограничным с Россией, местом, где в конце весны 1921 года греки встали палаточным лагерем, ожидая, обещанные греческим правительством, два парохода из Патриды. Семья Христопуло тоже решилась на отъезд. Кокинояни ездил за месяц до этого в Красную Поляну к Билбилу, но тот не решался уезжать: младший его сын как раз сильно болел. Да и не хотелось прерывать учебу старшего, очень одаренного сына Георгиса, который учился в Ростове на учителя. В семье же Янко в том двадцать первом году старшему сыну, Илье только что исполнилось восемнадцать лет, и остальные сыновья были уже крепкими ребятами. Каждый нес на себе тяжелые поклажи, кто сколько мог унести. Пароходы должны были прийти в сентябре; люди собирались раньше, чтоб не пропустить их. Продали, кто смог, свои дома, имущество и с необходимым скарбом сходили с окрестных горных сел, близлежащих городков и поселков. К концу лета собралось около трех тысяч людей. Здесь были и Парфале – греки, которые говорили на турецком языке. Когда-то они проживали в турецком городе Парфа, где им запретили говорить на родном языке. Собрались здесь и Герасундейцы, греки, говорившие на греческом. Они когда-то жили в турецком городе Герасунд. Там не было запрета на родной язык. Герасундейцы, к ним относились Христопуло, недолюбливали Парфалов. Кокинояни всегда возмущался по этому поводу: «Спрашивается, из-за чего их презирать? – вопрошал он, сверкая глазами. – В чем они виноваты, если под страхом смерти их заставили заговорить на турецком? Ведь им предлагали на выбор: или забыть язык или веру в Христа. Страшнее было бы, если б изменили веру. Не так ли?»
И вот они все оказались здесь, на побережье: скопище молодых, старых и малых. Ни уборных, само собой, ни нормального количества воды, никаких других элементарных условий. Огромное поле – пустырь перед морем. Близрастущая трава у побережья, была вытоптана людскими ногами. Ничего не радовало глаз, кроме синего, а в шторма – черного бескрайнего моря. Местность кругом была болотистой, но несмотря на тучи кровопийцев-комаров, люди могли первое время сидеть часами на берегу высматривая корабли с противоположного берега. Через месяц перестали вглядываться в далекую даль. Начался голод, а позже и холод. Сначала спасало лето и дешевые овощи с поселка Пиленково, но, когда ни в сентябре, ни в октябре не дождались кораблей, начались болезни, и смерти. Хоронили рядом с лагерем. Наконец, в ноябре пришел один корабль. На борту его крупными буквами красовалось на греческом языке «Святой Георгий» Обещали, что второй придет через месяц. Но люди хотели уехать сейчас. В страшной давке погибло несколько человек, задавило троих детей. Когда ушел перегруженный корабль, на берегу осталось около тысячи растерянных и плачущих людей. Что им было делать? Куда идти? Везде ждала смерть. Кругом война, убийства, голод и холод. Многие люди ушли кто куда с тем, чтоб через месяц вернуться, многие же боялись хоть на день уйти, в близлежащие поселки за продуктами или лекарством: а вдруг придет второй корабль? Так их и застала зима, которая прошла в страшных голодных мучениях. Весной посеяли семена овощей прямо на этом пустыре. Получили неплохой урожай и прекратилась смертность из-за голода. Но антисанитария привела теперь к массовой болезни брюшным тифом. Немало людей скончалось в муках. Не было дня, чтоб кто – то не умер. Заболел и Илья Христопуло. Кишечные боли и высокая температура мучили его уже около недели. Все ждали его конца, так как даже под кожей его уже жили какие-то паразиты, похожие на крошечных червей. Отчаявшийся Янко сам отправился в город, отдал чуть ли не все золото, что