– А на что надо смотреть – то? – сделала удивленные глаза Ирини.
– Ну, на лицо, на поведение, на учебу.
– Мария, в их классе больше всех любят Яшку, – заявила Эльпида в седьмом классе.
– Да, знаю, потому что лучше всех учится.
– А после него, я лучше всех учусь.
– Не ври…
– Спроси хоть у кого, хоть у Харитониди.
– А он, что хуже тебя, конечно, учится?
– Мы трое лучше всех, – убежденно заявляла Эльпида.
– Ну и правильно, наши всегда должны быть лучше всех, – поддержала ее Ирини. Втайне она с Марией завидовали подруге – школьнице. «Эх, вернуть бы те годы, – думала Ирини, – я б не постеснялась своего роста: ничего, ходила бы, училась. Сколько интересного в школе происходит! Ванька с Харитоном помешаны на спорте. Первые лыжники и футболисты! А Эльпида столько всяких историй из книжек рассказывает. И пишет быстро без помарок. Хорошо ей – она одна у мамы с бабушкой и дедушкой. По крайней мере, ей всегда было в чем ходить в школу».
– А девчонки симпатичные есть в классе? Или ты там самая красивая, – допытывалась смешливая Марика.
Эльпида неуверенно кривила лицо:
– Да есть. Две русские. И то не совсем.
– А что?
– Да волосы у них не черные, а какие-то непонятного цвета и прямые, как солома.
– Серо-буро-малиновые, – смеялась Мария.
– А у тебя самой разве черные? – критически оглядывала ее Ирини.
– У меня волнистые и почти черные, – обиженно крутила своей толстой косой Эльпида.
По неписаным общепринятым понятиям, критерием красоты у греков были прежде всего черные кучерявые или волнистые волосы. Так что у Эльпиды были совершенно определенный взгляд на мужскую и женскую красоту.
– Выходит, ты одна там симпатичная гречанка? – продолжала насмешничать Ксенексолца.
– Да почему? Я такого не говорила, – Эльпида скромно опускала свои длинные ресницы.
– А кто еще? Конечно – она. Ну, еще Анька Семержиди. Всегда веселая такая, чистенькая, беленькая. Я ее недавно видела в церкви, – безапелляционно заявила Ирини.
– Да, она ничего, – довольно уныло подтвердила ученая подруга и пожала плечами. – Зато учится так себе.
– Ну, не всем же быть отличниками, – опять съехидничала Мария, – мы с Ирини – неграмотные и – ничего: потихоньку зарабатываем, хлеб жуем.
– А я что-то говорю, что ли? – обиженно отвернулась Эльпида.
– А то смотри, мы с Ирини не потерпим, если нос станешь задирать.
– Ну, что ты, Марийка, к ней пристала? Не переживай, где она найдет подруг лучше нас? А что будет ученая, так это нам гордиться надо. Думаешь легко учиться? Я, наверно, всю жизнь двоечницей была бы. Вдруг надо будет, что написать – она за нас напишет. Мало ли? – Ирини подмигнула подругам. – А мы с тобой силачки, будем ее защищать. Пусть только кто полезет…
Эльпида вместе с подругами счастливо рассмеялась.
Тем более для всех односельчан было большим удивлением, когда мало-помалу распространилась сплетня о гульках младшего лейтенанта Александра Игнатьевича Власина.
– Вот те на! – удивлялась Кики. – Как можно? Красавица жена, только родила, а муженек ее по бабам бегает.
Ирини одернула ее:
– Ты потише: баба Нюра, бывает, без стука заходит: еще услышит, не дай Бог!
– Да, все равно узнает рано или поздно, – заметила Ирини.
– Пусть будет позже. Хоть бы ничего не узнала, бедная, такая красавица и умница, – качала головой Роконоца.
– Как же можно так? – опять недоуменно спросила Кики, обращаясь к матери и сестре.
Роконоца раздраженно махнула рукой.
– Как можно, что тебя муж дубасит? – спросила она.
– Но он от меня не гуляет, мама!
– Разве что! – в голосе Роконоцы слышалась горечь. – Мужики все кобели. Вспомни, как в прошлом году старый Мильдо подхватил заразу от какой-то гулящей русавы.
А ведь мужику за пятьдесят. На стенку лез от болей, клялся потом ни на какую золотую бабу не посмотрит больше в своей жизни. Жена его – красавица, разве нет? Она его чуть из дома не выгнала. А недавно на свадьбе у Киркианиди Феди опять видела какими масляными глазками Мильдо поглядывал на русскую соседку.
– Неужели все мужики такие, мама? – Ирини от удивления и любопытства широко раскрыла глаза. – Неужели и наши Харик, и Генерал будут такими?
– Да ну, нет. А у Харика, так, вообще, одна любовь на всю жизнь, – с уверенностью заявила Кики.
– Ты – про Парфену?
– А про кого ж! Парень уже три года смотрит только в ее сторону. Видно, брат наш никогда не женится.
– Мотим бистис, нечи! Типун тебе на язык, – осерчала Роконоца, – Что ты мелешь, непутевая? Чтобы Харитон, такой красавец и остался холостым! Любая за него пойдет!
Кики замолчала, пригнула голову. Она знала, что это значит, когда у мамы сверкают глаза.
– Мам, конечно, Харитон видный парень: и красивый, высокий и, главное, характер золотой. Ты правильно говоришь: любая бы за него с радостью пошла, но ты же знаешь своего сына: он женится только на Парфене Поповиди. Так он сказал лично мне, – не удержалась высказаться, после небольшой паузы, смелая младшая дочь.
– Анатемасе, нэчи! Как он может жениться на родственнице?! Она ему четвероюродная сестра, если помнишь.
– Седьмая вода на киселе, – опять не удержалась Ирини.
– Вот-вот, седьмая. Жениться можно только, если нет родства до седьмого колена, сами знаете.
Роконоца вдруг успокоилась. Поправила сбившуюся черную штапельную косынку на голове, миролюбиво поведала:
– Я разговаривала с Харитоном и готова хоть завтра заслать сватов к Парфене, но ее родители против. Все бы, говорят, хорошо, Харитон парень, что надо: и работящий, и порядочный, одно беда, мы – родственники. И все тут! Так, что рассуждай, не рассуждай, а замуж за него не отдадут.
Осакаровка в июне изнывает от зноя. Солнце в поселке поднимается в полдень высоко, нещадно опаляя все подряд на ровных редких улочках и подворьях, жжет траву на прилегающих безбрежных степных полях. Уже далеко за полдень, а сухой и жаркий воздух изнуряет так, что кажется глоток воды способен облегчить страдания, мучившегося жаждой Митьку Харитониди, стоявшего у школы с ватагой ребят – выпускников. Все говорили о последнем экзамене, скором выпускном вечере, а он, только что, отыграв футбольный матч с ребятами из соседней школы, думал, где б напиться. В школе вечером воды не сыщешь: ее привозили в двух больших бидонах на целый день. Холодную вкусную воду из бидона набирала сама уборщица большой алюминиевой кружкой и следила, чтоб она всегда была на месте. Одно время кружка была привязана к бидону, но несимпатичная веревка оборвалась, привязывать перестали.
«Эх напиться бы сейчас. Нечего было футбол гонять несколько часов подряд, – ругал себя Митька. – И как это они терпят, ведь тоже играли в команде?» Он посмотрел на спорящих ребят, потом на свои сандалии: подошву надо было опять как-то подшить, да так, чтоб дед не увидел. Правильно Самсон говорит – не умеет он свои вещи беречь.
Ребята снизили тон голосов, Харитон оглянулся. Из ворот выходила Анастасия Андреевна. Что это она здесь делает? Давно ее не было видно в школе. Она прошла мимо них. Ребята совсем умолкли, поздоровались. Харитону тоже, пришлось подняться во весь свой нескладный рост. Вид у него был, конечно, хуже не придумаешь. Она ответила, чуть задержала на нем внимательный взгляд. «Чего это она на меня уставилась?» – неприязненно подумал Харитон и снова сел на корточки. Анастасия Андреевна поправилась и еще больше похорошела. Появилось то прекрасное выражение лица, которое осеняет каждую кормящую мать. Не все мужчины это замечают. Харитон заметил. Она уже перешла мостик над высохшим арыком у школы, а он все провожал ее глазами. Ребята опять громко спорили, кто-то как будто окликнул его. Оглянулся – никого.
Он скосил глаза на Генерала, тот стоял в центре и в чем-то убеждал остальных. Слушать его не было сил. Голова слегка закружилась. Такое у него было давным-давно, когда он еще босоногим пацаном бегал по пыльной дороге, недалеко от родной землянки, где в одной земляной комнате жили Митька с дедом, яей, и семьей дядьки Пантелея.
Надо было бежать к колодцу, набрать воды полведра, напиться, облиться водой и дальше гонять с друзьями. Главное, чтоб дед Самсон не заметил и не загнал домой. Строгий у него дед, да и яя, то есть бабушка София, не отставала. Все бы учить, да поучать. Митька тогда повадился сбегать надолго из дома, а то все сидел дома и нянчился с племянницей. То ли дело – Яшка, который все время на улице проводил время. Митька ему страшно завидовал, потому как тому ни за кем не надо было присматривать. И вот, в тот раз с трудом усыпив бдительность родных, Митька сумел убежать на свободу, к Яшке, а тут такая жарища, так припекла жажда, что, как он не крепился, пришлось ему забежать домой. К колодцу шел крадучись, чтоб никто не увидел… Он уже было достиг цели, как вдруг у него все поплыло перед глазами. Весь, обмякнув, Митька шмякнулся, задев какой-то котелок, звон которого привлек внимание яи Софии. Она сразу смекнула в чем дело и, недолго думая, окатила его ведром воды, подняла голову внука и стала вливать воду в вялый лягушачий беззубый Митькин рот. Митька помнил, какое это было блаженство глотать воду и ощущать прелесть его вкуса. Вот с тех пор Митька никогда не выходил из дома, не напившись в дорогу, ни зимой, ни летом.
Давно это было. Митька Харитониди рад, что прошло то время. Очень уж оно для него казалось несчастливым. Кому понравиться, если тебя обзывают целых пять лет Беззубым и Лягушонком? А произошло это из-за яяки Софии. Смолоду она была мастерицей по вафельным печеньям, дед Самсон возил их на продажу в город. Ну и конечно, Митьке перепадало этих сладостей в избытке, отчего все зубы у него были гнилыми. Так, что, когда в шесть лет выпал последний коренной зуб, рот его полностью опустел на четыре года. Все это время яя готовила ему перетертую пищу. Думали больше зубы не появятся. Митькино самолюбие страшно страдало. Он старался не улыбаться и не разговаривать, чтоб не так был заметен его изъян. Вот тогда он пристрастился к сиденью за книжками. Научился читать и по-русски и по-гречески. Благо дед Самсон прихватил с собой в ссылку книгу по истории древней Греции. Дед требовал читать вслух и по ходу делал пояснения, желая рассказать внуку что-то в дополнение. Митька слушал, широко открыв глаза: столько интересного знал его дед.