– Папука, – говорил он деду еще малышом, – вот вырасту, поеду на Кавказ и в Грецию.
– Дай-то, Бог! – крестился Самсон.
– И тебя с яей возьму, – добавлял сердобольный внук.
Яя его обнимала и говорила:
– Эвхаристо, яврим, эвхаристо, смотри не забудь свое обещание.
– Что ты яя, как это можно забыть вас, – заверял внук.
Несмотря на то, что Яшка со Слоном лупили Митькиных обидчиков за «Беззубого», но те не забывали его лишний раз обозвать. Чрезвычайно тонкий, верткий и быстрый, Митька и сам научился угощать своими острыми кулаками даже тех, кто косо смотрел на него. Не имея зубов, Митя научился огрызаться, защищать себя так, что со временем не каждый отваживался задеть его. Яйка постоянно ругала его за синяки и болячки после таких побоищ: иногда биться приходилось самым отчаянным образом.
– Ну, неужели теперь надо всех убивать, Митенька, яврим?
– Пусть не трогают меня!
Внук с трудом скрывал озлобленный взгляд, отводил глаза. Не давал бабушке рассматривать на теле красноречивые свидетельства драки.
– Ничего, внучек, вырастут у тебя зубы, вот увидишь, – говорила яя. Она поворачивалась лицом к иконе Божьей матери и быстро крестилась:
– Уж я каждый день прошу Богородицу за тебя. Не было случая, чтоб она мне отказала в помощи, когда мне действительно было надо. Это ничего, что на этот раз долго приходится ждать: всему свое время. Ты сам понимаешь, как у нее много забот.
Раньше Митька говорил, что надоело ждать, что никогда эти проклятые зубы не вырастут. Потом перестал, только старался больше молчать, чтоб не демонстрировать свой изъян.
В ушах звенело. Зубастик или просто Харитон отчего-то широко улыбнулся. Обнажились ярко белоснежные, крупные, чуть удлиненные один в один зубы. Они появились в десять лет и к одиннадцати годам теперь уже прозванный Зубастиком, Митька стал замечать, что люди опять пристально смотрят на него: теперь они рассматривали зубы. Да, вымолила ему яя София красивенькие зубы. И большой рот больше не казался лягушачьим. Теперь не стеснялись крупные лепные губы улыбаться, открывая точенные крепкие сахарно-белые зубы. Харитон зарекся есть сладкое и еще долго, иногда просыпаясь утром, недоверчиво притрагивался к стиснутым зубам: не мог привыкнуть к мысли, что они у него на самом деле есть.
Митька облизнул сухим языком губы: страшно хотелось пить. Ребята все обсуждали почему их команда проиграла, спорили, перебивая друг друга. Митька из последних сил встал.
– Я пошел. Пить хочу, никто не идет домой? – с натугой просипел он осевшим голосом.
– Да, подожди, все пить хотят, сейчас, подожди, – бросил ему Иван, не прекращая затеянный спор с Генрихом Рейтенбахом, их незаменимым вратарем.
– Не могу ждать. Пошел я.
– Да, что ты, умираешь что ли? Надо ж еще решить, когда соберемся на озере послезавтра.
– Завтра решим.
– Так завтра же к экзамену будете готовиться, – напомнил, зевая, Яшка-Генерал. Он выгнул свою тонкую, невысокую фигуру, устало потянулся. Посмотрел на них свысока, как на сопляков. В школу он не ходил три последних года. Хотел что-то сказать, но Харитон перебил:
– Ну, а что решать? Через час после экзамена соберемся около Генерала и пойдем на озеро. Что здесь долго решать? – он выплюнул изо рта жеванную спичинку, мельком оглянулся на всех и пошел, сунув руки в карманы, доживающих свой век, черных сатиновых шаровар.
Побежать бы сейчас скорей домой, да еще больше пить захочется. Митька ненавидел такие ситуации, когда ему вдруг хотелось пить, а воды не было. Вообще – то, он мало пил. Мог не пить по пол дня. Бабушка говорила, что он такой смугляк, чуть ли не на негра похож потому, что воды мало пьет. Мол, и сухой такой и черный, потому как без воды усыхает. Не знает она, что с ним делается, когда он вовремя не напьется. За кружку воды, в такие моменты, он, кажется, убил бы. Митька-Харитон улыбнулся своим мыслям. Ну, это уж слишком. Но, что дуреет он от жажды, это-да.
Ванька с Генералом уже шли рядом.
– Ну и жара, уже вечер, а дышать нечем, – Генерал снял свою затрепанную парусиновую кепку и вытер пот с лица и шеи.
– И куда так печет, лето только началось. Что дальше будет? Эдак, ребятки, в середине лета все пересохнет. В колодцах воды не останется, а Митяй, как же ты без воды то? – Ванька издевательски скорчил рожицу, забежав на шаг вперед и снизу – вверх, заглядывая ему в лицо.
– Генерал, давай зайдем к тетке Ксенексолце, напьемся, – вяло предложил вдруг Харитон.
– Да, Генерал, как-никак, родственница твоя всех ближе живет, пожалей дружков. Ванька уже отскочил от Митьки – Харитона и крепко ухватив Яшку за шею, притянул к себе. Генерал был ниже его почти на голову.
– Зайдем, – коротко ответил Генерал, резко вывернувшись из его цепких рук. Тетя Ксенексолца, пора бы уже тебе уяснить, не родственница, а мамина подруга детства.
– Да знаю, знаю. – Иван вытер пот рукавом грязной рубашки. – Я тоже еле иду, жара эта достала. Ведро бы выпил сейчас. Ох, уморился. Ну и подковал меня Федька сегодня. Ванька слегка прихрамывал, но выглядел он всех живее.
– И поделом тебе. Играл-то ты паршиво, – насмешливо заметил до сих пор молчавший Слон.
Ванька ждал такой оценки, знал, что подвел ребят.
– Ну, ладно вам. Вы тоже, бываете, не очень, – оправдывался он, злобно пнув смятую консервную банку, валявшейся посреди дороги.
Она, сверкнув под заходящим солнцем, забренчала стукнувшись о камень, а пыль, поднятая от нее еще долго опускалась на неровную борозду ее полета.
– Ванька, и так дышать нечем, – скривил губы Харитон.
– Нет, ты посмотри, какой он у нас футболист, хромой ногой даже может поддать, – засмеялся Генерал, – он пихнул другана в бок, – На поле надо себя показывать, на поле!
Ребята почти одновременно перемахнули плохонький плетень тети Ксенексолцы, помчались к колодцу.
Митька, растолкав всех, первый глотнул из ведра теплой воды, опрокинув остальное на себя. Спешно спустил ведро в прохладный колодец. Крутили ручку назад вместе. Вот она, наконец, желанная влага. Митька – таки успел опять первым припасть к ведру. Остальные для проформы недовольно пошуршали немного: знали Митькины страсти с водопоем. Так что терпеливо ждали, когда он самостоятельно уступит место. Вышла тетка Ксенексолца. В черной штапельной, собранной на резинке, раздувающейся на горячем ветерке, юбке, темной кофте с длинными рукавами, в черной же косынке, она казалась совсем худой и изможденной. Если не глянуть в лицо, можно подумать, что старушка. А ведь ей, как и Роконоце не было и пятидесяти. Все гречанки, оставшиеся после тридцать седьмого и тридцать девятого годов без своих мужей, перешли, как бы, на траурную одежду. Не вдовы и не свободные женщины, матери своих обездоленных детей. У некоторых их было по шесть в семье.
– Кто это хозяйничает тут у меня? Яша, явром, ты? – обрадовалась Ксенексолца сыну своей подруги, – пейте, пейте, жара сегодня несусветная, – обратилась она к остальным. Ребята вежливо поблагодарили.
– Как там Роконоца? – спросила она. – Я уже дня два ее не видела.
– Она хорошо.
– Скажи ей, сегодня вечером приду к ней за сепаратором. Не забудешь?
– Нет, скажу обязательно.
Яшка напился последним. Попрощавшись, они скорым шагом двинулись домой. Желудки громко зажурчали, требуя хотя бы кусочка хлеба.
– Ну вот ребята, нашли, где попить, теперь где бы поесть? – завел свою любимую тему всегда голодный Слон.
– А потом – где бы поспа-а-а-ать? Да, Слон? – не удержался съехидничать Иван. – Тебе много еды надо, ну и, как всякий слонишка, после еды должен хорошо поспать.
Слон не реагировал, думал только о еде.
– Пойдем ко мне, а то ведь до своих домов не дойдете. Выпьем сырых яиц и то дело, – предложил великодушно Генерал.
– А как тетя Роконоца, не заругает? – спросил явно обрадованный Иван.
– А что? Яиц у нас хватает. Может, еще что перехватим.
Ребятам приглашение было по душе: в доме друга всегда было что-то вкусно приготовлено. Слон обожал Иринины пирожки. Поедая их, он имел привычку поднимать глаза к небесам и поминутно восторженно вопрошать: «Как можно вообще создать такую вкуснятину?»
– Слон, конечно, размечтался об Ирининых пирожках, – сразу заметил Иван, – имей совесть, больше одного не ешь. Не для тебя человек работал. Да! И не вздумай завалиться там спать. Тете Роконоце, сам знаешь, такое не понравиться.
– Ну, Ванька, у тебя и язык: дай потрепаться и медом не корми, наконец, не выдержал Слон.
– Тут ты ошибаешься, медок, конечно, я люблю, но у меня с детства к нему, аллергия, – парировал невозмутимо, слегка обиженный, Иван. Они привыкли подшучивать друг над другом, но до серьезных обид у них не доходило.
– И слава Богу, ведь медом у нас не разживешься. Я его пробовал раза два в жизни, – ввернул свое слово Харитон.
– Да, – зацокал языком Слон. Вот бы медку сейчас…Так, ребята, я такой голодный, что не против поесть в каждом доме своих дружков, до своего я не дойду, да и поесть у нас вечно ничего нет, – заявил он обреченно. Ребята на него покосились.
– Ладно, Слон, не волнуйся, голодным не оставим, – успокоил его Харитон.
Иван собрался снова подколоть Слона, но они уж подошли к калитке, у которой с веником в руках стояла Ирини.
Словом, ушли они от Христопуло вполне сытыми. Слону, как всегда, больше других перепало Ирининых пирожков.
Генералов дом действительно был первым на их пути к чему-нибудь съестному, следующим был дом Митьки Харитона, а напротив – маленький домик бабушки Ваньки Балуевского, еще меньше, чем у всех соседей. Самый справный, пожалуй, был дом Эльпиды. Дед у нее был еще не старый и в прежней жизни работал на стройках приморского города Адлера. Эти четыре дома стояли как раз там, где овраг круто изгибался, образуя островок земли, прижатый к дороге, на которой можно было построить пять домов, кто-то даже заложил фундамент около Истианиди, но вот уже лет пять никто так и не построился. Так и получилось, что все три дома были, как одно целое, отделенное от всех, дорогой и оврагом.