Дом Харитониди стоял вторым от Линейной улицы, за домом Христопуло. Он состоял из двух комнат, сенцев и кладовки. И это был роскошный дом по сравнению с той землянкой, в котором все они прожили после высылки полтора года. На Митькин взгляд, Христопульский домик тоже был ничего. Но их, Харитонидиевский был получше. Понятное дело, все-таки его строили двое мужчин – Самсон и Пантелей. На второй год ссылки они купили корову и построили для нее сарай. Тут же начали строить дом, но не успели. Холода нагрянули сразу и неожиданно. Северный Казахстан щедр на бураны и метели. Так что пришлось еще одну зиму жить в сырости и грязи. Бабушка не успевала заметать земляной пол. Ей, наверное, особенно было трудно после двухэтажных хором, в которых они жили прежде. А Митька был слишком мал, чтоб помнить другую жизнь. Ему, желторотому птенцу, было чуть больше семи, когда с грехом пополам дед с яей Софией и Пантелеем построили этот домик. Яя часто пела жалобные песни, как будто плакала. В такие моменты Митя чувствовал, как сердце его сковывала какая-то тяжесть, сердце до боли сжималось, и он едва сдерживал слезы. На его расспросы яя не отвечала, отмахивалась, но Митька догадывался, что ей хочется назад в свой родной дом, к родной природе, нормальной привычной жизни. Сердце маленького мальчика разрывалось, но помочь любимой яе было нечем. Думал: «Вот вырасту, повезу яю Софию на Кавказ и станем все там жить».
А теперь он никуда не хочет ехать, ему и здесь хорошо с яей, дедом, вредной сестрой Ленкой. Он, как и все его друзья, любил Осакаровку. Любил степь, степной ветер, простор до горизонта на все четыре стороны. Полынь, ковыль, перекати поле, саксаул. Любил тополя, высаженные вдоль железнодорожного полотна школьниками Осакаровки на многие километры, сам был среди них. И карагач, и саксаул любил. Любил летние запахи, доносившихся со дворов с кухонь хозяек перемешанный с запахом с сараев для скота. Уже не так ему было интересно, когда дед Самсон рассказывал о родной стороне на Кавказе, о высоких горах, покрытых густыми лесами. Ну горы и горы. Какие они – горы? У них здесь можно увидеть только земляные холмы, на которых они зимой иногда на уроках физкультуры катаются на лыжах. Вот они ему раньше казались горами. Дед смеялся над ним, обещал отправить его на свою родину, когда вырастет, сразу после школы. Митька потер переносицу. А он то и забыл про это обещание. Надо напомнить, может и вправду дед отправит туда, чего бы не съездить?
Митька задумался. Нет, конечно. Во-первых: одного не пустит, а во-вторых – после школы ему надо поступать учиться. И почему дед так уверен, что он сможет поступить? Что-то не знает он ни одного грека где-нибудь отучившегося. Все они работяги и, в лучшем случае, шофера. К тому же не отличник он, чтоб легко поступить, в-третьих, а в-четвертых, хоть и говорят в школе о равных правах, а их, греков везде принимают за людей второго сорта. Некоторые русские не стесняются за глаза, а то и в глаза, называть их «черножопыми». Не один русак получил за это тугой Митькин кулак в глаз. Правда давно никто около него подобных вольностей не позволял. А то.„Митька зло сощурил глаза. Смоляные дремучие ресницы почти полностью скрыли зрачки глаз. Он разжал, автоматически сжавшиеся кулаки, улыбнулся. Да, не светит ему поездка на море, а вот в Караганду поехать придется. Торговый техникум – провались он пропадом! Учиться деньги считать… Ему бы в небо поднимать самолеты. Там же смелые должны летать, а этого у него хватит на троих. И почему так несправедливо устроена жизнь! Из их класса в летчики собрались трое ребят, все русские. Так себе парнишки, ни рыба, ни мясо. Митьке деваться некуда, надо слушать деда Самсона. Он не устает вдалбливать ему, что сначала учеба, а потом все остальное. В Митькиных ушах постоянно звучали слова деда:
«Учись, пока я жив. А умру, тогда делай, что хочешь».
Вот так. С ним особо не поспоришь. Еще чудо, как он сумел заставить Митьку учиться, просто силком приводил в школу после шестого класса, когда Генерал бросил школу. Митька на год младше Генерала, а то б тоже всем показал, какой он взрослый и самостоятельный. Генерала первые годы нигде не брали на работу, скорее всего, из-за маленького роста, а его б уж взяли – у него с ростом все нормально. По крайней мере, в классе он выше многих пацанов.
После смерти генералиссимуса Сталина заметно наступили другие времена. Ребята вдруг заметили, что можно говорить громко то, что раньше говорили только шепотом. Хотя по привычке оглядывались и смотрели нет ли рядом кого чужого. По радио часто звучали для мальчишек, как музыка фамилии маршалов, особенно Жукова, Малиновского, Рокоссовского и других. В правительстве что-то происходило. Все ждали, кто же встанет у кормила – Маленков или еще кто? Может, все-таки, всеми уважаемый герой войны – Георгий Константинович Жуков?
Учитель истории успокаивал бурных учеников-старшеклассников: «Время покажет».
Все шло, как обычно. Скорее, не как обычно. Неизвестно почему Митька-Харитон стал с таким желанием ходить в школу. Так длилось уже почти пол года. Утром, обжигаясь пил свой чай и, быстро запахнув телогрейку, перекинув через плечо школьную торбу выбегал в свой закоулок. Если Ваньки еще не было на улице, забегал к нему и торопил его поскорей выйти. По дороге в школу он не очень вникал в разговор друга, отвечал невпопад. Больше обращал внимание на красиво падающий снег, на бархатно опушенные снежной бахромой, редкие вдоль дорог деревья, на причудливое пение ветра.
– Ты что глухой? – обижался Ванька, тыкая его локтем в бок.
– Ты чего? – удивлялся Харитон.
– Да ничего! Я тебя уже десять раз спросил про задачу домашнюю, а ты идешь молчком, как вроде уши у тебя заложило.
– А что задача? Не решил ее? Так я дам тебе списать, – отвечал отстраненно Харитон и шлепнул друга по затылку, – двоечник, ты двоечник! Задачка – то простая.
Ванька оскорбленно молчал.
– Ну ты, что, теперь обижаться надумал? Шучу же я, шучу Ванек! – на этот раз он пихнул Ваньку плечом, тот подскользнулся, чуть не упал. Смеясь, ребята схватились и рухнули на свежий обжигающий снег. Но быстро подхватились: не хотелось промокнуть, и потом мерзнуть в плохо отапливаемой школе. Ну, а Харитону, к тому же, хотелось более – менее выглядеть перед молодой учительницей немецкого языка, которая, как бы стала для него, с некоторых пор, центром его внимания. Теперь он ходил в школу всегда в постиранной, тщательно заштопанной рубашке и штанах, аккуратно заправленных в кирзовые сапоги или валенки. Буйные свои волосы, раньше не любивший лишний раз постричься, теперь стриг под «Бокс», шею мыл ежедневно. Даже раз в день перед уходом заглядывал в осколок зеркала, лежавший на подоконнике кухни. Из-под сросшихся у переносицы басмачьих бровей на него смотрели болотные, глупые мальчишеские глаза. Харитон недовольно сжимал губы, щипал над ними пушок, бросал последний критический взгляд и ставил осколок назад. Общий внешний вид, конечно, желал лучшего, и это значительно портило ему настроение, но глядя на других еще хуже себя, успокаивался. В конце концов – он не самый завалящий. Пойдет вот летом грузчиком на станцию, заработает деньжат, справит себе кой – какую одежонку.
О своей влюбленности в «Настеньку», как он ласково про себя ее называл, Митька-Харитон никому не рассказывал. Собственно, какая влюбленность? Так, просто красивая мечта, а на красоту всегда хочется смотреть, разгадать ее тайну. Это была тайна за семью печатями. Не дай Бог, кто-нибудь узнает об этом: засмеют, опозорят! Особенно, он боялся родственников. Уж перед кем он не хотел опростоволоситься, так это перед ними, дедом Самсоном в первую очередь. И что за жизнь! Ни с кем нельзя поговорить о том, о чем хотелось больше всего говорить. Не просто говорить, а целыми днями говорить. С Ванькой нельзя, он двоюродный брат Настеньки. С Генералом вообще – копец, тот забракует Харитона на веки вечные, скажет, что он чокнутый или больной, одним словом – не мужчина. Хотя Харитон не раз замечал, как тот уважительно разговаривал с Анастасией Андреевной. Даже раз Харитону показалось, что Генерал покраснел, когда увидел ее проходящую мимо них. Ну, а Асланян, то есть «Слон» – тот… В общем не стоит с кем-то делиться, не по-мужски это. К чему может привести эта «дурная» увлеченность красивой учительницей, Харитон не знал, и не хотел знать. Просто ему было хорошо. Как будто мир изменился с появлением Анастасии Андреевны. За короткий срок Харитон прознал все из биографии «училки» от ее двоюродного брата, то есть своего дружка Балуевского: что полунемка, что родители на целине, что бывает у бабки Нюры не часто. Что совсем недавно вышла замуж за милиционера Власина Андрея Игнатьевича было всем известно. А что уже беременна, он узнал в конце учебного года от Эльпиды. Эта новость ему очень не понравилась, и «Настенька» даже стала ему немного неприятна.
– Так уж и беременна, откуда ты знаешь? – спросил он неприязненно Эльпиду.
– Дак, моя мама говорила, я подслушала, когда она разговаривала с тетей Леной.
– Бабы всегда что-нибудь напутают или присочинят, – криво усмехнулся Харитон.
– Это, кто бабы? Моя мама? – обиженно зачастила Эльпида вслед Митьке Харитону, уже догонявшего Генерала. Харитон быстро обернулся и на ходу бросил:
– Да нет, успокойся, не мама. Я имел в виду тебя!
Он скорчил рожу и, фыркнув, побежал дальше.
Харитон позволял себе такое к ней отношение, потому как знал, Эльпида все поймет и простит. Как соседка и одноклассница, она была незаменима. Всегда так получалось, что она была в нужном месте и в нужное время, чтоб помочь. Сначала он не догадывался, почему она так безотказна во всех его просьбах, пока «Слон» не подсказал, что, по всему видно, он ей нравится, прибавив, что очень жаль, что сам он, Слон, не на его месте, что грубиян Харитон не достоин такой симпатичной девчонки, а главное, такой доброй. У Слона дома все были какими-то нервными, все говорили громко, или кричали, вечно чем-то недовольные, а от пухленькой Эльпиды веяло покоем и мягкостью. Ну, как такую дивчину не полюбить? Но, видимо, не по душе ей такие слоноватые парни, как он. Слон свое прозвище не оспаривал: мало того, что фамилия Асланян говорила сама за себя, и сам он был здоровенный и ростом, и весом. Ребята – греки, в основном-то, незавидного маленького или среднего роста. Высоких почему-то раз два и обчелся. Они с дружком Харитоном были примерно одного роста. «Слон» себя считал самым сильным в школе, да и среди соседей, а может и во всем поселке из ровесников, а Харитон был, на его взгляд, жидковат, хоть жилист и цепок. Слон любил задираться и потом подраться, а вот друганы его и Генерал, и Митька-Харитон, не любили это дело. Но, если кто допечет, то спуску не давали. Слон завидовал их выдержке, старался подражать им, но куда ему, вспыльчивому и обидчивому.