Дед Самсон все хорохорится, дескать будет Митьке слать деньги в техникум за квартиру и питание. А откуда он деньги собирается брать, Харитон не мог взять в толк. Живут – еле концы с концами сводят. Хорошо дядя Пантелей, наконец, достроил свой дом. А то было не развернуться в двух комнатах. Вон Элькин дед пристроил три комнаты. У них есть где разбежаться. Зато у деда Самсона большая кладовка. Там он хранил дрова, старые бадьи, кринки и кувшины для молока, сметаны, масла. Здесь стояла деревянная узкая бочка – пахталка: сбивать из молока сливки и масло; сепаратор, всяческая утварь, которая, хоть и была побитая, покоробленная, но так или иначе нужная в хозяйстве. Самсон несколько раз в году наводил там порядок, что-то чинил, что – то мастерил и не забывал приобщать к делу внука, которого любил, но виду, как ему казалось, не показывал. Так, что к своим семнадцати годам Митька-Харитон умел немало делать своими руками. В маленьких сенцах стояла длинная скамейка, сколоченная его руками. И он мечтал сам когда-нибудь перестроить дом: сделать его выше и просторнее. Построить подальше от дома сарай для скота, чтоб убрать застойный и неистребимый запах пойла.
Ведра для воды стояли сверху, а помойные и для варки пойла скотине, стояли снизу. Зимой запах варенной гниловатой картошки вперемежку с другими пищевыми отходами густо стоял во всем доме, начиная с сенцев. Это наблюдалось у всех сельчан, которые имели хоть какую-то скотину. Почти все держали коров, а иначе, где брать молоко, сыр, творог, сметану и масло? Многие держали поросят, кур, телят, утей и другую живность. Лошадей, можно сказать, ни у кого не было: это уж слишком роскошно для рядового ссыльного народа.
Обычно, возвращаясь откуда-нибудь, друзья не спешили расстаться. Чаще заходили к Генералу и садились, как сегодня, к столу. Тетя Роконоца всегда принимала их радушно: уж, по крайней мере, всегда можно было рассчитывать на суп из галушек, который съедался мгновенно, как ни старались они умерить свой аппетит, но чувство постоянного голода говорило за себя. Так что каждый съедал по две порции, а желанную третью – совесть не позволяла попросить. У Генерала было уютней всех. Ребята, любили бывать в чистеньком, всегда прибранном доме Роконоцы. Сердце Ивана, к его удивлению, начинало странно биться, когда он слышал голос Ирини. Он даже как-то поведал об этом Харитону. Она всегда разговаривала с ним, расспрашивала, советовала. Нравилась ему ее бедовость, смелость, умение все рассудить и поставить на свои места.
Однажды, ненароком, он услышал, как Митькина яя София восхищалась ее трезвым умом и красотой и жалела, что нет у нее подходящего родственника, женить на Ирине.
– Кому достанется эта девушка, век Бога будет благодарить, – говорила она деду, – и красавица, и умница, и трудяга. Работает целый день, вечером еле ноги несет, а назавтра утром, как ни в чем не бывало уже опять на ногах идет в «Заготзерно». Еще совсем малая была, а семью, можно сказать кормила. Каждый день, бедняжка, с тяжелыми ведрами ходила на вокзал торговать. Где это еще можно увидеть. Одна она такая на весь поселок. Роконоца без нее намаялась бы. Жаль, близкие родственники мы, а то б нашему Митьке лучше невесты и не надо было бы.
– Она же старше меня, – смеялся Митька.
– Во-первых никто ее за тебя и не отдаст: мы родственники, а во-вторых, я тоже старше твоего деда на целый год.
Митька знал этот факт из жизни папуки и яи и очень удивлялся. По его представлениям, муж должен быть гораздо старше.
– Ее Ванька Балуевский любит, он тоже младше, вот и пусть выходит за него.
– Ты, паршивец, не заикайся за Ивана! Даром, что он твой друг, но он, не забывай, русский, – сердилась яя.
– Ладно, ладно, я шучу, – сразу отступил Митька, знал: бесполезно возражать.
Дед даже не обратил внимания на его слова, уверенный, что внук шутит.
Иван только переводил глаза с внука на бабусю, потом буркнул обиженно:
– Чем я хуже вашего внука, интересно?
– Ты лучше, даже, – поспешила уверить его яя София, – не обижайся…
– Получается, я как будто не человек, – глаза Ивана сузились и смотрели зло.
– Понимаешь, наши девочки выходят замуж только за греков, – сконфуженно оправдывалась яя София.
– Да, хорошая девка, нечего сказать. Учиться бы ей! – сокрушался дед, продолжая не замечать мышиную возню ребят и жены. Главное, для Самсона – учеба, об этом он никогда не забывал.
– Дед, а что учеба? Большое дело! Можно и без учебы деньги зарабатывать. Вон, Генерал зарабатывает в «Заготзерно», – пытался противоречить Митька.
– Ты, Митька, молчи. Смотря, как деньги зарабатываются. Можно их получить, работая по колено в грязи, а можно – только щелкая бухгалтерскими счетами.
– Ну и что теперь, мне в бухгалтеры идти, что ли? – недовольно в который раз спрашивал внук, все еще надеясь, что дед помилует его.
Самсон насмешливо косил на него глаза:
– Это, смотря какой еще бухгалтер будешь, а то и в тюрьму можно припожаловать без труда. Все надо с умом делать, – он поднял несгибающийся указательный палец.
– Бухгалтерия – дело тонкое. Ты думаешь за что сел твой отец? – дед выжидательно посмотрел на присутствующих, как бы желая услышать ответ на свой вопрос. Все молчали, и он многозначительно завершил:
– За присвоение народных денег. За воровство. Правда, – здесь дед крякнул, сделал паузу и продолжил, – хоть я и уважаю товарища Сталина, я не верю в это. Не мог мой сын такое сделать.
Обычно, лет еще пять назад, у старика набегали слезы на глаза, когда он рассказывал этот факт из биографии старшего сына, но теперь он говорил спокойно.
– Скорее всего, Аристотель-то, сынок мой, где-то сделал ошибки, когда подбивал дебет и кредит. Хотя, опять же, навряд ли… Твой отец, Митя, просто не мог ошибиться, он цифры видел насквозь. До сих пор не понимаю, как это могло случиться с ним такое. Теперь сидит он и мы даже не знаем где. Даже толком не знаю сколько лет дали. Кто говорит пятнадцать, кто двадцать. Без права переписки. Тебя никогда не видел. Хоть бы мне дожить до его возвращения.
Слезы все-таки выступили. Дед отвернулся, суетливо полез сворачивать самокрутку-цигару, зажег, пыхнул. Лицо уже выглядело спокойным. Дед теперь, как бы разговаривал сам с собой. Разводил руками, поглаживал седые пышные усы, смотрел в сторону. Так бывало с ним, когда речь заходила о любимом сыне. Оканчивалось это тем, что он останавливал взгляд на жене, яе Софие и, как бы стряхивая с себя навязчивые мысли, спрашивал:
– Так, о чем это я?
Та реагировала молниеносно:
– Об Митиной учебе ты даешь советы. Как и где ему учиться…
Харитонов дед и в самом деле был помешан на учебе внука и очень печалился, что самому пришлось остаться неучем. Побывав как-то в школе Харитона, он увидел стенд со словами Ленина «Учиться, учиться и учиться». С тех пор Самсон неустанно советовал всем друзьям Харитона учиться и учиться. Своего же внука хотел видеть непременно бухгалтером, как говорится, чтоб пошел по стопам отца. Особенно настойчиво он стал говорить об этом с того времени, когда Харитон, глядя на Генерала, хотел бросить школу. Самсон требовал от внука хорошей учебы с тем, чтобы в будущем доказать всем, что Харитониди не лыком шиты, работать умеют головой и с большой пользой.
– Ты должен всем показать, что можно и нужно быть честным человеком, даже там, где это трудно, то есть в бухгалтерии. Русские слова он говорил трудно, но слово «Бухгалтер» без буквы «х» в его устах звучала музыкой.
– Дед, я не собираюсь быть бухгалтером, я буду летчиком, – с пятого класса твердил ему внук. Но дед не советовал мечтать о небе.
– Ты иностранно подданный. Подданный Греции. К тому же, сосланный. Таких в серьезные училища не берут. А вот в бухгалтеры, может, пробьешься.
– Что ж, кроме, как бухгалтером, я никем не могу стать? – обиженно кривил губы внук.
– Не знаю. Сам подумай, где тебе добывать хлеб насущный. Мы не вечные. Ты один. Ни матери, ни отца. Ну, отец еще придет, даст Бог, выйдет из тюрьмы. Спасибо, мы у тебя есть, да дядя родной, Пантелей. Он в обиду тебя не даст. Слава Богу, – дед истово крестился, поворачиваясь лицом к востоку.
Мать у Митьки умерла от дизентерии в первый год их зимовки в землянке. Она слабая была, постоянно болела. Дед даже говорил, что у нее появились симптомы тихого помешательства на почве тоски по Аристотелю после того, как посадили его в тюрьму. По странному совпадению у нее была фамилия Харитонова. Самсон с Софией не признавали ее, не хотели русскую невестку, благословения на брак не дали, так что отец и мать Мити не были зарегистрированы. Когда его посадили, только тогда они смягчились и забрали ее, беременную, к себе, потому как родных в Хосте у нее не было. Невестка деда Самсона была среди первых, кого похоронили на Осакаровском кладбище. Митька чудом выжил. Яя София не снимала его с рук, грела его своим телом и днем, и ночью.
В прошлом году, на родительский день Митька ходил по первым рядам могил и обратил внимание на надписи: почти все покойники родились чуть раньше или позже сорокового года. Кстати, могилы матерей Митьки и Ивана Балуевского находились почти рядом. Значит друзья осиротели примерно в одно время. На некоторых холмиках стояли скособочившиеся кресты со стертыми надписями. Одна могила была ограждена аккуратным деревянным заборчиком. Это была похоронена мать их богатого дальнего родственника дяди Георгия Афанайлиди. У него даже здесь в ссылке всегда водились деньги и, когда кому-то срочно были нужны деньги, то обращались к нему. Он давал взаймы, редко кому отказывал. Митька часто думал, откуда у него деньги? Почему нет таких денег у его деда или у других? На его вопрос дед ответил, что не знает откуда у родственника деньги. Скорее всего сумел спрятать их и привезти с собой незаметно.
– А почему ты не спрятал, дед, денег и не привез с собой. Что у вас не было денег в доме? У вас же был двухэтажный дом.