– Как бежать? – в два голоса спросили в страшном удивлении дед Самсон и Кики.
– За это ж убить могут, – сказал растерянно Харик Христопуло.
– В том то и дело, что могут… За ним побежал брат Янко, я тоже, бегали за ним плакали, просили не убивать его.
– Ну и что? – в нетерпении спросила мать Эльпиды.
– Ничего, заставили все – равно работать, хорошо хоть не били. И сестры старшие работали, сплавляли лес. Он, правда, потом дранщиком научился работать.
– И красавица ваша, Парфена, тоже также там работала? – осторожно спросила Роконоца.
– Тоже. Часто болела, но ничего. Сейчас ничего. Это она все писала Клеоники в Москву, с просьбой разобраться в нашем деле, что отец фронтовик, и мы ни в чем не виноваты. И как ни странно, нам прислали разрешение вернуться домой.
– Да, ну…, – удивлялся народ и округлял глаза.
– А старшую сестру Алексиса, Клеоники, еще раньше забрал жених, он из семьи военного, вот он поехал за ней в Сибирь, забрал ее и теперь она живет в Москве, – пояснила Ирини для тех, кто не знал…
– Парфена писала в Москву к ней, а она уже относила куда надо, – добавил Алексис.
У всех на лицах было недоверчивое удивление.
– Красивая, наверное, ваша Клеоники? – смущенно поинтересовалась Эльпида.
– А то! Что-ж, парень поехал бы в такую даль, – заметила яя София.
– Мы могли б вернуться домой в Красную Поляну, – пояснил Алексис, – но отец побоялся. Вдруг, что-нибудь напутали, может, разрешение на возвращение недействительное и снова отправят, куда подальше. Вот решили еще немного повременить. Знаете, немало греков мыкаются в Сибири, но мы знали, что очень много греков сослали в Северный Казахстан, вот мы и приехали сюда. Разыскать родных, – он оглядел всех присутствующих, – так и нашли своих. Больше десяти лет не виделись… Никого не узнавал. Даже Ирини не узнал бы.
Роконоца сидела рядом, подперев щеку. Почувствовав грусть в его последних словах, она погладила его по голове.
– А вот тетю Роконоцу сразу узнал, – сказал он, широко улыбаясь, оглядываясь на нее.
– Ну, а как мать и отец твои, – почти хором с нетерпением спросили Самсон с Роконоцей.
– Ну что, здоровья нет, но трудятся. Куда деваться…
Еще долго держали слушатели Алексиса, расспрашивая про сестру, братьев, о ссыльной жизни в холодных Сибирских отдаленных местах.
Расставаясь, все просили еще наведаться или переехать всей семьей сюда и желали всего самого хорошего.
– Да, желаем самого хорошего, хотя, что может быть лучше того, что мы теперь с тобой и никому в обиду не дадим, – заявил Митька-Харитон, уже в дверях. Алексис открыл было рот что-то сказать, но Харитон продолжал:
– Завтра утром, не знаю, как кто, а я приду, провожу. Знаю, и сам дорогу к станции найдешь, но приятно же когда кто-то помашет тебе в дорогу. Небойсь, раньше, чем через месяц сюда не соберешься. А мы скучать будем за таким добрым молодцем. Как ты считаешь, Генерал? – обратился он к дружку.
Пока тот собирался что-то ответить, Харитон козырнул им обоим и вышел.
Алексис бросил на всех короткий взгляд и развел руками, дескать: «Ну что ж, я не против».
– Видишь, не успел приехать, а уже обзавелся новыми друзьями, – приободрил его дед Самсон, – Митька, мой внук, неплохой парень. Сам увидишь.
Какое все-таки знойное азиатское лето на севере Казахстана. Печет так, что того и гляди получишь солнечный удар. Мужики делали себе что-то вроде тюбетеек из своих больших носовых платков или просто тряпок: связывали углы в узелки, мочили и напяливали на черные густоволосые головы. Когда уже пот одолевал и тек по лицу, снималась эта тюбетейка и человек обтирал лицо, снова мочил ее и снова на голову. Видавшую виды шляпу носил только председатель поселкового совета – Журбин Василий Степанович, пожилой холостяк, да Митька-Харитон. Даже если б они продавались, никто б не надел на себя шляпу, потому как всем представлялось, что ее могут носить только пижоны. Одного Харитона такое мнение не волновало, он носил новенькую легкую шляпу.
Несмотря на жару, жизнь в Осакаровке била ключом. Ирини старалась везде успеть: надо было работать, спешить то к матери, то к подруге, то мужу посылку собрать и отослать, то на хоросе потанцевать, душу отвести, то с ребенком повозиться. На малышку Наталию, кстати, меньше всего времени оставалось, да и Роконоца не любила оставаться без внучки. Кикины дети редко бывали у нее, Илия не разрешал. Так что, можно сказать, дочь Ирини, в основном, воспитывала бабушка.
Недавно в сельпо давали очень веселый ситчик, девчонки все побежали в магазин и Ирини тоже с ними. Ей было приятно видеть за прилавком молодого продавца, вымеряющего метры ситца, Митю Харитониди. После переезда из Шокая, она своего соседа и друга здесь не видела. Видимо, недавно начал работать.
Ей не хватило пяти рублей, купить отрез на платье. Тут она заметила своего деверя, Митьку – чечена, тоже недавно переехавшего с семьей в Осакаровку. Он только что купил ткань и собирался уходить. Ирини подошла попросила взаймы пять рублей. Он дал, как ей показалось, охотно.
– Отдам, как придешь к нам, – пообещала она.
Митька, часто, приезжая из Шокая по делам, заезжал к Роконоце, на правах родственника. Роконоца кормила его, укладывала спать, если оставался с ночевкой. Длинная очередь, в основном, девушек стояла у прилавка, а те, которые отоварились не спешили уходить, стояли с другой стороны, украдкой разглядывая продавца – красивого неулыбчивого парня. Тот ни на кого не смотрел. Когда увидел Ирини, на лице расцвела широкая улыбка:
– Какими судьбами?
– Да вот, сказали у вас продается симпатичный ситчик.
– Да, хорошая расцветка. Голубое поле, в цвет твоих глаз. Сколько тебе? – Митька-Харитон улыбался глазами.
– Мне два с половиной метра.
Харитон резво принялся вымерять ткань.
– Ну, как там Слон и Иван, пишут тебе? – поинтересовалась Ирини.
– Пишут. Иван собирается скоро на побывку. За какие – то заслуги ему дают отпуск.
– Нравится ему в армии?
– Нравится, собирается в морское училище поступать. – Митя засмеялся. – Он как-то говорил, что хочет, как твой брат, Генералом стать. Вот и старается. Только, видимо, теперь метит в Адмиралы.
– Что ж, парень он умный…
– Да, этого у него не отнять. Русским у нас – везде дорога, – сказал он вполголоса чуть перегнувшись через прилавок, чтоб народ остальной не услышал.
– Да… Само собой. А ты, значит, здесь работаешь?
– Пока да, но скоро перейду в «Межрайбазу». Там сейчас Прокопиди работает завскладом, а я пойду туда бухгалтером.
Ирини уважительно посмотрела на него:
– Молодец, Митя!
Народ спешил, напирал так, что на этом их разговор и закончился.
– Ну, заходи к нам, давно тебя не видели, – пригласила Ирини Харитона на прощанье.
– Сегодня же и зайду.
Ирина жила в Шокае, когда Ивана и Слона призвали в армию: Слона в Хабаровск, Ивана в Новороссийск. Харитон, бедняга, больше всего на свете мечтал о небе, а вот стоит за прилавком. Но ничего, на Иринин взгляд, очень даже смотрится Митька-Харитон и в магазине. Серьезный такой, ни на кого не смотрит. Девчонки на него так и пялятся.
«Эти «русавы аспроматьяна» везде успевают, – подумала она ревниво. – Интересно, есть кто-нибудь, кто ему нравится, на кого он глаз положил? Надо спросить Генерала, хотя вряд ли он доложит мне об этом. Спрошу у Эльпиды или Марии».
Мария-Ксенексолца, младше ее почти на год, собиралась замуж в эту весну, а Эльпида, младше Марии, еще не думала о замужестве. Вернее, никто ей не нравился, хотя сватали несколько ребят. На сердце у нее был один единственный, которого любила с детских лет. Как она не пыталась скрыть, подруги, конечно, догадывались. Этим летом Эльпида получила диплом учительницы младших классов. Приняли ее в школу номер один. В работу свою была просто влюблена. Буквально пропадала там, хотя до начала учебного года оставалось еще больше месяца. Сама выкрасила полы и оконные рамы в своем классе, стекла блестели. В шкафах навела идеальный порядок. Словом, недаром о ней шла слава, как о необыкновенной чистюле.
За те полтора года, что муж Ирини отсутствовал, в поселке произошло немало перемен: почти все землянки исчезли, кругом стояли какие – никакие, а домики с крышами, дверьми и окнами. Население в основном составляли греки, русские, меньше – чеченцы, турки, немцы и совсем мало казахов: видимо коренное население предпочитало жить в теплых областях обширного Казахстана. Савва писал о скором возвращении: за примерное поведение и работу его отпускали на два года раньше. Он писал о переезде в жаркий Джамбул. А есть ли там греки, с кем ей придется жить рядом, где, на какие деньги, с ребенком, без родных, друзей? Все это пугало Ирини. Не хотела она оставлять Осакаровки, место, где прошли тяжелые физически, но счастливые молодые незамужние еще годы ее жизни. Не хотела оставлять маму, Харика, Генерала и Кики. Не хотела оставлять подруг Марию и Эльпиду, а также Анастасию Андреевну, своего любимого крестника Мишутку. Первой из ее подруг вышла замуж немка Хильда за Антониади Аврама. Сколько было пересудов! Авраама уговаривали, увещевали: такой неравный брак, ладно бы на русской, а то на немке! Можно сказать – фашистке! Но парень не сдался. Теперь Хильда вот-вот родит. Ирини хотела крестить ее ребенка.
Удивительное дело, Саввы не было с ней, а Ирини замечала за собой, что не скучает и тем более не тоскует о нем. Жалко было отца ее ребенка, что где-то мыкается в неволе. И не более. Иногда думая об этом, ей было не по себе. Разве такие чувства должна иметь жена к мужу? А, собственно, что ж здесь удивительного? Она с ним и не жила толком, чтоб узнать поближе: вышла замуж, сразу беременность, занятая своим тошнотворным состоянием, новым положением в чужом доме, с чужими людьми, среди них только свекровь была для Ирини своей. О том, что муж обнимет или просто возьмет за руку, или скажет ласковое слово и нечего было мечтать: всегда в доме были свидетели, при которых это просто было бы неуместно. Братья Митька-чечен и Федька были шумными, грубоватыми парнями, постоянно чем – то недовольными и что-то выясняющими. Матерились отборным матом, который Ирини и слыхом не слыхивала. Особенно доставалось сестре Анице: то она не так сварила, то не так убрала. Ирини слушала и думала: «Точно так же они недовольны и мной…»