Потом полгода жизни в Шокае вдвоем, казалось, можно было бы и понежничать, но это был период, когда она вот-вот должна была родить, а потом только родила, ночами не спала, работы по уходу за ребенком и по дому было много. Так, что сил на то, чтоб особо обращать друг на друга любовные взгляды, не оставалось. Потом его посадили в тюрьму за горсть, можно сказать, пшеницы.
– Не понимаю, – делилась она с Кики, – он хороший добрый муж, отец моей Наталии, но почему-то, что он есть, что его нет, мне не холодно ни жарко. Даже, чувствую мне лучше, когда его нет. Так странно…
– Тебя бы колошматил муж, как меня, сразу бы полюбила, – ворчала Кики.
– И не бил никогда и не обзывал…
– Может, жадный какой-нибудь?
– Да нет, не замечала…
– Тогда закрой свой рот и помалкивай. Привыкнешь.
Ирини фыркнула:
– Привыкнешь! Куда деваться, придется привыкать, но представь: на всю жизнь! Жить с человеком, который ничего для тебя не значит…
– Ты, дорогая, много хочешь. Может, другой какой нравится? – спросила Кики настороженно.
Ирини задумалась.
– Нет, не думаю…
– Может, этот руссак Ванька, тебе голову кружит.
Ирини рассмеялась:
– Иван Балуевский? Хм. Нет. Не волнуйся. Хотя, если 6 он был греком, я бы не отказалась от такого.
– И что тебе в нем нравится?
– Даже не знаю, что сказать… Савва какой-то весь в себе, какие-то у него свои, скрытые от меня мысли, а Иван, сама знаешь, открытый человек, глаза всегда улыбаются.
– Так они у него улыбаются, когда тебя видят, а так он обычный человек. Ну, открытый, правду сказать. За пазухой камень не держит. А то б наш, Генерал не водился с ним.
– Кто тут обо мне речь держит? – В комнату вошел Генерал. – Косточки мои промываете? – Он обвел сестер быстрым испытывающим веселым взглядом.
– Промываем, – подтвердила Ирини
– Ну и чем я не угодил сестрицам? – он сел за стол вместе с ними, разжевывая прихваченный с большой алюминиевой чашки пирожок.
– Да, рассуждаем, почему нам Бог не дал мужей похожих на наших братьев.
– Ах, вот вы, о чем? Хм. Ну с тобой, – он кивнул в сторону Кики, – вопрос ясен, а у тебя какие с мужем заморочки? – он повернулся к Ирини. – Когда успел отличиться? Он же уж два года в тюрьме.
Ирини помолчала под испытывающим ироническим взглядом брата.
– В том-то и дело, что никак еще не успел отличиться…
– Ну, тогда, нечего и дурью маяться, – Яшка дожевал пирожок и потянулся за другим. – Подожди, придет, может сумеет как-то отличиться. Когда ж ему было? Не успел жениться – сразу в тюрьму. Ты же знаешь, в нашей стране туда попасть очень просто. Кстати, мне говорили, что он парень нормальный. Братья его шебутные, это да…
– Что шебутные, то шебутные. Не без этого. В придачу, Чечен – крохобористый, – отозвалась Ирини.
– Почему ты так решила? – удивилась Кики.
Ирини помолчала, готовясь выложить накипевшее. В памяти еще свеж был случай, когда жена Чечена пожалела горсть манки для ее Наташи. Противные же они оба люди!
– Недавно была в магазине, хотела купить ситца, – начала она, – как раз выкинули красивый, в мелкий цветочек. Кинулась, а мне не хватает пяти рублей. Митька-чечен там стоял, я к нему, заняла деньги. Позавчера был у нас, я ему возвращаю эти пять рублей и он, представляете, берет их.
Кики с Генералом переглянулись и отвели глаза.
– А кто не знает Чечена, копеечника? – презрительно заметил брат, выходя в другую комнату.
Я как-то чуть и не забыла про эти деньги, думаю раз он тут у нас ест, ночует, сам никогда домой булки хлеба не принесет, то он это и за долг не посчитает, – Ирини возмущенно качала головой. Если посчитать так он должен нам в десять, в сто раз больше. И как ему не стыдно?
– Э-э-э, девочка, – сказала Кики, только что усевшаяся на низенькую табуреточку и принявшаяся за штопку шерстяного носка. – Иному человеку плюй в глаза, а он говорит – Божья роса.
Ирини согласно кивнула.
– Так, что не удивляйся, Ирини. Скажи спасибо, твой муж не такой, – заметила Кики.
Снова зашел, уже переодевшийся, Яшка.
– Приехал Слон на побывку из Армии, слыхали?
Ирини удивилась такому известию:
– Нет, я недавно говорила с Митькой-Харитоном, он говорил, что Иван скоро приедет на побывку, а про Слона ничего не упомянул.
– А Слон сам не знал до последнего так, что ему некогда было сообщать об отпуске.
– Ну, такты пригласи его к нам, хочется повидаться, поболтать.
– Конечно. Да он сам прибежит. Что вы Слона не знаете? А вы сготовьте по этому случаю что-нибудь вкусное и сладкое…Он парень справный, небойсь, не забыли, как он поесть любил?
– Небось в Армии похудел, – предположила Кики.
– Посмотрим.
Сестры выглянули в окно посмотреть, как брат выходит из калитки.
– Какой же Яша у нас красивый! – выразила общую мысль Кики.
– А, главное, какой умный, – добавила Ирини.
– Само собой, у нас в семье дураков нет.
– А сладкое любит побольше Слона…
Тяжело зарабатывали хлеб подруги Ирини и Ксеноксолца на осакаровской железнодорожной станции. Приходилось разгружать вагоны грузов. Приходилось, наравне с мужиками, тягать мешки и тюки, и кованные железом ящики. И уголь разгружать приходилось. Уставали, мочи не было, но заводили в бригаде песни, рассказывали матерщинные анекдоты, смешные случаи из жизни. Не унывал народ. Взрывы смеха слышались по всей линии у станции Осакаровка, несмотря ни на что, включая капризную погоду. Особенно досаждал степной суховейный ветер: только успевали женщины придерживать свои юбки. Сколько раз новый бригадир, Анастас Чокалиди, предлагал перейти на мужские брюки, но девчата не соглашались: стеснялись.
– Где это видано, чтоб бабы рядились в мужские портки, – возмущалась русская сорокалетняя здоровенная тетя Дуся, – пусть тогда мужики переоденутся в сарафаны, – весело предлагала она под дружный смех молодежи.
Вот так однажды все после работы расселись вдоль железнодорожной линии пообедать и не сразу заметили появление поезда. Дул встречный степной суховейный ветер, не сильный, но приличный. Из-за него, идущая по шпалам совсем еще юная работница, Мария Иорданиди, не слышала приближения состава. Она шла, склонив голову, думая о своем. Люди повскакивали с мест, кричали, махали руками, уверенные, что она услышит. Ирини была дальше других от насыпи, крикнула, чтоб кто-нибудь побежал, столкнул. Но все, как прилипли к месту. Собрав все свои силы, Ирини кинулась ей наперерез. Только успела столкнуть ее, как паровоз со свистом и грохотом жихнул мимо. Ирини повалилась рядом с целой и невредимой грузчицей. Встали обе в ссадинах и занозах от колючек, которые росли сплошь и рядом вдоль насыпи. Первые три минуты Мария, как онемела. Первым подлетел к ним бригадир, дядя Анастас. Качая головой и вращая свои на выкате испуганные глаза, он возбужденно говорил:
– Ну спасибо, ну молодец, Ирини! Как же ты смогла так быстро добежать? Ну, молодец, девка! Не всякий парень так пробежится.
– Да, что ты удивляешься, товарищ бригадир? Сам знаешь, мы, гречанки, крепкий народ, – отвечала ему, с задором, Ирини.
Народ набежал, хлопали обоих по спине, обнимали, хвалили Ирини за проворность, отпаивали обеих водой. Спасенная, пришла в себя после короткой и истовой молитвы дяди Анастаса. Обняла Ирини и со слезами говорила:
– Спасибо, не ты – не жить бы мне на свете. Теперь мы породнились. Даст Бог, рожу детей, одного будешь ты крестить.
Так оно и случилось. Более того, впоследствии, младший сын Марии Иорданиди стал мужем старшей дочери Яшки-Генерала. Но это отдельная история.
В два с половиной года Наташа требовала к себе больше внимания, чем раньше. Иногда Ирини не было времени вести ее к Роконоце или была сильная непогода, и она оставляла еще спящего ребенка дома. Запирала дверь и уходила на работу. В этот воскресный день, она пошла с подругами штукатурить недавно отстроенный дом одной знакомой с работы. Пришли, а тут начался сильный ветер, в зубы и глаза задувало так, что не успевали отплевываться. Собирались сделать работу вшестером, а пришли трое. Ирини решила вернуться домой. Еще на углу своей улицы она услышала крик дочери. Побежала изо всех сил, дрожащими руками открыла дверь. Наташа лежала в кроватке, с головой, просунутой между железными прутьями кровати, пытаясь высвободить голову. Собрав все свои силы, Ирини растянула в стороны прутья и высвободила голову ребенка. Как оказалось Наташа, от нечего делать, легко просунула головку, свесила ее, полежала, а так как прутья все-таки были узкими для ее головы, а кровь, после висения, собралась на висках и назад вытащить голову стало больно. К возвращению матери ребенок уже выбился из сил. После счастливого освобождения от тисков, Наташа закрыла глаза и тут же заснула. С тех пор Ирини старалась не оставлять ее одну. Роконоца, узнав об этом, отругала Ирини, благодарила Бога, что пожалел ее, послав суховей, а в следующий раз может не пожалеть такую легкомысленную мать. В такие тяжелые минуты, Ирини задумывалась о своей нелегкой жизни. Нет, она не жаловалась, но чего-то очень важного ей не хватало. В такие минуты ей было обидно за себя. Но плакать себе не позволяла.
Тяжеловато жить, когда нет рядом мужа, на которого можно опереться, когда все тяготы приходится тянуть самой. Когда после работы надо сходить за ребенком к матери, потом немного расслабившись в материнском доме, снова нагрузиться в прямом смысле, потому что чаще всего Наташу приходилось нести на себе и идти в нетопленый ледяной дом. Дочка сидела закутанная, пока Ирини скрюченными от холода пальцами разжигала огонь в печи. Когда тепло заполняло их две малюсенькие комнаты, Ирини ложилась с ребенком спать. У печи полведра угля – Ирини должна была досыпать его ближе к утру, чтоб не застыли комнаты. Зима особенно тяжелое время года в Осакаровке, морозы доходят часто до сорока – пятидесяти градусов. Холод страшный, нос невозможно высунуть из дома. Одно спасенье уголь, который тоже экономили, как могли. Мысли обо всем этом наводили тоску. И что это за жизнь такая. Когда ж будет просвет?