– Да, нет, я так не могу. Да и в Караганде у него, видимо, есть, там-то, как проверить? – Настасья поспешно вытерла платочком глаза и нос.
В комнату, постукивая палкой, медленно тяжелой поступью, заходила похудевшая от болезней, но все же довольно грузная, баба Нюра с Мишуткой и Натальей.
– Ты, что это такая зареванная?
– Кто зареванный? – Настасья подхватила подбежавшего Мишутку, прижала к себе. Закружила его вокруг себя и рассмеялась.
Наташа, глядя на него тоже подбежала к Ирини, запросилась на руки.
– Не переживайте, баб Нюра, я ей такой анекдот рассказала, что она рассмеялась до слез. Вы же знаете, как я умею копировать голоса, – поспешила объяснить ситуацию Ирини.
– Ну, ну красавица, знаю. Тогда расскажи мне старой тоже, может и меня рассмешишь.
– Нет такого анекдота, к сожалению, баб Нюра, который мог бы тебя так рассмешить, – совершенно серьезно, голосом Ивана, заявила Ирини. И баба Нюра рассмеялась.
Алексис приехал в очередной раз и, конечно, заглянул к Ирини.
– Ох, и веселый у вас хлопец, Митька Харитониди, – заметил он в разговоре. Что ни слово, то юмор или пародия.
Ирини согласно весело кивнула:
– Да, точно: он еще тот умник! Палец в карман не клади – откусит!
– И это его свойство трудно не заметить, – засмеялся Алексис. – Провожал меня в прошлый раз с другом Слоном, так животы мы с этим Слоном надорвали.
Ирини гордо подтвердила:
– Интересный он человек, видишь, тебе тоже понравился.
– Интересный, да. Собирается податься на Кавказ или, может быть, в Грецию.
– Об этом он мечтал с детства. А теперь, как будто никуда его не тянет. Привык к Осакаровке… А ты когда уезжаешь? – задала Ирини животрепещущий для нее вопрос. Уж очень хотелось, чтоб уехал он, как можно попозже. – Ты ж говорил, что хочешь в Минск поехать…
Алексис не замедлил с ответом:
– А вот летом рискну. Сейчас просиживаю над учебниками. Учебников нет нужных. Поеду туда пораньше, найду в библиотеке или куплю. К экзаменам надо готовиться серьезно.
Ирини уважительно и даже со страхом посмотрела на него: «Это ж сколько надо знать, чтоб поступать в Институт. Какой умный!»
Тут же вспомнив, что она вообще безграмотная, смутилась, опустила глаза. «Ему, скорее всего, скоро не о чем будет со мной поговорить», – с грустью подумала она.
– Ты такой грамотный, не то, что я! – усмехнулась Ирини. – Я тебе уже об этом, кажется, говорила.
– И теперь мне не о чем будет с тобой разговаривать? – как бы продолжил он ее мысль.
Ирини вздрогнула: «Подслушивает ее мысли, что ли?»
– А то нет… О чем можно с говорить сестрой, которая даже три класса не закончила?
– Да мне тысячу грамотных пусть поставят против тебя, Ирини, я бы выбрал все – равно тебя. Потому что ты, на удивление, так умна, что дашь фору любому грамотею!
– Скажешь тоже… – смутилась Ирини.
– Ну сестра, скажу тебе, что прежде всего, это мнение моего покойного деда Бил-била, он прямо – таки уважал тебя, малышку, и твоему деду Кокиноянису говорил об этом.
Ирини бросила недоверчивый взгляд.
– А что говорил мой дед? – насмешливо полюбопытствовала она.
– Он говорил, что у вас все такие в семье. Я и не сомневаюсь, и хорошо вижу дочь Наталия твоя умница в мамочку.
Наташа сидела на полу, возилась с новой небольшой яркой игрушкой красного цвета – «ванькой – встанькой», которую подарил добрый дядя. Услышав свое имя, она встала, подбежала к нему и вскарабкалась на колени.
– Умница ты у нас, Наталия, а? – спросил Алексис, низко склонившись к детскому лицу, – умеешь ты танцевать или петь?
Ребенок смущенно пожал плечами.
– Ты же показывала тетям, как ты танцуешь, покажи дяде тоже, – попросила мама ласково и обратилась к дяде:
– Ей уже скоро три года, но бойкая, шустрая – я тебе дам!
Наталия уже сползла с колен. Мама принялась ритмично хлопать ей в ладони, Алексис поддержал. Наталия тоже захлопала в ладошки, потом по своим коленям, запрыгала, закружилась, загримасничала потешно, а потом и запела: ля – ля – ля – ля.
Оба: и Ирини, и Алексис не удержались и засмеялись, до того это было комично.
– Ну и артистка твоя дочь! Прямая дорога – в театр! – говорил прерывающимся от смеха голосом дядя Алексис. Очень Наташе нравилось, что им нравится ее кривлянье и так разошлась, что невозможно было ее остановить. Пришлось матери ее шлепнуть.
– Ну зачем, – грустно посмотрел на Наташу дядя – не надо! Не порть ей праздник.
Ирини стало неудобно: в самом деле, как вроде бы у них случился праздник. А разве ребенку тоже не нужен праздник?
За Алексисом зашли Генерал с Митькой-Харитоном. На приглашение поесть вареников отказались, куда-то спешили по своим мужским делам. Ушли. Ирини долго размышляла о словах Алексиса. И вправду, с умом, как он говорит, она и сама знает, проблем у нее нет. А вот, что безграмотная, то тут никуда не денешься. Нет, надо как-нибудь учиться. Ирини вдруг озарила мысль: «Попросить, что ли Савву, когда вернется, чтоб поучил меня и читать, и писать? Он ведь грамотный». Глаза ее заблестели на мгновение, потом погасли: «Да ну, с ним ничего не получится. Не сможет он. Какой он учитель?»
Глава седьмая
Вернулся Савва неожиданно досрочно. За хорошее поведение и работу его выпустили на два года раньше. Многих, в том числе Савву, хотели выпустить в начале пятьдесят четвертого, после смерти Генералиссимуса Сталина, но что-то помешало и амнистировали только к концу года. Заключенный Савва Александриди не уставал удивляться, как заключенные восприняли смерть вождя народов: все они внимательно слушали траурную речь Маленкова, перечислившего все заслуги гения человечества и плакали. Мало того, в бесконечных внутритюремных диспутах друг с другом они доказывали, что Сталин был в полном неведении о преступных деяниях своих советников и сподвижников. Вот когда расстреляли Берию, тогда заключенные искренне радовались. Недоверчиво отнеслись к назначению Маленкова Георгия Максимилиановича Председателем Совета Министров Советского Союза. Говорили: мелковат для этой должности. Вот если б другого Георгия поставили вместо Сталина, то есть бывшего командующего фронтами – Георгия Константиновича Жукова, тогда другое дело. И как они могли обо всем этом знать? Обсуждали, кстати, очень активно, высказанную Маленковым в своей речи утверждение, что Сталин сумел решить национальный вопрос и обеспечил ликвидацию вековой национальной розни. Ну ведь явно врал товарищ Маленков! По крайней мере, турки, греки и другие национальные меньшинства ощущали между собой пусть и в малой степени эту рознь, но что было зримо и, что постоянно ощущали к себе все национальные меньшинства, так это скрытое пренебрежение и неуважение со стороны русских. Что и говорить: нацмены были людьми второго сорта. И если, бывало, братья славяне хорошо относились к ним, то только из чувства снисхождения. А какому уважающему себя человеку понравится такое отношение? Или такое мнение у всего сосланного народа сложилось от уязвленного самолюбия?
Ну а то, что, благодаря товарищу Сталину, была одержана победа над гитлеровской Германией и, что благодаря его неустанным трудам, по разработанным им мудрым планам, коммунистическая партия превратила раннее отсталую страну в индустриально-колхозную державу, с этим многие были согласны. Хотя полагали, что вот, если 6 товарищ Ленин жил, все было бы гораздо лучше: не случилось бы совсем войны и не было бы столько тюрем. Это утверждение многим была особо по душе. Савва же считал, что Ленин и Сталин были причиной всего того безобразия, что происходило с страной, но, конечно, свои крамольные мысли он держал при себе. Его русский приятель Иван Заварзин считал виновником всех бед России только Ленина и его еврейское окружение.
За воротами Карагандинской тюрьмы январский дикий холод. Телогрейка и худые валенки не греют. В поезд Савва сел, совершенно превратившись в сосульку. В Осакаровке буранило так, что в шаге ничего не было видно. Шел, можно сказать, на ощупь к дому Раконоцы: где жили жена с дочкой он точно не знал. Благо, язык и до Киева доведет. Обогревшись у тещи, он вместе с ней отправился, наконец, к Ирини. Маленькой Наталии он купил две шоколадки. Он смутно представлял, как она выглядит, хотя жена присылала ему снимок годовалой дочки. На фото стоят Ирини у большого горшка с китайской розой, и девочка на стуле в вязаных, разной длины, шерстяных чулках: один до колена, другой выше колена, в каком-то темном платьице. На редковолосой голове скромный темный бантик. Сейчас уже ей без малого три года, жена больше не собралась ее сфотографировать. Какая она теперь? Дочь уже спала, когда они вошли. Ирини мыла посуду. Керосиновая лампа ярко освещала маленькую, бедно обставленную, комнату. Худая жена, в старом домашнем платье дополняли картину. Сердце Саввы екнуло, засосало под ложечкой. На глаза навернулись слезы, быстро смахнул рукавом. Сбросил фуфайку. Обнял от неожиданности застывшую у стола жену, не смущаясь Роконоцы. Ирини быстро пришла в себя, повела к качке дочери. Все трое стояли смотрели на спящее, ничего не ведающее дитя.
– Тихо, не разбудите. Она такая чуткая, – предупредила Ирини.
Савва неотрывно минуты три смотрел на спящую.
– Ну как, похожа на тебя?
– Да, как будто похожа. – согласился Савва. – Ну как она?
– Нормально. Никого не признает, кроме мамы, – она кивнула на Роконоцу.
– Ничего, переедем в Джамбул, будет нас тоже признавать, – намеренно, с подоплекой сказал Савва Это был хороший для него повод начать разговор при теще о переезде. Женщины переглянулись.
Савва ненавидел холод. Работать на морозе было выше его сил. Сколько раз он специально простужался, чтоб, заработав ангину или даже раз воспаление легких, лишний раз отлежаться в тюремной больнице. Сидя в Карагандинской тюрьме, он твердо решил, раз нельзя в теплый родной край на Кавказе, он тогда поедет в теплый край в Казахстане. Ребята говорили Чимкент очень жаркий летом, а Джамбул-хорош. И зимой ниже 30 градусов не бывает. Новый друг – чечен, Ибрагим, обещал найти его во что бы то ни стало. На вопрос, как Ибрагим сможет его отыскать его, тот ответил: