Ирини весело возражала:
– Да, бросьте вы ерунду молоть. Ему понравилось, как я танцую.
– Во-во! Вот так все и начинается, – подковырнула ее подруга Сима и засмеялась.
Сима сама была очень красивой. Фиалковые глаза на пол лица. Но в свои тридцать лет она выглядела изможденной, потому что муж пил, гулял и мало зарабатывал. Пожалуй, он был самый известный лентяй и пропойца в их городе. Чтоб прокормить семью из пятерых детей, Симе приходилось день и ночь работать. Но несмотря на то, что она явно измучена семейной жизнью и, хотя не принято было засматриваться на замужних, многие мужчины тоже пялили глаза на ее красоту. Кстати, мужья – греки практически не ведали ревности. Они знали: их жены никогда себе не позволят гулять от них.
Это считалось позором и пятном на весь род. И, если случалось такое раз в десять лет, от таких женщин отворачивались, обзывали в глаза и даже могли побить. Наверное, при этом думали: «Почему я могу терпеть своего гада, а ты себе позволила. Вот и получай теперь! А как ты думала? За все в этой жизни надо платить!»
Греческие женщины были необычайно скромны и верны своим мужьям. Чего не скажешь о мужчинах. Они себе позволяли связи на стороне. Особенно их любили русские женщины. Но греки не женились на них. Редко позволялись такие браки и до, и после высылки.
Тетка хорошо отнеслась к Савве и Ирини. Интересно, оказалось, что крестным ее был родной Иринин дед Кокинояни. К тому, же тетя Соня была самой младшей сестрой Хрисаны Триандофиловой-Ксенексолцы, Роконоциной ближайшей подруги. Родственники – крепче не бывают! Так, что Ирини сразу же почувствовала себя защищенной и в своей тарелке. Первого мужа тети Сони забрали в тридцать седьмом. Пять лет назад она вышла замуж во второй раз, ее сыну Василию от первого брака было тогда четырнадцать лет. Совсем недавно, в девятнадцать лет, Василий женился и купил маленький домик. Со вторым мужем, Ставро, тетя Соня не сошлась характером и вот уже год они разводились, жили отдельно. Ирини не нравился теткин бывший муж, хоть тот и обладал красивым породистым лицом. Один раздвоенный подбородок чего стоил. Но зато противный же был! Все ему было не так. Любил только себя. Вырядится в белые туфли и белые брюки, надушится одеколоном, расчешет на пробор свои крутые седые кудри и бродит по химпоселовским улицам. Работать не хотел.
– Плевал я на советскую власть и на вас всех, – говорил он, смачно сплевывая в сторону, когда кто-нибудь заводил разговор о преимуществах работного человека. Но при этом оглядывался по сторонам, как бы еще кто из посторонних не услышал. На что он жил – непонятно. Тетя Соня говорила, что его содержат его любовницы.
Ирини подружилась с хозяйкой дома. Тетка быстро оценила характер и ум родственницы. Она и помогла найти им участок с недостроенным домом позади ее огорода на соседней улице.
Дом Александриди достраивали почти год. Пятилетняя Наташа помогала смотреть за Кики, которую здесь стали называть по-русски – Катюшей. Вторая дочь Ирини была очень спокойным ребенком. Как заснет, так и не пошевельнется, пока не проголодается. Началась ранняя и очень теплая весна. Наташа гуляла каждый день по большому двору и огороду. Услышит плачь-сразу сбежит через огороды маме сказать. Ирини бросала стройку, спешила покормить, перепеленать ребенка и снова за работу. Наташа качала качалку, пока Катя снова заснет. Старшая дочь была предоставлена сама себе. Летом, пока младшая сестренка спала, а дома никого не было, несмотря ни на какие запреты, бегала купаться на большой арык, который был через три дома от них. Оборвала весь почти виноград в винограднике: так полюбился ей этот фрукт. Тете Соне такой убыток не понравился. Она сказала об этом Ирини. Опять же, несмотря на запреты, Наташа нет-нет, да и сорвет кисточку винограда, пока никого рядом нет. Но от зоркого взора тети Сони невозможно было укрыться, и она нет-нет, да скажет:
– Ирини, опять твоя дочка сорвала кисть винограда.
– Неужели опять? – возмущалась Ирини, – только вчера говорила этой засранке не трогать. Что за ребенок! Не ребенок, а чертенок. Где она, противная девчонка, сейчас же я ее отлуплю.
Ирини периодически от души лупила старшую дочь, та смотрела на нее осуждающе и навзрыд плакала. После таких случаев, Ирини себя поругивала: ребенок срывает виноград потому, что родители не покупают его на базаре, на такую роскошь у них просто нет денег, особенно сейчас, когда они строятся. Разве это ребенку объяснишь. Ребенок хочет кушать и все. Ирини вздыхала:
– До каких пор мы будем недоедать?
Периодически, тетя Соня просматривала свой виноградник и тоже вздыхала:
– Глянь, опять недосчиталась двух кисточек. Посмотри вот здесь, видно свежесломанные веточки.
– Ну, что за девчонка! Пойду найду ее. А вы, тетя Соня, в следующий раз последите за ней, да отшлепайте, я разрешаю.
– Да, не усмотреть за ней, – сокрушалась тетка, – я сколько слежу, она, хитрая, делает все незаметно, но виноград исчезает. А я хочу отнести его на базар поторговать. Деньги, сама знаешь, не лишние.
– Может, это Ставро срывает виноградные кисти? – осторожно предположила Ирини.
Тетка посмотрела на нее с большим сомнением, потом как будто озарившись какой-то мыслью согласилась:
– А может! От этого идиота все можно ожидать. Бездельник и нахлебник!
Всякое можно подумать о муже, который грозился, что выселит жену и оставит на бобах, хотя дом строили вместе. Короче, вскоре их развели, и лучшую половину он высудил себе. Тете Соне пришлось прорубить стену для двери с другой стороны дома. Но это было уже когда семья Саввы перешла в свой недостроенный дом. Деревянные полы были настелены только в одной комнате. В кухне и сенцах было много недоделок. Вторая комната еще не была даже отштукатурена.
Пока Савва с Ирини жили у тети Сони и строили себе дом, чуть не потерялась Наталия. Каждый день, когда просыпалась маленькая Катя, она прибегала сообщить об этом маме. В этот день было все также:
– Мама, Катя хнычет, наверно, есть хочет. Я тоже хочу.
– Иду, иду. Возвращайся домой, понянчь ее, а я следом. Осталось мне здесь до штукатурить ровно пять минут.
– Ладно, только быстрей, – и дочь побежала по переулку. Через огороды уже не пройдешь: кругом глубокие арыки вокруг насаженных огородов. Некоторые из них полные воды.
Когда Ирини пришла домой, Катюша орала не своим голосом, а Наташи нигде поблизости не было. «Ну, обезьяна, куда она делась? – подумала о дочери мать. – Ох и получит у меня, когда вернется!» Но Наташа не возвращалась. Когда наступил вечер все знакомые и незнакомые искали ее уже несколько часов. Заявили в милицию, что пропала пятилетняя девочка. Как назло, у Саввы смена длилась два дня на Буруле и дома его не было. Искали по улицам, палками проверяли арыки с водой, лазили и в рядом текущую речку. Все думали, что скорее всего утонула. К ночи милиция так ничем и не помогла. Все почти разошлись по домам, а Ирини, с ребенком на руках и с тетей Соней рядом, шла и плакала. Вдруг остановился какой-то старик, как оказалось, знакомый тете Соне грек, спросил в чем дело. Выслушав тетю Соню, вспомнил, что видел плачущую девочку, к которой подошел мужчина, взял за руку и повел по этому тротуару в сторону верхней дороги.
Бедная Ирини уже и верить боялась. Побежали с Катюшей на руках опять в милицию. Ей сказали, уже поздно, завтра займутся поиском, но Ирини настояла. Пошли туда уже в десять часов вечера. Прохожих было мало, но все же были люди по дороге, которые указали, где видели мужчину с плачущей девочкой. Подошли к приличному дому с садом.
Постучали в дверь. Открыла пожилая женщина. Ирини с плачем спросила, нет ли у них ее дочки. Вышел мужчина:
– Да, я нашел ее сегодня одну среди улицы. Она потерялась и плакала. Я ее и привел домой.
– Наташенька! Где она, покажите ее. Она отдала Катюшу тете Соне и вбежала в комнату. Наташа крепко спала. Ирини стала будить ее, она проснулась и испуганно стала оглядывать всех. Мужчина сказал:
– Пусть она останется до утра. Завтра заберете ее.
На том и порешили. Назавтра Ирини не знала, как и благодарить хозяев. Отнесла два килограмма отборных помидоров со своего огорода. Правда, мужчины не было, он ушел на работу. В постели лежала его очень больная жена, а по дому хлопотала ее свекровь. Она рассказала, что невестка не могла родить, а теперь и вовсе болеет и, что и сын, и невестка очень обрадовались, когда в доме появился ребенок. Если б не нашлись родители, то Наташу бы удочерили. Уже и имя новое дали. Вот такие дела.
Успокоившись дома, Ирини расспрашивала дочь, как так могло случиться, что не нашла улицу свою. Наташа рассказала, что засмотрелась на кого-то, а когда почувствовала, что должна уже быть ее улица, то не узнала ее. Значит, она не заметила, как прошла ее, вернулась, нет не она. Пошла дальше назад – опять не та. Может, наоборот не дошла, пошла вперед, но опять не нашла. Так она ходила взад – вперед, пока не выбилась из сил. Очень хотелось есть. Тут и подошел тот добрый дядя и повел к себе.
Там ее накормили, помыли чумазую, положили в чистую пахнущую постель с простынями. Она чувствовала себя принцессой. Домой ни капельки не хотелось. Правду сказать, не велика была радость, когда мама пришла за ней. Опять надо смотреть за сестренкой. Чуть что – получать затрещины. Целый день сама с собой. Как ей не хватало ее любимой бабушки Роконоцы!
Ирини почувствовала дочкину не радость. Конечно, они живут очень бедно. После этого случая, Ирини решила обзавестись белыми простынями. А эти люди жили зажиточно. Шустрая дочка сразу уловила эту разницу.
Вообще все отмечали ее сообразительность. Сама Ирини не очень-то это замечала. Правда, перед самым отъездом из Осакаровки, дочь удивила не только ее, но и всех родных. Наташа просилась пойти в кино с Ириниными братьями. Ирини не пускала, считала, что она все-равно ничего не поймет. Генерал говорил тоже, что ей еще рано, но добряк Харитон взял ее с собой. Немой фильм был о войне с немцами, о женщине разведчице, о любви. Как ни странно, после кино, четырехлетняя Наташа ответила на все вопросы, что в том кино происходило. И Роконоца, и Харитон, и Генерал, и сама Ирини диву давались. На самом деле, Наташа ничего не поняла из фильма. Но когда стали расспрашивать, она смекнула, что речь идет о том самом фильме, который они обсуждали подробно накануне, вечером, после того как ее, Наташу, отправили за дверь спать. А она, обиженная, просидела все это время приложив ухо к двери, с любопы