Праздновать они собирались допоздна: крестины как-никак. Около Исака лежали кеменже и смычок. Илия нет-нет-любовно погладит инструмент, подергает струны: он был большой знаток греческих песен, которые исполнялись под этот старинный понтийский инструмент. Он ждал удобного момента, когда можно будет в очередной раз попросить Исака сыграть музыку на его любимые песни. Хотелось петь, но сам он никогда не начинал – ждал, когда кто-нибудь попросит. Долго ждать не приходилось. Все любили его сильный голос и благозвучное пение. Обычно к нему присоединялась сестра Кица, но после недавней смерти матери и брата она все еще воздерживалась петь, считала это грехом.
Солнце медленно уходило за гору, сразу спустились сумерки. Семья Христопуло все сидела, не желая расходиться. Наконец, крякнув, уже отрезвевший от вина, которое он выпил сегодня немыслимое количество, Красный Паника встал:
– Ну, что ж, как бы у тебя, Пантелей Фанайлиди, не было хорошо, – сказал он, шутливо, но веско, обращаясь к хозяину дома, – да пора и честь знать!
– Сидите, еще вся ночь впереди, – ответил гостеприимный свояк. Он искренне любил всех Христопуло и рад был лишний раз посидеть, поговорить, вспомнить молодость. С самим Красным Паникой любому было за честь провести время. Но Паника показал глазами на Роконоцу:
– Пора, дочь твоя еле держится, заморилась за нами здесь прислуживать. А у нее дите малое, да небось ночью неспокойное. Давайте, парни, пойдем!
Сыновья уже и сами поднимались. Скаля зубы и подшучивая друг над другом и над отцом, они встали, пожали Пателею и Исаку руки, поклонились женщинам и, балагуря с Кицей вышли за калитку. Следом поднялись и родители Исака. Их тут же за оградой поджидала лошадка с тарантасом. Старик Пантелей пошел всех проводить до перекрестка.
Раконоца вздохнула. Радостно отметила про себя, отметив, что все прошло хорошо, все родные Илии и Исака явно довольны. Они с Ксенексолцей быстро убрали со стола, обсуждая последнюю новость, которую узнали за столом: Кирилл женится на девушке из соседнего села, которую однажды видела Ксенексолца в церкви. И теперь она описывала ее внешность Роконоце.
– А какая она, как я могу знать, – ответила она на ее вопрос. На лицо видная, а на характер посмотрим, какоженим Кирилла.
– Интересно, твой брат Хамбо, намного старше Кирилла, а не женится…
– Так ему лень; невесту-то надо искать, – ответила Ксенексолца, – что ты не знаешь Хамбо? Работает с большой ленцой. Наш председатель колхоза «Красный садовод» все время недоволен им. Ох, мы и хохотали, когда все собирали табак в колхозе, а он, что ты думаешь: ногу на ногу, под стогом улегся. У него ж обычно все перекуры затяжные. Вдруг видит, председатель Фотиади появился на арбе. Тут он так подскочил, как ужаленный, и ну – за работу так усердно, лучше всех! Председатель даже похвалил его. А мы прямо – таки давились от смеха. Мимика и жесты Хрисаны – Ксенексолцы были так уморительны, копируя брата – лентяя, что Роконоца, живо вообразив эту картину, смеялась, закатывалась от рассказа подруги так звонко, что, наверное, христопульские слышали ее смех на подходе к своему дому на другой улице.
– Ох, подруга, аж скулы свело. И как это тебе удается? Никто так не умеет насмешить! – Роконоца вытирала слезы уголком своего фартука, стараясь унять судорожные смешки.
– А разве я что-то особенное сказала? – последовал невозмутимый вопрос тонюсеньким детским голосом. Роконоца фыркнула, еле сдерживая смех.
– Ну, хватит, сколько можно? Бедный Исак, бедняга, наверное, смеется целыми днями. Смотри, может грыжа от постоянного смеха появиться.
– Да, это да, посмеяться он любит, – заметила совершенно безразличным голосом Ксенексолца.
Как ни ревновал Илья свою красавицу – жену, но все же он нашел возможность отправить ее, вместе со вторым, уже трехлетним, сыном Хариком в Севастополь, к ее сестре отдохнуть и полечиться. Наступило лето, пора летних каникул, и старшие дети вполне самостоятельные могли оставаться дома, и помогать деду вовремя кормить скотину, поливать огород. Так что Роконоца, наконец, смогла поехать повидаться с сестрой.
Наталия, по возвращении, рассказывала, как хорошо они с Хрисуллаки, так она ласково называла старшую сестру, провели время. Какой прием ей оказывал брат Георгос, живший недалеко от сестры! Женат он был на богатой гречанке, отец ее, Иван Василиади, занимался торговлей рыбы. Двое сыновей Георгиса были совсем малыши. Все было замечательно в этой семье тоже. Везде у них в домах дышало достатком. Особенно Наталии понравился дом сестры. Он ей казался шикарным, ухоженным, нарядным, даже стало обидно за свой дом: такого порядка у нее никогда не было. Христина ее успокоила, сказала, что на селе, и с малыми детьми, она б тоже быстро забыла об порядке. Сестра не уставала показывать Наталии город, который прямо – так потряс ее. Каким прекрасным, чистым, зеленым и элегантным был Севастополь! Казалось, что все население города состоит из моряков, морских офицеров, их жен и…музыки. Повсюду откуда-то неслась музыка на морскую и моряцкую тему. Русским языком Наталия почти не владела, но музыка не нуждалась в переводе. От нее оставалось ощущение легкости и красоты. Хотелось летать и творить прекрасное. Христина подарила ей красивый, тогда очень модный, полосатый костюм, с матросским воротом, ставшим предметом зависти всей женской половины односельчан. Месячный отдых у сестры с малышом Харитоном надолго запомнился Роконоце. У Христины уже были взрослые сыновья, Аврам – семнадцати и Михаил – шестнадцати лет. Расставались очень тяжело, как чувствовали, что больше друг друга не увидят.
Ирини была четвертым ребенком у Илии с Наталией, старший Федор, потом дочь Мария, умершая в младенчестве от какой-то непонятной болезни, через год родилась Кириаки-Кица-Кики, потом Харитон-Харик, за ним дочь Ирини, а потом еще три сына – Яшка, Павлик – Панжелико, в честь деда Паники-Кокинояни и Ванечка, который только что родился в начале тридцать девятого года. Семеро детей. Роконоца целыми днями возилась с ними. Не успевала порой и умыться.
Ирини отчетливо помнила все что происходило в доме чуть ли не с четырех лет. Она хорошо помнила, как отец ласково и приветливо обходился с их матерью. Кстати, несмотря на частые роды, фигура матери не испортилась, а лишь чуть-чуть округлилась. Отдыхать ей не очень – то приходилось. Некогда было накапливать жир. В то время толстяки не водились, разве только больные какой-то особой болезнью. Руководить такой оравой детей и огромным хозяйством было не просто. На отдых отводилось время свадеб. Отказаться от приглашения на такое событие было не принято и хочешь не хочешь, а надо было идти.
Однажды осенью, когда основные летне-осенние работы были закончены, чета Христопуло отправилась на свадьбу. Дома оставался за хозяина старший сын Федор. Старик Пантелей вообще свадеб не пропускал. Там у пламенного проповедника Библии была возможность встретиться со стариками своего возраста, поговорить, пообсуждать жизнь на земле и царствие Божие. Библию он знал почти наизусть, часто цитировал куски писания от всех четырех евангелистов. После застолья старики, чинно усевшись в сторонке на бревне или лавке у дома, почтительно внимали ему и вели долгие тихие разговоры.
Осень входила в свои права. Все лиственные деревья стояли в своем золотом, и буро-красном уборе. Совсем недалеко возвышались горы, покрытые зелено-красно-желтым лесом, как на картинке. Идешь и глаз невозможно оторвать от такой красоты. Вечером тянет оттуда свежестью. Слышно пение птиц. Кругом какая-то волшебная тишина и покой. Вдалеке слышится музыка кеменже и гармошки, как раз оттуда, где собиралась свадьба. По дороге туда, Илья не один раз заметил, как на его жену, как всегда, заглядываются прохожие. Она и в самом деле выглядела неотразимо в своем новом, переливающемся на голубом поле яркими цветами, понбархатном платье и в шарфе из этой же благородной ткани.
Платье это он привез в прошлую зиму из очередной поездки в Москву. Роконоца вышла в нем на люди в первый раз. Потом, уже на свадьбе, женщины, а больше мужчины так и крутились вокруг них, чтоб лишний раз взглянуть на ее красоту. Не выдержал на этот раз такого испытания Илья: свадьба только началась, только начали танцевать, а он взял жену за руку и сказал:
– Пошли.
– Куда пошли?
– Домой.
– Как домой? Мы только пришли, – удивилась Роконоца.
– Наталия, не разговаривай, пошли, я совсем забыл: у меня дома дело есть.
– Какое дело, Лия? Давай останемся. Я еще не видела ни Кицу, ни Ксенексолцу. Они еще не пришли даже.
– Пойдем, говорю, – Илья исподтишка смотрел на подходивших поближе людей, и отворачивал от них голову, как от назойливых мух.
Наталия проследила его недовольный взгляд и все поняла.
– Ну, что-ж, раз надо, пойдем, – сказала она покорно. Она не любила эту его черту и, знала, что он пытается всю жизнь скрыть свою непомерную ревность, но и мучать его у нее желания не было. Потому как ревновал, да. Но и любил безмерно.
Отец Наталии все потом удивлялся, почему ушли так рано и ничего, главное, ему не сказали.
– Бросили меня и ушли…Секреты у вас что ли от меня?
Илия что-то насочинял. Но, кажется, дед Пантелей тоже понял в чем дело. Глянул на него проницательно и покачал сокрушенно головой. Илья, усердно передвигая ящики с зерном кукурузы, сделал вид, что не заметил реакцию тестя.
Поток переселенцев на Патриду, в Грецию особенно усилился в двадцать третьем годуй продолжался несколько лет. Уехало более десяти тысяч греков, уехало бы гораздо больше, но греческое правительство боялось принять столько «зараженных» вирусом коммунизма людей. Советским грекам – понтийцам, как и многим другим народностям, не нравились новые порядки, когда стало престижно жить бедно и работать на «чужого дядю». Раньше, работая на своем поле, в страду, Пантелей Фанайлиди мог нанять батраков, приезжающих с русских близлежащих поселков и, заплатив деньги, быть уверен, что работа будет проделана на совесть. В прошлом году он нанял тех же ребят, но они не сделали и половины работы, а оплаты затребовали прежней. На хозяйские возражения, они ответили: «Теперь лакеев и рабов нет. Спасибо скажите, что хоть что-то сделали».