Ну, что ей скажешь? Он давно знает, что не очень-то жена его любит. Любила б находила бы время мужу хорошо сготовить обед.
Савва вздохнул от своих нерадостных мыслей. Ткнул вилкой в соленый баклажан. С удовольствием заел им картошку. «Ну что-что, а надо отдать ей должное: соленье у нее отменное!». И как-то отошли унылые мысли о жене.
«Хорошая она у меня все-же. Хозяйка. Чистоплотная. Трудяга. Красавица. Что мне еще надо?»
Дети еще спали, Наташа играла с подружкой около калитки.
– Наташа, иди домой, дети скоро проснутся, – велел он, уходя из дома.
– Папа, я здесь с Людой, никуда не уйду. Я услышу, когда они проснутся.
– Иди лучше домой, маме не понравится, что ты не около детей.
– Папа, они же спят, а я поиграю с Людой, – дочь просительно смотрела на него. Он ничего не сказал, что означало разрешение остаться с подругой.
Ребенку семь лет, конечно, хочется поиграться с ровесницей.
– Смотри, не прозевай, когда они проснутся, – наказал он ей трогаясь, перед тем как захлопнуть дверцу автобуса.
– Хорошо папочка. Дочка счастливо улыбалась ему, когда он махнул ей рукой, уезжая на своем фыркающем автобусе.
Савва знал, что Наташа любит его больше, чем маму, хотя, когда они спрашивали ее кого она больше любит, Наташа отвечала, что любит обоих одинаково. Савва никогда не бил ее и почти не ругал. Знал, что Ирини нередко бьет ее. Он настаивал, чтоб Ирини не наказывала ее слишком строго, ведь когда-нибудь дети вырастут, не раз напомнят обиды. На что Ирини отвечала, что ее мать тоже гоняла, но она ее любила, любит и будет любить. Впрочем, дочь редко жаловалась, видимо, боялась разозлить ее еще больше. Старшая дочь внешне была не в его вкусе, хотя была почти точной его копией. Слава Богу нос ее был маленький, каку жены. Он любил среднюю нежную беленькую Катеньку, копию Ирини. Младшая еще не понятно в кого. Очень смуглая и волосатая. Тетя Соня сказала, что раз волосатая, значит будет богатая. Неплохо бы!
Ирини вернулась с водой припозднившись. Встретилась с тетей Соней и ее родственницей, разговорились у колонки с водой. Пришла домой через час. Мужа, конечно, уже дома не было. Наташа с подружками играла в догонялки, а девочки ревели в два голоса, проснувшись, наверно, час назад. Еще издалека, Наташа, завидев ее побежала домой, но успокоить сестренок к ее приходу не успела.
«Какая же непослушная эта Наташка!», – свербило у Ирини в голове, злясь на себя и на то, что детская кровать была сплошным месивом с мокрыми пеленками, сдвинутой клеенкой, размазанными детскими соплями, спутанными волосами и их несчастными, голодными лицами.
– Сколько раз я тебе говорила, не выходить со двора, когда меня нет дома.
Наташа стояла, виновато теребя подол короткого платья:
– Я была около дома.
– Ты что не понимаешь, что такое не выходить за калитку? – Ирини резко ударила ее по спине. Наташа взвизгнула и отбежала
– Куда побежала? Я с тобой говорю! – крикнула вслед Ирини.
Наташа остановилась, испуганно глядя на нее.
– Я у папы спросила. Он разрешил…
– Да? Разрешил? – издевательски переспросила Ирини, но подумала, что зря ее ударила. С мужем вечные проблемы. Она говорит одно ребенку, а он – другое.
– Зачем ты у него спрашивалась, я ведь тебе всегда говорю, когда дома нет мамы с папой, ты должна быть возле сестер. Видишь, какие они теперь? – говорила она, надевая на них платьица. Тебе надо было всего лишь снять их с кровати. Давай, быстро обуй их и больше так не делай. Поняла? Т- грозно спросила она.
Наташа кивнула головой и принялась обувать Катю, потом Женю. Строптивая Женька не давалась: она лежала и спихивала ногами уже надетые сандалеты.
– Мама, Женя не дает мне обуть ее, – пожаловалась вконец измученная Наталия.
– Дай сюда, никакой от тебя пользы! Даже простую работу ты не можешь сделать! – разозлилась Ирини, выдернув из ее рук ребенка.
– Моя маленькая, сейчас, сейчас, – говорила она, улыбаясь закапризничавшей младшенькой. Наташа смотрела на них с обидой.
– Иди, займись Катей. Покорми ее жареной картошкой. На кухне лежит в завернутой тарелке с крышкой. Смотри не переверни или не урони ее. Осторожно разверни.
Наташа ушла в летнюю кухню, ведя за руку спокойную кривоножку Катю.
Саввина сестра, Аня, была засватана зимой пятьдесят девятого, и через месяц уехала в Осакаровку, где в сентябре собирались сыграть свадьбу. Жених жил в Осакаровке, через дом, где до переезда в Джамбул, Аница жила в семье брата Саввы. Строиться соседи Халкиди стали в тот год, когда Савва вышел с тюрьмы. Вот Аница и бегала помогать: сначала месить глину с соломой, потом делать саманы. Обычно девочка с ленцой, вдруг стала такой трудолюбивой: и встанет рано и работает едва не дольше всех. Объяснение не замедлило проявиться: дом строился Корцалой Халкиди для сына Тимки, красавца, богатырского сложения. Говорили, у Тимки была девушка, тоже Аня, но русская, а жесткая Корцала запретила ему и думать о ней. Она, видимо, оценила труды соседки Аницы Александриди и велела ему жениться на ней.
Отправляя ее в последний раз в Осакаровку, Савва отдал на ее свадьбу все деньги, какие были в семье. Два других брата, как, оказалось, ничего не дали. Однако, как ни странно, шли разговоры, что все устраивают не Савва, а Митька с женой на свои деньги. Н-да… Муся Токарская никогда не упускала возможности пустить пыль в глаза. Она работала бухгалтером и чувствовала себя на голову выше всех. Ну, что скажешь – грамотная. Окончила семилетку. Ей не пришлось пережить высылку. Вот и выучилась. Ирини же так и осталась с двумя классами. Ей приходилось делать мужскую работу, а потом еще и женскую. Маруськин Митька – чечен настоящий добытчик, все для семьи, а Савва вел себя, как чистый интеллигент. Всегда вечером тщательно вымытый с газетой, готовый обсудить международные события с кем бы то ни было. Особенно ему нравилось пообсуждать международные проблемы со своим соседом Демьяном Филимоновым.
Женатый, но бездетный сосед был лет на десять старше, работал счетоводом и был уважаемым человеком на их улице. У Демьяна периодически случались запои до белой горячки и тогда он гонял по дому и двору почему-то не жену, а свою мать, тщедушную согнувшуюся старушку. Но собеседником он был неплохим. Весьма возмущался Советской властью касаемо раскулачивания и ссылок. Его родители пострадали от этого очень сильно. Они с Саввой рассказывали подробно друг другу, как ссылали их с родных мест.
Демьян саркастически выдавал:
– Вот, дорогой Савва, всю жизнь я «мечтал» прожить среди узбеков. Кумекаешь? Узбеками он называл все национальности азиатского происхождения.
– Вот-вот. И я здесь кукую, – вздыхал Савва.
– Н-да-а-а
Короче, любил Савва, как замечала Ирини, помусолить на политические темы. Еще любил посидеть со своим новым баяном на лавочке, поиграть на заказ, то соседям, то гостям. Отдыхать он любил больше, чем работать. Собственно, он мог сделать любую работу лучше других, но для этого ему нужно было особое настроение. Под одно из таких настроений он собрался сделать низенькие стульчики и сделал четыре штуки, красиво покрасил и получились скамеечки – игрушки, хоть на выставку: так и хотелось посидеть на них. Для дома и семьи он не прилагал особых усилий. Полагался на жену. Она и побелит, и покрасит, и огород вскопает, и посадит, и польет, и урожай соберет. Его же работа заключалась лишь в том, чтоб ходить на работу и отработать положенное время. Даже на стройке собственного дома он работал меньше, чем беременная жена. Зато очень любил свою работу водителя автобуса. Любил Савва творчество. Когда появились микрофоны в автобусах, он непременно приветствовал своих первых пассажиров по утрам и прощался по вечерам. Никто, кроме него, этого не делал. Это уже лет через пять водители стали тоже активно пользоваться микрофоном и то: просто включали стандартную приветственную магнитофонную запись.
Почему он был таким, Савва сам не знал. Но преодолеть себя не мог. Любил, когда работал во вторую смену, встать с утра, привести себя в порядок, плотно позавтракать, потом пойти в сарайчик, открыть свой любимый, кованный по углам железом, чемодан, открыть его и часами возиться с содержимым в нем. В чемодане были тетради, карандаши, ручки, документы, фотографии, альбомы. Любил писать письма в Осакаровку братьям, другу – куму, который крестил Наталию. Писал на Кавказ тетке Рае. Она переписывалась со своей сестрой Еленой из Греции и переслала Савве несколько фотографий тетки Елены и ее двух взрослых сыновей, то есть двоюродных братьев Саввы. Он смотрел на фото бравых усатых, хорошо одетых, молодцев и думал о том, что никогда не увидит их. Судя по всему, жизнь у них прекрасна. А то бы, что они так беззаботно улыбались? Кстати, тетка Рая писала ему, что тетя Елена знает тетку Христину, Иринину тетю, сестру Роконоцы, переехавшую в Грецию из Севастополя. Оказывается, ее сын Василий, стал греческим коммунистом. Даже ездил в Россию по партийной линии и навещал любимый родной город Севастополь.
«Вот где счастливец! – думал Савва, перебирая фотографии. – Мне б такую жизнь! Разъезжает по миру и никаких паспортных проблем!»
Перечитав письма и пересмотрев фотографии, он все раскладывал по местам. Альбомы для фото у него были шикарные. Особенно один, в голубой обложке из рифленого кожзаменителя. В нем он хранил открытки с видами Греции, Сочи и Адлера, присланные теткой. А также черно-белые, подкрашенные открытки типа «Лети с приветом, вернись с ответом!» У каждой новой открытки было своем место.
Савва любил писать в специально отведенной общей тетради некоторые анекдоты, басни, песни, стихи. Все они были выписаны из разных журналов, книг и, как бы обращены неведомому другу. Может быть потому, что другом в Джамбуле Савва так и не обзавелся. Ну, был, вроде, турок еще с тюрьмы, но у них, у мусульман, другая жизнь. Все равно, такого друга, как двоюродный брат, Костас Мавриди, из Красной Поляны он не нашел бы. На первой странице написал по диагонали своим исключительно красивым почерком: «Как часто небрежно набросанные строки, для жизни нашей таят бесценные уроки». И дальше много изречений и советов о жизни, типа: «Мой друг! Играя в незнакомую игру никогда не делай первого хода!», «Где нет высокого, там и низкое возвышается», «Берегись козла спереди, коня сзади, а женщину со всех сторон!», «Как басню, так и жизнь ценят не за длину, а за содержание», «Умеет человек жить – на него злятся, ему завидуют, не умеет – его презирают», «Посеяв кактус, не надейся на урожай винограда», дальше шли короткие заметки типа анекдотов из жизни и деятельности его кумира – Александра Македонского.