— Нет. А кто это? Лётчик?
— Циолковский был изобретатель. Он изобрёл ракету и написал много интересных книг про космос.
— А! Так он был лётчик? — опять спросил Миша.
— Нет, он, как и я, был учитель. — Алексей Павлович немного покраснел и покашлял. — Он был старик. Глухой старик. И он ещё плохо видел и спотыкался, когда шёл по земле. — Алексей Павлович потёр свой шрам на лице. — Или, может быть, он спотыкался, потому что всё время думал о звёздах, и когда шёл куда-нибудь, то видел только звёзды во тьме и летящие к ним ракеты.
Алексей Павлович и Миша вышли на обрыв к реке. Река текла глубоко внизу, и ивы по её берегам были похожи на маленькие серебристые облачка. А за рекой, до лесистых холмов на горизонте, шли поля. На полях везде росли капуста и картошка, и колхозники уже начали убирать их. Видны были маленькие сверху грузовики, приехавшие в поля, и точками розовые и зелёные косынки девушек, и ещё сизые кучи срезанной капусты.
— Посидим, — сказал Алексей Павлович. — Сперва нужно помолчать и как следует посмотреть на всё, чтобы запомнить. Знаешь, так просто, для настроения.
— Как — для настроения? — спросил Миша.
— Ну чтобы легко стало. На душе.
— А! Мне уже легко, — быстро сказал Миша и посмотрел на планёр. И вообразил, как сейчас полетит красный планёр.
— Но мы всё равно ещё посидим, — сказал Алексей Павлович. — Смотри, как тихо! Вон, видишь, деревья жёлтые, а вон, правее, целый лес багровый, а там — видишь? — ещё не успело пожелтеть, там зелено. И паутина летает.
— А почему она летает?
— А это такие маленькие паучки. Осенью они выпускают паутинку, и ветер несёт их с севера на юг, а когда стихает, паучки опускаются на землю и сидят на траве. А потом опять летят. Всё летит, Миша, всё, брат ты мой, летит — и жизнь наша, и птицы, и ракеты, и сама земля, и солнце — всё летит!
Алексей Павлович опять потихоньку замурлыкал песню, которую когда-то пел на севере. О том, как внизу уходят назад гористые берега, море и виден Северный полюс. И как ветер дует над Новой Землёй и солнце совсем не заходит и мерцает над океаном.
Миша сидел смирно, смотрел на красный планёр, который вздрагивал рядом на траве, просясь в полёт, смотрел на широкие, до самого горизонта, поля за рекой и думал, что эти поля идут до самого Дальнего Востока, где живут сейчас его отец и мать, и до Новой Земли, про которую пел Алексей Павлович, и ему было хорошо.
— Ну ладно, — сказал Алексей Павлович и встал. — Давай-ка запустим мы с тобой этого бродягу!
Он взял планёр в правую, здоровую руку. А левой погладил его крылья и фюзеляж.
— Внимание! — закричал он громовым голосом, и эхо отдалось из лесу.
— Старт! — крикнул он ещё громче, и эхо опять отдалось, а планёр уже рванулся вперёд и полетел.
Сперва он покачивался, будто был взволнован свободой и не знал, куда лететь — вниз или вверх. Потом успокоился, воздушные токи, поднимавшиеся от реки, подхватили его, и он стал забираться вверх. Он парил уже выше места, где стояли Алексей Павлович с Мишей, и заворачивал направо, но потом, раздумав, переменил курс и полетел налево, на восток, забирая всё выше и выше.
Сияло неяркое, сентябрьское солнце, всё заливало своим ласковым светом, и ветры, которые тихонько дули над землёй, были лёгкими и тёплыми. А там, за рекой, в полях, люди, увидев планёр, прикрывали глаза от солнца рукой и смотрели на красную птицу, стремительно несущуюся к недоступной высоте, как на чудо.
— О! О! Смотрите! — говорили они друг другу.
А планёр летел всё дальше! И хотя Алексей Павлович с Мишей остались далеко на обрыве, они тоже как бы летели вместе с ним и вместе с ним озирали землю и радовались ласковому дню и тому, что внизу идёт мирная работа и что люди замечают их планёр.
ПУТЕШЕСТВИЕ В РУКОМАРУ
Люблю я проводить осень в Пицунде, потому что нет, наверно, места лучше на всём Чёрном море.
Приехал я в Пицунду и пошёл искать себе дом. Долго я ходил по солнцу, устал и присел отдохнуть на лавочке возле какой-то калитки.
Вдоль дороги росли эвкалипты — высокие деревья с узкими длинными листьями. Они начали уже опадать. Много оранжевых, шоколадных листьев и коры, свёрнутой в трубку, лежало на земле. Ребята собирали листья и кору в кучи и жгли маленькие костры. Эвкалиптовый дым был горек и пахнул лекарством.
Я понюхал дым, задумался и не заметил, как из калитки вышел мальчик Валерка.
Он был в зимней шапке, глаза его серебрились, а лицо было бледно; он приехал с севера, и ему было семь лет.
— А откуда ты приехал? — спросил он.
— Я не приехал, а пришёл, — сказал я. — Я целый день шёл пешком из Гагры.
— Ух! — изумился Валерка. — А куда ты идёшь?
— А иду я… — тут я немного подумал, — иду я, братец ты мой, в Рукомару.
Никакой Рукомары, конечно, не было на свете. Но мне тут же показалось, что она есть. Может быть, на меня так подействовал запах эвкалиптового дыма или чёрные кипарисы. Или далёкие горы, которые были тёмно-красными в этот предвечерний час.
— А где эта Рукомара? — спросил Валерка.
— Совсем рядом, у моря, — махнул я рукой.
— Я ещё не видел моря, — сказал Валерка. — Я вчера только приехал. А что в этой Рукомаре?
— О! — сказал я. — Там вода утром в море белая, как молоко. А днём синяя, как небо весной. Вечером лиловая и густая, как масло. А на закате розовая. Люди там чёрные от солнца, только зубы у них белые, когда они смеются. Целыми днями сидят они на горячих камнях, пьют кофе и смотрят в море и на облака.
Я уже отдохнул, встал, взвалил свой рюкзак, но поглядел на дом, из которого вышел Валерка, на сад с георгинами и подумал: почему бы мне не пожить здесь? Тогда я вошёл в калитку, поговорил с хозяйкой и остался жить в этом доме. А Валерка стал моим соседом — он был племянник хозяйки.
На другой день я собрался на море.
— Можно, я с тобой пойду? — попросил Валерка. — А то я один не дойду до моря.
И мы пошли. Сперва мы прошли садом, открыли заднюю калитку, разогнали гусей, свернули налево, поскрипели ногами по гальке и вышли на кипарисовую аллею. Потом лесной дорогой пошли на базар. В тени возле базара дремали ишаки с пустыми корзинами.
— Ух! Это кто длинноухие? — спросил Валерка.
— Это ишаки, — сказал я, — Они пришли издалека, — видишь, копытца у них в пыли. Они пришли, наверно, из Рукомары. Они привезли нам сладкую хурму, мандарины, инжир и виноград.
Мы вошли на базар. Чёрные липкие кучи винограда лежали на прилавках. Мясистый инжир, похожий на луковки, таял на солнце. Сквозь шершавую кожу груш выступал сладкий сок. Девушки-абхазки смеялись и кричали Валерке:
— Ай, какой бледный мальчик! Хочешь винограду? Или груш?
И ещё они весело перекликались друг с другом и часто повторяли своё любимое: «Ара! Ара!» — что по-русски значит: «Нет! Нет!»
Мы купили фруктов и пошли лесом к морю.
— Куда мы идём? — спросил Валерка.
— В Рукомару, — сказал я.
Сосны были так высоки, что у Валерки падала шапка, когда он глядел на их вершины. Между длинных иголок висели крепкие шишки. В кустах нежно трещало.
— Кто это трещит? — спросил Валерка.
— Это началась уже страна Рукомара, — сказал я. — Здесь живут древесные лягушки. Они сидят на деревьях и поют, как птицы. И ещё тут есть бабочки величиной с птицу и птицы величиной с бабочку.
А впереди всё светлело, светлело, солнечный свет брызгал между стволов сосен.
Птицы пели на разные голоса и, перелетая, качали ветки колючих кустов. Под ногами у нас шуршала красная хвоя, а в лицо дул влажный ветер. Наконец мы вышли к морю.
— Ух ты! — сказал Валерка, и глаза его стали синими от моря.
Мы выбрали себе место на песке и разделись. Море звенело о камни и после каждой волны говорило нам тихое, протяжное «Рррасс!», очень похожее на «Здравствуй!»
— Это и есть Рукомара? Самая настоящая? — спросил Валерка.
— Самая настоящая, — сказал я. — Здесь две тысячи лет назад жили греки. Большой город с домами из белого мрамора, с высокими каменными тротуарами стоял на берегу моря. В каналы города заходили корабли с розовыми шёлковыми парусами. Греки, фригийцы, арабы, персы приплывали сюда из дальних стран. А город назывался тогда Великий Питиус. Но разрушился город, и занесло его песками. А страна Рукомара осталась, только её не каждый видит. Вон смотри, пальмы, видишь? На них растут кокосовые орехи, полные молока.
— Вижу! — сказал Валерка.
— А ещё ты видишь белые дома? — спросил я и показал ему на камни. — Видишь, из последнего дома вышел загорелый человек?
— Вижу! — сказал Валерка и показал мне на рыбака.
— Ага! Он будет ловить рыбу и жарить её потом на оливковом масле, на вкусном масле, которым солнце напитывает оливки всё лето.
— А какую рыбу он будет ловить?
— Прекрасную рыбу, самую лучшую, — сказал я. — Барабульку он будет ловить — маленькую рыбку с красными пятнышками по телу, и скумбрию, и кефаль, и ставриду, и камбалу, плоскую, как блин, — самую лучшую рыбу, какая только есть в море!
— А вон пароход! — закричал Валерка и показал мне тёмную точку на горизонте со слабым облачком дыма.
— Да, и пароход идёт к нам, в Рукомару, и везёт всё, что только нужно: игрушки и конфеты, куклы для девочек и ружья для ребят. Куклы эти могут говорить, как самые настоящие люди, а ружья стреляют конфетами.
— А пушки у них стреляют пирожными, да? — сказал Валерка.
— Да! Потому что эти рукомарцы весёлый и добрый народ.
Так мы, лёжа на берегу моря и греясь на солнце, как будто путешествовали в Рукомару. А вечером, наевшись сладких фруктов, накупавшись, купив у рыбака рыбы, набрав в лесу шишек и грибов, мы пришли домой.
Я стал готовить себе ужин на кухне, а Валерка вышел за калитку и встретил там толстого Мишеньку.
Мишенька тоже приехал на юг, и ему было семь лет. Но он приехал не один — с ним была мама, с ним был папа, и с ним была няня. Втроём они охраняли его, кормили его, купали его и втроём укладывали спать. Он был толстый, капризный и ни во что не верил. И он не любил никаких путешествий.