– А откуда Вы про Всеволожск знаете?.. Не знаю. Тяга к справедливости. – Проговорил Костя первое, что пришло на ум.
– Ну вот, сам и сказал. Справедливость, значит. И ты ее в доме этом хочешь найти, по приказу руководства в него залезая? Скажи еще, что тяга к порядку и закону. Ну, ищи, что тут скажешь. Иди короче, раз собрался. И этого, своего, буйного забирай. Только если из дома потом выйдешь – зайди к Федотовой, не забудь.
Разговор Ольшанского с Шофранкой тем временем, судя по всему, зашел в тупик. Цыгане в черных куртках оживились, подойдя ближе. Ольшанский кому-то звонил, потом фотографировал машины, перегородившие дорогу. Одна из цыганок попыталась выхватить у него телефон. Ольшанский увернулся, и потянулся за дубинкой.
– Деда Бадмаев, деда Бадмаев, он не понимает ничего! – Молодой цыган быстрым шагом шел к Петру Александровичу. – Он сейчас бить начнет уже, ты зачем нам ментов увезти не дал? Они тем у себя детей наших забирают, а мы теперь еще и смотреть на это все должны? Сколько ищут, таки не нашли никого, хотя все знают…
– Гриша, ты же понимаешь, что они сделать ничего не могут. Я вас предупреждал, чтоб заявление не писали.
– Не хотят потому что, – Гриша плюнул под ноги Пивоварову, – сколько ищешь, скотина?
– Гриша, так, все, давайте расходитесь уже, а то этот с дубинкой и правда сейчас получит… Шофранка, уходи! – Петр Александрович начал махать руками старой цыганке. – Не отговорить. Пусть идут. Шофранка, убирай ребят, ты что, не поняла что ли?
Старик направился в сторону Агаповой, подойдя начал что-то тихо шептать ей на ухо, указывая то на Ольшанского, то на Костю.
Ольшанский, вырвавшись наконец из толпы цыган, тяжело дыша, стал рассказывать Косте о произошедшем:
– Ты смотри, сука какая, орать начала. Они все сразу и прибежали, еще больше. Я Загорному уже позвонил, если не пустят к дому – говорит, уезжайте и с людьми потом приедет. Все толпой кричат, что мы не делаем ничего. Хотя Загорный сам лично тогда в Гатчину ездил, общался по их пропажам. Я сам же его отвозил, перед управлением еще весь день просидел, помню, в кабине. Убежали детишки, сами, точно говорю, а они на нас все сваливают. Про что ты с дедом этим их говорил?
– Да так, главное ж оружие участкового – слово. Расходятся, теперь пропустят. К свадьбе готовились, гости тут решили машины поставить.
– Кость, да какая свадьба, они мутят что-то.
– Может. Не знаю. Но уходят теперь, все уладили уже… Уходите ж, Агапова?
Шофранка кивнула. Петра Александровича нигде не было видно. Цыгане начали расходиться. Часть направилась к краю поселка, часть – уселась в своим машины, кто-то начал яростно сигналить, чтобы теперь уже полицейские убрали автомобиль с проезда. Мимо Кости проехал цыганский «Запорожец» темно-оранжевого цвета. В окно задней двери высунулся Гриша, показал Пивоварову кусок арматуры и прокричал:
– Работайте, козлы! Крышуете тут деревню своих, нам валежник даже забирать из леса не даете. Ночью осторожно ходи, начальник. Деда тут только за вами смотрит, как в Колпанах будешь, осторожней ходи, оглядывайся! Может вы наших детей и украли, жопы собачьи?!!
Гришин крик растаял в холодном воздухе под рычание мотора «Запорожца», выпустившего клубы синего дыма. Цыган на Дачной не осталось, и теперь ничто не мешало полицейским войти в Матвеевский дом.
По участку они пробирались один за другим, обходя хлам, остатки парников, поваленные ветром деревья и заросли крапивы, иней на которой уже подтаял за утро. На старой яблоне, росшей рядом с крыльцом, висело несколько почерневших от первых заморозков яблок. Костя иногда пристально смотрел на напарника, вспоминая слова старика, Петра Александровича Бадмаева, о том, что Ольшанский не будет заходить в дом. Произнесено это было со странной уверенностью. Так, будто дед хотел убедить его в этом. Точно так же и сам Ольшанский говорил о поездке Загорного в районное управление, на предмет поиска цыганских детей. Под ногами хрустел сухой бурьян. Черная земля была твердой.
Дом обошли два раза. Никаких повреждений на фасаде не обнаружили. Все так же окна были закрыты, а стены целы. Входная дверь из кожзама, на которой кое-где виднелись дыры, из которых торчали клочки пожелтевшей ваты, приоткрыта. Проходя мимо остатков дровяного сарая, крыша которого просела и заросла мхом, они спугнули большую белую собаку. Собака, глухо зарычав, убежала куда-то вглубь участка.
– Надо будет что-то с этими псами делать, конечно, – Костя поднял с земли мокрую палку и запустил ею в кусты, туда, где исчез пес. – Их на старой даче писателей расплодилось уже столько, что скоро на детей начнут нападать. Со сторожем поговорить что ли, или бригаду из города вызывать?
– Что сторож тебе, он бухает, и их подкармливает. Он их и расплодил. В Кобрино муниципалам позвони, приедут.
– Надо бы, надо бы.
На самом пороге Ольшанский остановился, и начал рыться в маленькой синей сумке, висевшей через плечо. Он достал телефон и, похоже, прочитал какое-то неприятное. После чего скривил лицо и обратился к Пивоварову:
– Так, Костян, давай иди пока вовнутрь, мне с Ленкой поговорить надо. Сын в саду походу свалился где-то, палец вывихнул. Она собирается заявление на воспитательницу писать, на имя директора.
Одному Косте идти в дом не хотелось. В памяти снова всплыли слова старика Бадмаева, которые тот говорил совсем недавно.
– Серег, может подожду, ты поговоришь?
– Что, зассал что ли? – Ольшанский улыбнулся, набирая номер. – Да не бойся ты. Понятно, что дом пустой это страшно очень. Ты вспомни, как по закладчикам своим ходил. Или как к тому алкашу, который голый с ножом в многоэтажке на Типанова в двери стучал, поехал. Так же поди ждал кого-то? Иди давай, я если что «прикрою»… Да, Лен, что там?… Ага…
Костя не видел, нажал Ольшанский на кнопку вызова, или нет. Но напарник повернулся к нему спиной и направился к старой яблоне. Остановился под ней и стал о чем-то говорить, иногда кивая головой или, напротив, пожимая плечами. Пивоваров решил, что в любом случае Ольшанский присоединится к нему, и, дернув за ручку двери, вошел в темную прихожую.
Осознание правоты слов Петра Александровича наполняло его сердце. В дом, похоже, действительно, не стоило входить. И Ольшанский отчего-то не захотел сопровождать его в этом обыске, доведя только лишь до дверей. Костя не знал, почему, но решил, что это может быть месть за то, что он все-таки взял то дело о хулиганстве от Кувшининой. Заведомо нераскрываемое и бессмысленное. Жалоба, на которую Ольшанский, конечно же, не обратил бы никакого внимания. Это как-то ущемило самолюбие Сергея. И, в принципе, Сергея можно было понять.
Приглушенный голос напарника слышался из-за двери. В доме было тихо и достаточно светло. Низкое солнце холодного осеннего утра пробивалось через щели досок на окнах. Не считая какой-то кучи мусора, лежавшей под развороченной лестницей, которая вела на верхний этаж, внутри дома было абсолютно пусто. Костя прикинул, что если Серега поможет, то наверх можно было бы и забраться, посмотреть, что там. Если первый этаж пуст, то вполне вероятно, что на втором что-то есть. Пивоваров все еще сомневался в обоснованности решения Загорный отправить их вдвоем сюда. Дурная слава дома, который по идее должен был развалиться еще несколько лет тому назад, освободив место для какого-нибудь коттеджа, с высоким каменным забором, туями во дворе, баней и красной крышей, покрытой финской черепицей, делала его плохим местом для убежища предполагаемого убийцы курьера. Если, конечно, к исчезновению курьера был причастен кто-то из местных. А если кто-то из пришлых, чужих, то наоборот, хорошим? В этих деревнях, совершенно непохожих на Всеволожск, могло быть все, что угодно. Костя не отправился в эту добровольную ссылку, если бы не задержал в свое время одного из друзей сына помощника главы администрации с метадоном. Ну, или хотя бы знал, что тот, пойманный вечером паренек – друг сына помощника главы. Именно после того случая ему ясно дали понять, что Сиверская это самое лучшее и безопасное из того, на что он может рассчитывать. Да Костя, на самом деле, и сам порядкам устал от того безумия, что творилась в последние годы, с началом новых строек и вселением в высотки новых жильцов, во Всеволожске. Или – убедил себя в этом, что устал и хочет сменить место работы. Чтобы не так обидно было перебираться в Сиверский. И теперь он, по приказу руководства, пытался найти что-то в разваливающемся доме на краю поселка при железнодорожной станции. Но скорее всего, не найдет ничего.
Подойдя к лестнице, взглянув вверх и поняв, что одному подняться наверх действительно невозможно, Пивоваров пошевелил ногой мусор, лежавший в тени угла. Мусор оказался грязным, изорванным зеленым плащом, скрывавшим остатки нескольких велосипедов с искореженными рамами. Различив очертания велосипедов, Пивоваров сразу же бросился к входной двери, чтобы показать находку Ольшанскому:
– Серега, я нашел кажется. Загорный правду говорил!
Дверь оказалась закрыта. Костя толкнул ее плечом. Она не поддалась. Похоже, кто-то заблокировал ее с улицы.
– Серег, твои шутки что ли? Открывай, тут реально великов куча целая!
Пивоварову с той стороны двери никто не отвечал. Костя набрал номер Ольшанского. Телефон напарника был выключен. Костя достал на всякий случай травмат (в этот момент он очень пожалел, что Загорный запрещает пользоваться боевыми патронами на выезде), взвел, убрал с предохранителя. Прислушался, надеясь все-таки различить голос Ольшанского за дверью, который, может быть, все еще разговаривает по телефону с женой. Но с улицы все так же не долетало ни звука.
Зато со стороны лестницы послышался глухой удар чего-то тяжелого о деревянный пол. Костя увидел, как со второго этажа свалилось нечто большое и, надо думать, тяжелое. Темный предмет мешком выпал из проема, в котором когда-то был пролет лестницы. Ударился об пол совсем рядом с кучей велосипедов. А потом поднялось на ноги.