.
Это был уже не мертвый фашистский офицер. Он ведь все прошедшее время был здесь. Именно он сейчас пытался выгнать его из своей сердцевины, являясь одновременно и пентаграммой, и мертвыми головами на ее концах, и всем мраком, что не прекращал попыток растерзать Костю. Проснулось нечто большее. Дель-Фаббро трепетал, ослабляя хватку и растворяясь. Пентаграмма гасла, пропадали лучи и головы. Костя почувствовал, что Кузнец боится. Но испугался он не того, что Костя сможет вырваться из дома, уйти от него. В своих силах Дель-Фаббро был более чем уверен. Он боялся того, что шло на Костин крик. Это что-то уже заметило свет звезды Пивоварова, и теперь двигалось к ней. Костина рука сияла.
Звезда пела светом, стараясь разогнать бескрайнее черное вокруг. Но она была слишком мала и слаба, чтобы в одиночку противостоять сейчас тому, что поднималось к Косте из глубин, недоступных даже призрачному фашисту. Свет звезды несся во мрак вместе с Пивоваровым, теряясь, затухая и исчезая.
Мертвец
Первый снег выпал в Карташевской. Меньше недели, в конце октября, продлилась серая морозная слякоть, с хрустящим тонким льдом на лужах, ветрами и разноцветными листьями под ногами, белесыми от изморози. Потом как-то сразу полетели первые мелкие снежинки. За несколько часов лес и поля вокруг поселка покрылись сугробами. Электрички с долгими гудками неслись через пургу. Затем появилось солнце, пришедшая оттепель принесла ураган, сваливший несколько старых берез на пересечении Горького и Советской. Деревья упали на машину, стоявшую под ними. Приезжал эвакуатор, вместе с бригадой МЧС, чтобы распилить большой, темно-серый, поросший мхом ствол. За первым снегом опять начались холодные дожди, лившие неделю, превращавшие под гул ветра небо и землю в единое серое месиво. Холодало. Земля остыла. И вот наступил первый, по-настоящему холодный день, предвещавший новый снегопад – тучей, темными буграми поднимавшейся из-за горизонта, со стороны Соснового Бора, от моря.
После полудня небо, ясное и синее с самого утра, заволокло. К шести часам, когда стемнело, снегопад стал по-настоящему сильным. Пустой поселок тонул в снегу. Белая завеса крупных мокрых хлопьев не позволяла различить хоть что-то прямо перед собой. В магазине у Лизы в тот день было от силы десять покупателей. Выручка совсем небольшая, но работать все равно нужно. Вечером она выключила свет, закрыла на ключ подсобку и дверь главного входа, опустила железные жалюзи на двери и отправилась на Руновскую. В доме тетки она теперь не жила. Лишь иногда приходила, взять что-то из вещей, и почти полностью перебралась к Федотовой. Конечно, она планировала возвращение в теткин дом, так как жить с шумно Марией Павловной было не особенно удобно. Однако недавнее происшествие не позволяло сделать это в ближайшее время. Впереди зима, окно на летней кухне нужно было вставлять заново, но для этого нужны были хоть какие-то деньги.
К тому же, Федотова решила взять ее себе в ученицы. Выяснилось, что бывший библиотекарь способна не только рисовать руны на двери своего дома, но при желании может помочь Лизе в некоторых действительно важных вещах. Например, сделать так, чтобы безголовый никогда больше не мог приблизился к ней вновь. Правда, со слов самой Марии Павловны.
Сначала Никишина не верила пожилой женщине в очках. Даже идя утром, после нападения безголового, к ней домой, сомневалась, правильно ли она все делает. Но Федотова открыла с таким выражением лица, будто бы ждала ее, хоть и было всего пять часов утра. А Лиза ей еще не звонила. Выслушала Лизу, Федотова напоила ее чаем. Начала говорить, снова извиняясь, что она даже не предполагала, что так может получиться с велосипедом. С самого начала она вообще-то думала, что участковый все-таки увезет его в Сиверскую, и там поместит на какой-нибудь склад, в крайнем случае, поставит в гараже УВД. А на складе, так далеко от поселка, никто до велосипеда не доберется. Оставлять его там, у старого дома, чтобы велосипед с «таким уровнем энергии» (так и проговорила, поправляя очки) было слишком конечно неразумно. Но кто ж про этот уровень энергии тогда знал? Ведь действительно, все произошедшее было случайностью… Все ведь было тихо. Но что-то потревожило нежить в старом дом, и все это началось. А теперь еще, на самом деле, и продолжиться.
Лиза кивала, уставившись в окно, за которым медленно светало. Уверенности в правдивости слов Марии Павловны у Лизы не было. Федотова это поняла:
– Лизка, слушай, я знаю, ты вот сейчас может, думаешь, что я из ума выжила, так? Наверное, половина Карташевской про меня так думает. А вторая половина уверена, что вообще ума у меня никогда не было. Но смотри, сейчас покажу.
Федотова ушла с кухни. Вернулась с рыжим котом, который зевал, щурясь от яркого света. Положила кота на стол. Кот, даже не думая встать на лапы, свернулся клубком. Он был большим и пушистым.
– Васька, ну-ка, давай, как мы с тобой делали?
Кот замурлыкал, но глаза не открыл. Федотова села на табуретку около Лизы, и подняла вверх правую руку. Кот, не меняя свой позы, поднялся на несколько сантиметров со стола и завис в воздухе. Похоже, он даже не проснулся. Федотова сделал несколько движений рукой. Кот, все так же лежа на воздухе, со свесившимися лапами и хвостом, поплыл в спальню и, судя по всему, приземлился где-то на кровать.
– Лизка, прости, правда. Все это есть. Ты же видишь. Тебе не показалось, на самом деле так. Мертвецы иногда ходят. На самом деле есть, и безголовый этот – он как призрак, он как кукла. Только без хозяина. Таких делали раньше, чтобы они всякие вещи в дом приносили. Сделают, из дерева, из тряпок, не из мертвечины конечно, и он как бы идет по соседям, забирает, что плохо лежит. К себе в дом тащит. Ну а там-то, в Матвеевском, ни дома нет, ни хозяина. Нечисть одна. Какие начисти вещи? Вот он и стал ходить, без цели. Как робот, понимаешь. Что последнее запомнил, уж не знаю чем они там после смерти запоминают, тем более без головы… Прости, Лизка, правда прости.
– А почему он без головы-то?
– Там долгая история, Лиза. Правда, долгая.
Оказалось, что Федотова переехала в Карташевскую несколько лет назад не просто так. Ее дальние родственники были последними савакотами, финнами, которых еще при шведах переселяли в места под Гатчиной с Карельского перешейка, из провинции Саво. Вместо тех финнов, что бежали от шведов в Новгород. Себя к савакотам Федотова не причисляла, но помнила о том, что когда-то в прошлом ее родня была частью того, исчезнувшего, народа.
– Ну, конечно у нас в Гатчине и финны-инкери есть, и ижора там, прочее. Но вот таких, чтобы как я – не осталось уже, на самом деле. Мать из финнов, а отец из води был, с Усть-Луги. Вот и что скажешь теперь, кто я? Последняя, говорю, зато видишь какую силу дали, как будто как раз, чтобы род завершить. Моим никому это не интересно. Дети выросли, кто в Питер вообще уехал, кто куда. Я осталась. И почувствовала, что нужно как-то развивать, знаешь.
– А что развивать-то?
– Ну, дар этот. Книжки читать начала.
– Ну, а сюда-то зачем приехали? Вам что, в Гатчине развиваться было сложнее?
– Не угадаешь, откуда что придет, опять же, кое-что бабка говорила в свое время. Теперь оказалась. Позвали. Тут и цыгане эти, и Бадмаев, Петр Александрович. И дом, собственно, из-за которого все и началось. Слышала ж про, Бадмаева же знаешь?
– Нет.
– Ему дача раньше принадлежала одна в поселке. Сейчас другие перекупили, конечно. Зеленая, на Железнодорожной. Сразу на повороте, как идти от станции. Тут рядом совсем. С витой такой оградой, на два хозяина вроде бы. Он раньше какого-то профессора была, еще до войны. Ну, профессор умер, а дачу купил Бадмаев. Хотя говорят что родственники его, но это официально. А так его инициатива, скажем так. Он ведь и раньше сюда наведывался, еще в самом конце позапрошлого века. Петр Александрович, на свое 150 лет, приобрел, к юбилею… Хотя ему тогда может и больше уже было. Тот, который еще Распутина лечил, помнишь же? Ты чего. Ну, читала же по него что-то?
– Нет, не знаю, не помню. Не читала вообще ничего этого. Что голову морочите какими-то стариками, Бадмаевым каким-то, про дачу рассказываете, зеленую. Я ж спрашиваю, что тут творится вообще.
– Лиз, ты хоть в Интернете тогда посмотри. Потом спрашивать начинай. Вот как посмотришь, так и поговорим, а раз я сказала, что дело есть – значит дело есть, и все.
В таких разговорах с Федотовой и проходили теперь вечера Лизы. Трудно было не поверить в то, что бывавшая жительница Гатчины рассказывала правду. Способность заставить кота летать не являлась единственным талантом из тех, которыми обладала Мария Павловна. Федотова действительно собирала лечебные травы, как и подозревали в поселке, и могла лечить людей. Если те этого на самом деле хотели. Особенно Федотова гордилась тем, что нашла за прудом, в самом начале леса, целое поле какого-то ужасно редкого в округе пальчатокренника. И рассказала Лизе, в один из вечеров, убрав звук на телевизоре, что иногда из леса к ней приходят черные люди, «как лешие, Лизонька», и что-то ей говорят. Как будто зовут с собой. Но Федотова каждый раз отказывается идти с ними. Лиза задавала редкие вопросы, думая о том, что старушка, несмотря на трюк с летающим котом и знание названий двух десятков растений из местного леса могла все-таки сойти с ума – одно другому совсем не мешало. То, что Федотова решила сделать ее своей ученицей, объявив об этом в одно субботнее утро, Лизу ничуть не смутило. В конце концов, она готова была проводить время в компании полоумной дачницы с большей охотой, чем в доме тетки. Где все напоминало о страшном событии той ужасной осенней ночи.
– Лизка, я вот верю в судьбу. Человек я немолодой. Столько, сколько Петр Александрович не проживу точно. А передавать все это кому-то придется, так или иначе. Ты если здесь, и стала частью, как говорится, всего происходящего – значит, тебе это и придется как-то перенять, что ли. Уж как, не знаю. Смотри, учись. Принципы понимай, суть, а не вот внешнее, и тогда будет толк и польза. Судьба твоя значит такая, а моя, помимо всего прочего, передать тебе. И точка.