Четыре года тому назад Медведев уже сталкивался со стариком в Сиверской. Там, где автомобильный мост выходил на усадьбу Фредериксонов, около кинотеатра. Медведев шел по улице. А Бадмаев шел ему на встречу. Когда они поравнялись, старик просто начал задавать вопросы. И стало сразу же понятно, что старик знает все. Но в его версии событий, разворачивавшихся на протяжении последних десяти лет в округе, главным действующим лицом был Дель-Фаббро, а вовсе не Медведев:
– Олег, послушай. Я мог бы, конечно, и кого-то еще попросить. Чтобы они, эти кто-то, все прекратили. Но я хочу, чтобы ты сам понял, что творишь. Подумай, просто вспомни, как все начиналось. Ради чего ты все начал вообще. Не знаю, может быть, цели правильные. Мать твоя была хорошей женщиной. Скорее, не плохой, по-своему. Время тогда было такое. Но что ты-то хочешь? Что пытаешься доказать? Я же верю все-таки, ты не только лишь из-за того, что немец тебе наобещал, иди Дракон твой. Ты ведь не знаешь на самом деле ничего. А пока эта пиявка к тебе присосалась, Кузнец.
Видимо, под «кем-то, кто может все прекратить», старик имел в виду цыган. Медведев их не боялся. И тогда, на мосту, у искрящихся молодой зеленью красных берегов Оредежа сказал, что намерен завершить начатое сам. Не только потому, что слишком многое уже сделано. И не по тому, что хочет доказать, что его мать совершенно напрасно была обвинена в помощи фашистам – она, действительно, помогала. Но не фашистам, а своим детям. Узнав все, что знает теперь он, Олег Иванович, знает, Медведев хотел еще и успокоить мать, душа которой оказалась в ловушке старого дома вместе с остальными, мертвыми, членами чешуйки военного времени. А еще он хотел получить, чего не смог достичь итальянец.
– Про маму твою вопрос спорный, очень спорный… А ты, что ты достичь решил? Что он не получил, ты понимаешь? Он пуль слишком мало получил, одна в голову для такого, свихнувшегося, это очень мало. Ты же знаешь, кто я, и зачем здесь. Твой Дракон, Кузнец, все это, с чем ты связался – оно, я уверен, уже рассказало тебе. Зачем ты с ними дела вообще какие-то имеешь после этого?
Медведев был уварен, что Дель-Фаббро хотел обрести вечную жизнь. И вечную власть над миром. Не ту, что была у фашистов. А настоящую, такую, от которой мир не имел бы больше власти над ним. Проговорил он эти слова как будто бы от своего имени, но Бадмаев понял, что фраза эта пришла к Медведеву во сне, во время одного из визитов Зеленого Дракона.
Старик не сказал тогда на это ничего. Ушел, растворившись в толпе спешивших на вокзал. Но Медведев знал, что с той поры он всегда рядом. Наблюдая за тем, что происходит в чешуйке, и как она меняется, становясь сильнее день ото дня.
И вот, с появлением Пивоварова, все начало меняться. Хотя, вполне вероятно, что перемены начались раньше. Когда Дель-Фабро стал получать все больше сил, заглушая то, чистое и безличное знание, что наполняло сны Медведева. Теперь он полупрозрачной тенью парил где-то на периферии сновидческого зрения, обретая формы то офицера СС, то просто темного, сумрачного облака, то белой собаки, возникающей в глубине пейзажа из сна. Поделать с этим ничего было нельзя. Только лишь окончание ритуала растворит мертвого коменданта. Освободит всех остальных. И наполнит Медведева той силой, что сейчас все еще держит мертвеца в мире живых. Чем быстрее будет завершено задуманное, тем быстрее исчезнет Дель-Фаббро. Олег Иванович знал это, и хотел этого всей душой.
Медведев понимал, что Кузнеца следует сохранить до завершения ритуала. Ведь он был тем сосудом, что копил в себе необходимые Дракону потоки, начиная еще с прошлой, незаконченной, работы. Был сосудом, хранившим их и для Медведева. Теперь – Олег Иванович ехал в Карташевскую, зная о намерениях Федотовой и о том, что Костя жив. Чтобы воспрепятствовать их визиту в Матвеевский дом.
Дель-Фаббро взвыл, когда старая библиотечная ведьма достала из земли винтовку. Вой этот был не звуком. А чем-то, что заставило Олега Ивановича похолодеть, сидя в своем домике Куйбышева, и выронить на пол раскрытую книгу.
Финал ритуала уже близок. Даже то место, где все должно завершится, уже выбрано. Оно было центром невидимых линий, гудевших сейчас где-то в темном пространстве Дракона, на пересечении пяти лучей огромной пентаграммы, вершинами которой являлись нарисованные по всей округ Синициной змеиные длани – заброшенное поле, чуть севернее последнего дома за оврагом, на самой границе Сиверский. Там, где во Вторую Мировую была одна из общих могил, со временем забытых и распаханных под колхозные угодья. Место ждало. А Кузнец, напуганный тем, что кто-то из потомков его убийцы снова держал в руках заговоренную винтовку, ждать не мог. В зверином ужасе метался он где-то в том, темном Матвеевском доме, ставшим для него клеткой. Рвался наружу, звал Медведева. Став во много раз сильнее, чем еще пару месяцев назад, Дель-Фаббро все еще помнил свою смерть и страдания, ее сопровождавшие. Влияние его на Медведева (это краевед вынужден был признать) стало в разы сильнее.
Электричка остановилась. Олег Иванович вышел в морозную ночь. Поезд понесся дальше, на Петербург. Перрон был пустым. Пройдя вдоль бетонной платформы, Медведев спустился вниз по лестнице к канаве, через которую был переброшен ветхий железный мостик. Когда Медведев шел по нему, то листы железа гулко ухали в темноте, подрагивая под ногами. Сухой бурьян в человеческий рост шуршал, задевая сумку. Шел он в темноте, ощущая присутствие в поселке древней, могучей сила. Шел мимо участка с усадьбой певца Печковского, мимо Железнодорожной улицы, в самом начале которой находилась старая дача Бадмаева. А потом – свернул на Руновскую. И увидел дом, где сейчас находились, и скорее всего, спали, Мария Павловна, Лиза и Пивоваров.
Первой проснулась Лиза. От того, что ей было трудно дышать. Комнату наполнял дым. Был он хорошо заметен даже в темноте. Серые клубы висели в воздухе, заслонив свет фонарей с улицы. Желтые плафоны на Руновской превратились в звезды со множеством лучей. Лизу спасло только то, что она лежала на полу, на своем жестком матрасе – дыма внизу было меньше. Никишина вскочила и принялась расталкивать Федотову. Та проснулась и бросилась искать очки на тумбочке, тихо ругаясь. Вдвоем они выбежали из спальни и подняли Костю, который уже начал кашлять. Большая комната у печи тоже была в дыму.
– Свет не включайте, – прокричал Костя, натягивая куртку, – на кухне газ, баллон. Искра может пойти! Дверь не открывайте пока!
Но было уже поздно. Федотова в ночной рубашке и тапочках, с пуховиком на плечах, запинаясь о пустые ведра и грабли в сенях, повернула засов, и дверь распахнула. В ту же секунду на дальней стене комнаты, там, где стоял шкаф с книгами и сервизом, показались языки пламени. Федотова остановилась на пороге и вместо того, чтобы выскочить во двор, побежала обратно, в спальню.
– Мария Павловна, ты куда? – Костя был в прихожей, помогая Лизе одеться.
– Пивоваров, молчи, Лизку выводи.
Дам висел под потолком, глаза слезились. Костя вытолкнул Никишину в дверной проем, и сам выскочил следом за ней. Через секунду из горящей дачи показалась Федотова с сумкой через плечо, куда она наспех побросала свои документы, и брезентовым свертком, в который была завернута винтовка.
– Все, самое ценное спасла считай. Боженьки, что ж делать-то теперь?
Дом пылал. Его дальняя, обращенная к соседнему участку стена была полностью объята пламенем. Огонь уже перекинулся на соседский сарай, стоявший вплотную к забору. Свет в доме соседей горел, по участку метались тени – люди заливали сарай водой, закидывали огонь мокрым, смешавшимся с грязью снегом, пытаясь не подпустить огонь к дому.
Лиза щурилась, гладя на пламя, плясавшее уже около конька крыши. Трясущимися от холода руками набрала номер на телефоне, чтобы вызвать пожарных. Оператор уточнял адрес. Стало понятно, что дачу Федотовой не спасти. Библиотекарь, считавшая себя ведьмой, стояла рядом с Никишиной. Открытая настежь входная дверь поскрипывал на теплом от огня ветру. Темнота прихожей озарялась желтыми и оранжевыми вспышками. Пивоваров взглянул в сад, через который к дому шла тропинка, зажатая между по-зимнему голыми кустами крыжовника. Калитка была открыта. На тропинке стоял пожилой мужчина. У ног его Костя разглядел спортивную сумку и пару пустых флаконов от жидкости для розжига костров. В руках у мужчины был нож.
– Медведев, козел старый, что ж ты наделал-то? – Федотова направилась к мужчине. Тот, молча, шагнул к ней. И, не говоря не слова, вытянул вперед руку с ножом. Федотова охнула. Костя не смог разглядеть из-за едкого дыма, что произошло дальше. Но библиотекарь, стоявшая на тропинке спиной к Косте, схватилась за грудь. Брезентовый сверток и сумка вывалились из ее рук. А вслед за ними повалилась на снег, искрившийся в отсветах пожара, и сама Федотова. Медведев опустился на корточки, еще несколько раз поднимал и опускал нож. Затем, перешагнув через пытавшуюся подняться Марию Павловну, направился к Лизе, все еще объяснявшей службе спасения по телефону какой из домов в Карташевской горит.
Поняв, что собрался сделать старик дальше, участковый бросился на него. Но Медведев поднял нож вверх, и на секунду Косте показалось, что лезвие блеснуло зеленым, а руку, держащую рукоять ножа, окружает ореол изумрудного света. Невидимая сила отбросила Костю на сухие кусты. Лиза заметила Медведева и побежала к калитке. Старик, развернувшись, полоснул в гудевшей пламенем темноте ножом. Лиза вскрикнула, прижав руку к левому боку, упала на колени. Нож задел ее, разрезав куртку. Горячая боль обожгла все тело. Теперь бежать она не могла. Оставалось только идти вперед, к улице, по тропинке мимо спортивной сумки, держась руками за раненый бок.
Костя подбежал к лежавшей на земле Федотовой. Голова библиотекаря была повернута на бок, на толстых стеклах очков плясали отражения языков пламени. Размотал сверток, достал покрытую рунами винтовку. Времени заряжать ее сейчас не было. Патроны, завернутые в пакет, нужны было еще как-то распаковать, а мокрые, замерзшие от снега пальцы не слушались. Старое ружье, неизвестно сколько провалявшееся в земле, могло вообще не стрелять. Схватив «трехлинейку» за цевье, Костя с размаху ударил Медведева по спине прикладом.