– А зачем им машины то тогда?
– Кому «им»?…Остальным? Ну, какие-то цыгане особенные, какие-то совершенно обычные. И вот обычным машины нужны. Как ты за городом без машины-то будешь, если у тебя дома с таким количеством дверей, ведущих в другие стоянки охотников на мулло, нету? Да и знаешь, у нас же климат какой – за городом без машины нельзя. Я однажды поехал в Ильеши, из Кипени. Так автобус ждал почти полтора часа. А весна была, пришлось дальнобоя стопорить.
Казалось, что коридоры не закончатся никогда. И комнаты будут следовать одна за другой, меняясь нескончаемым калейдоскопом картин из цыганской жизни. Мог ли Бадмаев водить Костю по ругу?.. Но еще через две каморки, стены одной из которых были завешаны пыльными гобеленами, а в углу стояло чучело медведя, а в другой на полу, на невысоких матрасах-лежаках спали несколько цыган, освещенных огнями фиолетовой неоновой вывески, свет которых лился в окна (там, где цыгане спали, была глубокая ночь), Петр Александрович остановился. Перед ними в стене была дверь темно-красного дерева. Коридор уходил вправо, растворяясь в бесконечности других комнат, дверей и переходов между ними.
Комната, в которую Бадмаев привел Костю, была совсем небольшой. Без окон, с единственной железной кроватью, круглым столом, тремя стульями и платяным шкафом в дальнем углу. Стены и пол были выкрашены желтым. У входа лежал маленький разноцветный коврик со сложным орнаментом из геометрических фигур, расходившихся от центра к его краям. Бадмаев снял свою оранжевую шубу, которая приобрела золотистый оттенок в свете единственной лампы, висевшей под потолком, и указал Косте на стул:
– Ну что ж, Константин Васильевич, присаживайся. Чай будешь?
Костя вспомнил, что не завтракал. Это, в общем-то, было вполне естественно, учитывая события прошедшей ночи. Чай он тоже еще не пил. И кивнул.
– Который сейчас час, кстати?
– Это так важно? Можешь считать, что никакой. Время здесь движется немного иначе, как говорят рома. Это, кстати, не их точка зрения на происходящее, а по-настоящему. То есть, так оно и есть.
– Это что ли поэтому Вы так долго живете?
– Возможно и поэтому, – Бадмаев вдруг захохотал, снова став походим на сумасшедшего старика, того, каким он первый раз встретился Косте в Белогорке, – возможно. Хорошо сейчас сказал. Так чай-то будешь? Что киваешь, да или нет?
– Давайте чай.
Оказалось, в комнате Бадмаева имеется еще и маленький холодильник, на котором стоит белый электрический чайник. Старик достал из платяного шкафа, забравшись в него почти целиком, две белые чашки костяного фарфора, настолько прозрачные, что через них при желании можно было разглядеть свет лапы, и пару блюдец. Одну чашку он осторожно поставил перед Костей. Вторую взял себе. Вода в чайнике закипела. Петр Александрович нажал на большую красную кнопку, положил в каждую чашку по чайному пакетику, налил кипяток.
– Извини, больше уж никакого чая нет. К вашему приходу так рано сегодня никто не готовился.
– Федотова говорила вчера, что к вам нас отведет.
– Но не так же рано, не так… Вообще, жалко конечно ее. – Бадмаев достал откуда-то маленькую серебряную ложку и протянул Косте. – Очень хорошая была женщина. Очень. Многие вещи понимала правильно, и делала правильно. В своем аспекте реальности. А теперь случилась такая ерунда, что и поправить, в общем-то, невозможно. Но и предотвратить было нельзя.
Костя вытащил пакетик из чашки, намотав его на ложку. Отпил немного.
– Разве кто-то пытался? Или Вы про это не знали, что вот Медведев придет?
– Догадывался. Но не знал. Как можно будущее знать, это же все инсинуации. Рано или поздно Дель-Фаббро притянул бы его сюда, чтобы остановить Машу, тебя и Лизу. Раз уж Федотова решила, что ей удастся очистить дом.
– И ничего сделать не могли, цыган своих прислать, к примеру?
– Они не мои. Они сами по себе. Я сам по себе. Просто, в определенных условиях, много лет назад, нам пришлось пойти на некое сотрудничество. Без которого они бы, например, не смогли остаться здесь надолго. Это судьба, про которую Федотова говорить любила.
– Вы что, еще и в судьбу верите? – Костя почувствовал, как чашка в руке, на которой была звезда, дрожат. Снова здоровой и крепкой рука уже не будет никогда.
– Ну, а что ты думаешь, тебя из Всеволожска сюда отправило? Как считаешь?
После этих слов Бадмаев снова громко расхохотался. Костя, сонными глазами рассматривавший лампу под потолком, взглянул на старика. И увидел, что вместо того перед ним теперь сидит тот самый друг сына помощника главы, которого он когда-то по случайности взял с нескольким граммами запрещенного белого, похожего на крупную соль, порошка. Паренек с длинными светлыми волосами, курносым носом и в ярко-синем худи улыбался точно так же, как и в тот день, когда Пивоваров валил его на землю на Майской улице, в районе Всеволожска со странным названием Румболово. Парень сделал большой глоток чая из кружки, а когда поставил ее на идеально белый круг блюдца – снова оказался стариком с короткой стрижкой, раскосыми глазами и поднятыми вверх треугольниками бровей на загорелом лице.
– Вот и думай после этого, судьба или нет. Судьбу, говорят, делаем мы. Иногда кто-то за нас, используя нас как часть судьбы для себя. А иногда и их, этих, использующих, что-то заставляет поступать так или иначе. Ну, и как тогда быть?
– Так это Вы что ли тогда были? Я тут из-за Вас что ли теперь сижу, в деревнях этих?
– Это, Константин, вопрос из той же серии, видел ли ты сегодня ночью, как краевед над Карташевской летает, или нет. В любом случае, то, что ты оказался здесь лучше, чем во Всеволожске сидеть. Там бы ты просто не прижился. Да и не прижился ведь, так же? Значит, какая разница, если теперь насущные проблемы надо решать и вопросы, как принято говорить у вас, полицейских, задавать по существу. Мне про те вопросы, которые вы в своих участках задаете, если что, цыгане рассказывали. Ты вот на руку хотя бы свою посмотри, обожженную. И подумай, вспомни, как ты из Матвеевского дома выбрался. И задай мне вопрос, почему дом – Матвеевский, что здесь вообще происходит, и как все это прекратить.
– То есть Вы думаете, что я это обязательно спрошу? А может, я просто отдам сектантам, или мертвецу, расписную винтовку и по-тихому уеду куда-нибудь подальше? Может, я окончательно уверен в том, что «версия событий» от Федотовой единственно верная?
– Не отдашь. И не уедешь. Знаю, не уверен и спросишь. Я бы спросил, будь на твоем месте. Дело не только ведь в винтовке, а в тех руках, что ее держать будут. Медведев теперь, вместе с Дель-Фаббро, от вас не отстанут. Ладно, Марии Павловны больше нет. Вы-то с Лизой еще живы. И значит угроза для старого Ансельмо-Кузнеца. И для Медведева, потому что пока он сюда, в Карташевку, не приехал, мертвец над ним еще не имел такой власти, как теперь. А стоило Олегу ступить на перрон – и пропал Олег, исчез, считай, и осталось что-то среднее между фашистом мертвым и старым краеведом. И что он теперь там, у себя, думает, я даже не предположу. Может, считает, что не в Сиверской он даже, а тут. Или в Вырице сорок четвертого. Или еще где.
– Может быть, сдать их всех в район? Кто-нибудь позвонит, и все.
– Думаешь, поможет? Загорному позвони. Федотова говорила, ты пытался… Вообще, Константин, я до сих пор удивляюсь тому упорству, с которым ты пытаешься решить не решаемые обычными средствами вопросы – именно, обычными средствами. Тут я даже не знаю, кто нужен. Охранка ваша, какая-нибудь, ФСБ там, и прочее. Но мне кажется, не успеешь. Пока будешь их убеждать в том, что в Сиверской засели сектанты, все и закончится. Для тебя тоже. Так, как Дель-Фаббро и рассчитывает. Новая встреча твоя с Медведевым не более, чем вопрос времени.
– И что делать? Медведев же, как я понимаю, все это ради своего мертвеца затеял. Или мертвец с помощью Медведева что-то делает. Но итог-то один – главный здесь это их Зеленый Дракон.
– Вот тут, Константин, ты все совершенно верно говоришь. Ключевая фигура, если в отношении подобного такие слова можно применять, это Зеленый Дракон, viridi draco. «Драгоне верде», как сказал бы Дель-Фаббро. Но одну вещь ты не учел.
После этого Бадмаев сделал долгую паузу, допил чай из белой кружки, поставил ее со стуком на блюдце и произнес, подняв палец вверх, словно указывая на лампу:
– Дело в том, Константин, что Зеленый Дракон – это ты и есть.
Формула
Бадмаев решил рассказать Пивоварову сказку. Он так и проговорил, откинувшись на спинку стула, под светом пыльной лампочки в маленькой комнате: «Сейчас, Константин Васильевич, я расскажу тебе цыганскую сказку». И начал говорить.
Эта история началась очень давно. Еще в восемнадцатом веке. И очень далеко отсюда. С того, что в одном из обедневших дворянских родов, в Полтавской губернии, родился Григорий Иванович Карташевский. Сын священника, с самого детства он обладал склонностью к столь значимой науке, как математика. Поэтому неудивительно, что в итоге на его долю выпал нелегкий труд преподавания оной. Правда, не у себя на родине, а в Казанской гимназии. Откуда, впрочем, через несколько лет, он ушел без объяснения причин. Дальше путь его лежал в Москву, а потом и в Петербург. Где Карташевский стал директором департамента в главном управлении духовных дел иностранных исповеданий. Странные переплетения жизненных путей. Его возвели в чин попечителя Белорусского учебного округа, а уволили со службы по состоянию здоровья в 1835-м, в возрасте пятидесяти восьми лет. По тем временам – довольно солидный возраст.
К тому моменту Карташевский уже был состоятельным человеком, женившимся на сестре Аксакова, Надежде, в 1817-м. Аксакова взяла его фамилию. Познакомились они на квартире, где Карташевский читал ученикам свои лекции. В общей сложности у них было семеро детей. Про пятерых из которых сохранились хоть какие-то, обрывочные, скудные сведения. Например, то, что один из сыновей, Николай, был убит при обороне Севастополя. Но о двух старших сыновьях, Матвее и Якове, никаких упоминаний не сохранилось. Так, словно их навсегда вычеркнули из истории рода.