Прошли секунды, и вспышка яркого, ослепительно-белого волной разнеслась по полю, поглотив все вокруг.
Была она видна даже из бытовки Андрюши, о забор у которой все так же билась на ветру кем-то забытая еще летом цепочка от самоката.
Крест
Весна рано пришла в Петербург. Уже в середине апреля небо стало чистым, и редкие дожди не могли прогнать с улиц пыль. Набухли почки, первая трава показалась из-под земли. Но на Шуваловском кладбище все еще лежал снег. Под еловыми ветками, в тени от надгробий, даже кое-где на дорожках, там, куда не добирался солнечный свет, виднелись белые комья льда. Дворник мел тропинку, ведущую от южной лестницы, с которой начинался главный вход на Шуваловское, к белому храму. Каждый взмах метлы – шуршание, сопровождаемое щебетанием птиц. Людей на кладбище в этот ранний час было мало.
Лиза сидела на шаткой, низенькой лавочке. Напротив нее, у той стены, где внутри церкви находился алтарь, виднелось огороженное небольшим заборчиком захоронение настоятелей Спасо-Парголовского храма – того самого, колокол которого по легенде лежал на дне Большого Суздальского озера. Дальше, уже на склоне, начинались обычные могилы. На одну из которых и пришла сегодня Никишина. Она была здесь уже третий раз. Приезжая по делам в Петербург, она теперь старалась зайти на Шуваловское. Что тянуло ее сюда? Лиза и сама не знала, сидя из раза в раз на маленькой лавочке в углу четырехугольной оградки, к которой нужно было пробираться через узкий проход между другими ограждениями, стоявшими почти вплотную друг к другу. Могил на Церковной горе, где когда-то, еще в 18-м веке стоял старый деревянный храм, сгоревший от молнии, было очень много. А места мало… Лиза приходила сюда, просто сидела на лавочке и смотрела на белый деревянный крест. У подножия которого, на прямоугольном замшелом камне, были выбиты слова: «Петр Александрович Бадмаев. Скончался 29 июня 1920 года». Даты рождения на камне не было.
Лиза теперь работала библиотекарем в Гатчине. Точнее – библиографом отдела краеведения в одной из гатчинских библиотек. После случившегося прошлой осенью она навсегда покинула Карташевскую. И надеялась, что больше никогда не вернется в нее. Работа в Гатчине нашлась на удивление быстро. Через две недели после того, как с Лизой подписали договор, она узнала, что раньше на ее месте подрабатывала какая-то пенсионерка, жившая за городом, и приезжавшая в библиотеку раз в несколько дней, чтобы перебрать архивы. Пенсионерка умерла у себя на даче, во время пожара.
После того, как сияние накрыло поле у Сиверской, Никишина обнаружила себя лежащей в канаве, края которой были покрыты редкой, обледеневшей травой. Полицейские забирали с собой цыган, подталкивая галдящих рома в спину дубинками. Лиза видела, как Костю усаживают в «автозак», скрутив ему руки за спиной. Что случилось дальше с Пивоваровым она не знала. Когда полицейские уехали, Никишина выбралась из канавы, и, провожая взглядом удаляющиеся машины, побрела мимо пустых цыганских «Лад» и «Нив» в сторону Сиверской. Винтовку в ту ночь она унесла с собой.
Через неделю в «Вестнике Гатчины» появилась статья о падении в Гатчиноском районе метеорита. Случилось так, что неизвестное небесное тело угодило из-за туч прямо на заброшенное колхозное поле, находившееся между СНТ «Сиверский» и железной дорогой. Это удивительное событие совпало со смертью одного из крупных областных чиновников и еще нескольких людей, тела которых были обнаружены как раз около воронки. Писали, что к смерти чиновника могли быть причастны цыгане, задержанные в это время на окраине поселка. Почти пятьдесят человек стражи правопорядка отвезли в Гатчину, в отношении нескольких десятков был составлен протокол. Газета утверждала, что появление цыган каким-то образом было связано с падением небесного тела. Откуда-то взявшийся эксперт пояснил, что метеорит, скорее всего, состоял из металла. Полиция назвала все произошедшее той ночью у Сиверской криминальными разборками между цыганскими кланами, в которые оказался втянут крупный чиновник. Метеорита, ставшего причиной световой вспышки, напугавшей обитателей Сиверской и близлежащих населенных пунктов, обнаружено не поле не было. По факту гибели шестерых людей начато расследование. Все сошлись на правдивости версии о цыганских разборка. Конечно, вспышка могла быть и следствием чего-то, произошедшего на одной из расположенных поблизости воинских частей. Но военные по этому поводу промолчали, и ничего комментировать в новостях не стали.
А Лиза, знавшая правду, никому ничего говорить не стала. Да и какой была она, эта правда?
Той осенней ночью, когда они все вместе шли по пустому полю, Костя рассказывал Никишиной о той сказке, которую Бадмаев назвал цыганской. Сложно было не поверить в нее, когда вокруг кружила пурга, и вдалеке виднелось легкое, еще еле заметное свечение магического круга. Но потом, после исчезновения Кости, после своего отъезда из Карташевской, Лиза начала сомневаться в правдивости тех слов. Косте она верила. Но не было уверенности, что Петр Александрович говорил правду. Слишком уж фантастичным казался весь рассказ, от начала и до конца. Никишина начала проверять. Разбирать старые вырезки из газет, просматривая журналы военного времени, которые собирала Федотова в Гатчине. Она нашла подтверждение слов старика о Григории Карташевском и лагере в Вырице. Но дальше следы архивных записей обрывались. Не было ничего ни про Матвеевский дом, который, наверное, все еще так же стоял где-то там, на окраине поселка, ни про исчезновение людей в окрестностях Новых Маргусов в позапрошлом веке. Приходилось верить только лишь словам Петра Александровича.
Потеряв след исторически достоверных фактов, Лиза решила больше узнать о самом рассказчике. Здесь все было несколько проще. Данных о Бадмаеве было много. Но все они не имели никакого отношения к тем историям, которые рассказывал человек, встреченный когда-то в Белогорке Костей. Настоящий Петр Александрович, действительно происходивший из древнего рода Бурятии и приехавший в свое время в Петербург, оказался обычным врачом. Пусть и довольно известным в прошлом. В конце девятнадцатого и начале двадцатого веков многие считали его неким волшебником от медицины. Но никак не человеком, способным изгонять злых духов и успокаивать разбушевавшихся приведений. Детали его биографии никак не укладывались в то, что было рассказано в Солнечном Доме. Хотя бы по той причине, что настоящий Бадмаев, тот, что переводил на русский древние трактаты тибетских врачей, принял православие и держал аптеку на севере Петербурга, умер еще в начале прошлого века. Лиза даже ходила в дацан на Приморском проспекте, и лично разговаривала с настоятелем храма. Настоятель оказался однофамильцем Петра Александровича. И подтвердил, что тот действительно умер в 1920 и похоронен на Шуваловском кладбище в Озерках.
Теперь Лиза приходила на его могилу. Может быть, даже для того, чтобы удостовериться в том, что он действительно находится в ней. Никишина не сомневалась в реальности всего того, что произошло в Карташевской. Но точной уверенности в том, что же там на самом деле произошло, не было. Был только белый крест, на который она смотрела, и камень в его основании.
Тишина на старом кладбище помогала Лизе размышлять. Вдалеке справа виднелось большое, покрытое льдом только у берегов, и освободившееся уже от него на середине, озеро. Лед у берега был тонок. А на самом берегу снег уже давно растаял. Мерзлый песок искрился на солнце, словно повторяя блеск мелкой ряби на открытой озерной воде. Солнце светило ярко, и в такие минуты Лизе не хотелось верить, что Костя пропал навсегда. Она пробовала его искать. Даже несколько раз звонила не телефон Пивоварова в надежде, что он восстановил свою сим-карту, уничтоженную Федотовой. Но ответом ей были только короткие гудки. В глубине души Лиза понимала, что Костя нужен ей. Но пока что определяла эту необходимость только лишь как следствие того, что ей во что бы то ни стало нужно узнать, кто же такой тот Бадмаев, что встретился им в Карташевской, на самом деле.
О цыганах Лиза тоже больше ничего не слышала, но теперь всегда присматривалась к ним, если встречала кого-то из рома на улицах Гатчины или здесь, в Петербурге. В Петербурге их было, конечно, меньше. Никишина пыталась найти среди них какое-то знакомое лицо, Шофранку или Гришу, чтобы наконец-то расспросить подробнее о том, что же на самом деле произошло. Но и этого не случилось. И все встреченные цыгане были незнакомы Лизе. А говорить с незнакомцами о том, как Костя смог растворить в абсолютном свете огромный зеленый вихрь, который был на самом деле призраком фашиста, Лизе до сих пор совершенно не хотелось. Даже если эти незнакомцы и были цыганами.
Поэтому Никишина во время своих деловых поездок в Петербург приходила в свободные минуты к могиле Бадмаева. И сидела тут, каждый раз, снова и снова пытаясь найти ответ на мучившие ее вопросы. Разглядывая надгробия, склоны Церковной горы, озеро вдалеке, за которым виднелся небольшой лесок и многоэтажки, громадное небо над головой и тропинку, ведущую к храму. Где-то Лиза читала, что на этом кладбище в свое время любил бывать Блок.
Так – сидела она и в этот день. Но звонок с неизвестного номера отвлек Лизу от размышлений. Сначала она решила, что этот вызов из разряда тех, которые системный администратор на работе презрительно называл «телеметрией» – бессмысленные спам-обзвоны. И хотела было сразу же заблокировать неизвестный номер после того, как звонок завершился. Но кто-то снова начал звонить ей с того же номера, во второй раз. И Лиза на всякий случай нажала на зеленую кнопку экрана.
Первые несколько секунд в динамике была тишина. Потом женский голос произнес, через пощелкивание и легкое шипение:
– Доброго дня. Могу я услышать Елизавету Федоровну Никишину?
– Доброго дня. Вы по какому поводу звоните? – Спросила Лиза, вспомнив советы системного администратора из библиотеки в Гатчине о том, что в случае подобных звонков ни в коем случае не стоит подтверждать свои личные данные.