— Кто это написал?
— Это он, он написал, — Идият подтолкнул Мусу вперёд.
— Товарищи, идите все сюда! — крикнул военный в раскрытую дверь. — Послушайте, что нам принесли.
Грохот прекратился. Военный вручил листки Мусе:
— Читай сам!
Муса начал читать, не заглядывая в листки. Он краснел от смущения, не знал, куда девать руки.
Если б саблю я взял, если б ринулся с ней,
Красный фронт защищая, сметать богачей,
Если б место нашлось мне в шеренге друзей,
Если б саблей лихой я рубил палачей…
— Кто читает? Автора-то от земли не видать, — шутливо заметил кто-то.
Военный поставил Мусу на стул и одобрительно кивнул ему: читай, мол, дальше.
…Если б грудь обожгло мне горячим свинцом,
Если пуля засела бы в сердце моём,
Если б смерть, не давая подняться с земли,
Придавила меня кулаком, —
Я бы счастьем считал эту гибель в бою,
Славу смерти геройской я в песне пою.
Друг-рабочий! Винтовку возьми — и в поход!
Жизнь отдай, если надо, за волю свою.
Раздались аплодисменты.
Через день вышел очередной номер газеты «Кызыл юлдуз» со стихотворением «Счастье». Оно было подписано «Кичкине Муса» — «Маленький Муса».
ПОДВИГДЖАЛИЛЯ
ПОЛИТРУК ДЖАЛИЛЬ
Прошло много лет. Муса окончил университет, стал журналистом, поэтом.
22 июня 1941 года на нашу страну напала фашистская Германия. Муса Джалиль ушёл защищать Родину. Политрук Джалиль получил назначение на Волховский фронт, в редакцию армейской газеты «Отвага».
…Качаются на лугу ромашки. Сердечки у всех жёлтые, а лепестки белые-белые. И лишь у одной ромашки, стоящей в стороне от подруг, лепестки алые, словно капли крови.
Подивились ромашки такому невиданному чуду, спрашивают у подружки:
— Почему ты красная? Ведь только вчера ты была такая же белая, как и мы все!
— Ночью здесь кипел жестокий бой, — отвечает им красная ромашка. — Советский боец один сражался против пятнадцати фашистов. Много врагов уложил он меткими выстрелами, но и его самого настигла вражья пуля. Брызнула из его груди алая кровь и окрасила мои лепестки в красный цвет…
— Товарищ политрук, опять немцы!
Муса встрепенулся. Раздвинул стебли осоки.
— Подпустим поближе и ударим сбоку, чтобы уж наверняка, — сказал Муса лежавшему рядом пулемётчику.
Больше двух месяцев Вторая ударная армия, в рядах которой воевал Муса Джалиль, сражалась в окружении. Фашисты оттеснили армию в болотистую, залитую водой долину невдалеке от реки Волхов. У окружённых кончились продукты. Ели кору деревьев, траву, редко попадались ягоды. Немцы день и ночь бомбили долину, обстреливали из орудий и миномётов. С самолётов разбрасывали листовки, призывая советских солдат сдаться на милость победителей. Но лучше уж смерть, чем фашистский плен. Так думали советские солдаты.
Фашисты уже совсем близко. Муса долго целился в бежавшего впереди долговязого фашиста. Нажал курок. Немец выронил автомат и, вскинув руки, медленно осел на землю. В ту же секунду заработал пулемёт. Пули настигали врага за невысокими кочками и редкими кустиками. Фашисты не выдержали— повернули обратно, оставив посреди болота убитых и раненых.
В этот день немцы трижды пытались атаковать позиции наших войск, но так и не смогли продвинуться ни на метр.
Вечером командиры собрались на совет. Как быть? Как пробиться к своим? Как это сделать, если фашистов в несколько раз больше? У них танки, артиллерия, миномёты, а у наших— на счету каждый патрон. И тогда совет решил: ударить по немцам там, где они ожидают этого меньше всего — со стороны топей, считавшихся непроходимыми.
Всю ночь окружённые валили лес; по пояс, а то и по грудь в болотной воде прокладывали гать — настильную дорогу из скреплённых друг с другом брёвен. Погрузили на машины раненых, и перед рассветом машины одна за другой, не зажигая фар, медленно поползли через болото.
Вначале всё шло по задуманному плану. Вот одна машина выбралась на сухое место и проскочила мимо немецких позиций, за ней другая, третья. Но тут фашисты заметили колонну и открыли ураганный огонь.
Муса ехал в кузове редакционной полуторки. Под колёсами дробно стучали брёвна, машину кидало из стороны в сторону.
Вдруг перед самой машиной взвился столб пламени. В глазах у Мусы потемнело. Его ударило обо что-то твёрдое, и он потерял сознание.
БУДЕМ ДЕРЖАТЬСЯ ВМЕСТЕ
1942 год. Оккупированная Польша.
Колонна советских военнопленных, подгоняемая окриками гитлеровцев и хриплым лаем овчарок, медленно двигалась по замёрзшей дороге.
Джалиль шагал почти в самом конце колонны.
От голода кружилась голова — вот уже третьи сутки во рту не было ни крошки. Ныло вывихнутое плечо. От истощения тело Мусы покрылось нарывами. Каждый шаг причинял невероятные мучения. Стиснув зубы, крепко прижав к груди забинтованную руку, Муса старался не отставать от товарищей.
Вдруг перед глазами Мусы поплыли кроваво-красные круги. Он судорожно глотнул воздух и пошатнулся.
— Ты чего это, браток?
Джалиль ощутил, как чьи-то руки подхватили его под локоть.
— Ничего, ничего, — забормотал он, — я сейчас… Я сам…
— Ишь ты, сам. Обопрись на меня. Покрепче.
Муса хотел взглянуть на незнакомца, но не смог — от резкого движения острая боль в левом плече пронзила, как удар электрическим током.
— Кто ты? — еле слышно прошептал он.
— Я военный фельдшер. Толкачёв моя фамилия. Родом из Запорожья. Будем держаться вместе.
Колонна приближалась к лагерю-крепости Демблин. С трёх сторон крепость омывала река Висла. С четвёртой был вырыт глубокий ров, заполненный водой. Крепость окружали толстые кирпичные стены. Поверх них была протянута колючая проволока. Зловещими силуэтами темнели на фоне неба вышки с пулемётами.
Муса совсем обессилел и еле-еле волочил ноги. Толкачёв, перекинув его здоровую руку через плечо, почти нёс Мусу на себе.
— Ничего, ничего, браток, — подбадривал он, — осталось совсем немного. Ещё чуток потерпи…
Наконец они миновали узкий сводчатый коридор и оказались внутри крепости. Едва за ними закрылись железные ворота, как Муса без сил рухнул на землю.
РАНЕНОЕ СЕРДЦЕ ОРЛА
Очнулся Муса в лагерном лазарете. Вокруг стонали и бредили больные тифом. Кто-то сунул ему в руку кружку с густой коричневой бурдой и кусок липкого, как мыло, хлеба:
— Ешь! Еда для тебя сейчас самое лучшее лекарство!
Увидав склонившегося над ним фельдшера Толкачёва, Джалиль мягко улыбнулся:
— Спасибо, брат…
Постепенно здоровье Мусы пошло на поправку. Он начал, держась за нары, ходить по палате. Однажды вечером Толкачёв увидел, как Муса стоит у окна и шевелит губами. Фельдшер прислушался — Муса бормотал стихи:
…Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Муса повернулся к Толкачёву:
— Хватит валяться в лазарете… Завтра же выпишусь.
— Ты ещё слаб, Муса, — сказал фельдшер.
— Понимаешь, не могу я лежать тут без дела. Там однополчан своих встречу, земляков или друзей.
— Но тебя может узнать и выдать фашистам кто-нибудь из предателей!..
Муса продолжал настаивать на своём, и Толкачёв в конце концов согласился. Он дал Мусе санитарную сумку, повязал на рукав повязку с красным крестом, и наутро они вместе пошли по баракам, делая вид, будто проверяют санитарное состояние. Люди спали вповалку прямо на земляном полу. Так как в бараках места не хватало, многие проводили ночь под открытым небом. Вдруг утреннюю тишину нарушила длинная очередь из пулемёта. Кто-то из военнопленных, желая хоть чем-то утолить голод, в поисках зелёной травинки слишком близко подполз к колючей проволоке.
В одном бараке Муса задержался возле спящего военнопленного, накрытого рваной серой шинелью. Долго вглядывался в широкоскулое лицо, потом, присев на корточки, принялся тормошить:
— Баттал! Абдулла Баттал! Ты ли это?
Тот спросонок смотрел на Мусу непонимающими глазами. Потом вдруг вскочил на ноги и с возгласом «Дружище!» сгрёб поэта в охапку.
— Джа…
— Тс-с-с… Здесь я военнопленный Гумеров, понял?
Баттал понимающе кивнул:
— Перебирайся к нам. Здесь немало наших земляков. Люди все надёжные, свои. Как ни тесно, а для тебя место найдём.
В тот же день Муса перебрался в барак к Батталу.
ЗАВТРА — ПРАЗДНИК!
Абдулла Баттал познакомил Джалиля со своим другом Гайнаном Курмашем.
— Это настоящий человек, — сказал он Мусе. — Командир Красной Армии. На него можно положиться.
Разговор шёл в укромном месте, за бараками.
— Что-то ваше имя кажется мне знакомым, — произнёс Муса, внимательно разглядывая Курмаша.
— И мне ваше — тоже. Настоящее, — многозначительно добавил Курмаш. — Ещё до войны, когда вы работали редактором журнала, я послал вам одно из своих стихотворений.
— Правильно! Вспомнил… А теперь не пишите стихов?
Курмаш замялся.
— Пишу иногда… Только какие это стихи… Так, проба пера. А вот ваши стихи я люблю. И не только я один. Знали бы вы, как они действуют на людей! Всю душу переворачивают. Кстати, какое сегодня число?
— Шестое ноября… Завтра праздник! — проговорил Муса.
— Надо бы что-то предпринять. Чтобы люди не забывали, что они — граждане Советской страны.
…Ночью пленных разбудили осторожным потряхиванием за плечи.
— Сейчас будет торжественное собрание!
Собрание? В фашистском плену? Это казалось невероятным. Люди недоверчиво переглядывались и молча перебирались в отдалённый угол барака. Когда все собрались, поднялся Муса Джалиль. В темноте трудно было рассмотреть его лицо. Он говорил о том, что завтра — праздник Великого Октября, который отмечает весь советский народ.