— Наши родные и друзья там, на Родине, — говорил он, — встречая праздник, бьют фашистов и в хвост и в гриву. Не забывают и нас, вспоминают, плачут. И пусть мы сегодня оказались на чужой земле, мы были и остаёмся советскими людьми. Будем всегда помнить об этом, как бы трудно ни приходилось…
НА «СЛУЖБУ» К ФАШИСТАМ
Как-то хмурым утром военнопленных выгнали на плац — площадь в центре лагеря. На трибуну, наскоро сколоченную из неоструганных досок, вскарабкался человек в огромных очках и начал что-то выкрикивать, размахивая руками. Муса прислушался. Очкастый призывал пленных вступить в легион и воевать против Красной Армии на стороне фашистов. Военнопленные нетерпеливо переминались с ноги на ногу и хмуро поглядывали на оратора. Очкастый пообещал всем, вступившим в легион, хорошее питание, тёплое жильё и новое немецкое обмундирование.
Когда тщедушный человечек слез с трибуны, немецкий офицер скомандовал:
— Кто желает записаться в легион, три шага вперёд!
Строй не шелохнулся.
— Каждый записавшийся получает паёк по полной норме немецкого солдата, — добавил очкастый.
— Жрите сами! — выкрикнул кто-то из строя. — Лучше подохнуть с голоду, чем стрелять в своих!
По знаку немецкого офицера конвоиры выволокли кричавшего из строя. Раздался сухой щелчок выстрела.
— Есть ещё желающие?
Военнопленные угрюмо молчали.
Вернулись в барак. Муса что-то начал писать. Вокруг сгрудились друзья.
— Какую ещё затею придумали фашисты? Что это за легион?
— Разве не ясно? — Джалиль обвёл товарищей быстрым внимательным взглядом. — У фашистов после сокрушительных ударов нашей армии просто-напросто не хватает солдат. Вот они и хотят пополнить свою армию за счёт предателей.
— Вот гады! Неужели удастся?
— Думаю, что нет. Во всяком случае, мы должны помешать этому. Я написал текст листовки. — Муса протянул Курмашу свёрнутый трубочкой листок бумаги. — Её надо переписать и подкинуть во все бараки. Пусть знают, что кроется за обещаниями фашистов.
Вскоре в лагерь приехала «медицинская комиссия». Она отбирала тех, кто посильнее и помоложе. Их грузили в эшелоны и везли в польское местечко Едлино.
В этот день Курмаш, Баттал и Муса долго не ложились спать. Они были мрачны, подавлены. Первым нарушил молчание Курмаш.
— Фашисты оказались хитрее и коварнее, чем мы думали. От верных людей я узнал, что в Едлино формируют первый батальон легиона — свыше тысячи человек. Тех, кто отказывается надеть фашистскую форму, расстреливают на месте. Остальных готовят к отправке на фронт.
— Оружие выдавали? — спросил Муса.
— Нет, винтовки им выдадут лишь после приезда на фронт. Записать-то записали, а доверять — не доверяют…
— Да, выбор у нас небольшой, — задумчиво сказал Абдулла Баттал. — Либо — смерть от голода. Либо — пуля в лоб. Либо— ещё хуже! — идти воевать против своих.
Помолчали.
— Ясно одно, — негромко сказал Муса, — на стороне фашистов — сила. А что, если воспользоваться этой силой и сохранить наших людей?
— Что ты предлагаешь, Муса? Идти на службу к немцам?
— Да, идти. Только «службу» эту понимать по-своему. Дождаться удобного случая, получить в руки оружие и затем повернуть его против фашистов.
— Думаешь, удастся перейти к своим?
— Даже если не удастся, — спокойно продолжал Муса, — смерть с оружием в руках в честном бою почётнее и полезнее для Родины, чем бессмысленная гибель здесь, в лагере, от голода и тифа.
— Но сумеем ли мы убедить всех? Нас не так уж много…
— Пора расширять подпольные группы, — сказал Муса. — Надо, чтобы в каждой роте, в каждом взводе легиона у нас были свои люди. А поддерживать связь с подпольным центром они будут через связных. Вот тогда в нужную минуту можно поднять всех!
ПЕРВЫЙ КОНЦЕРТ
Прошло время. Многих подпольщиков вместе с другими военнопленными привезли в Едлино и зачислили в легион. Джалиля отправили в Германию, в Берлин. Кто-то сообщил фашистам, что под фамилией Гумерова скрывается поэт Джалиль. Гитлеровцам нужны были люди, знавшие татарский язык. Очень важно было для них иметь на своей стороне известного татарского поэта. Джалиль стал заниматься «культурным обслуживанием» легионеров. Поэт воспользовался этим для подпольной работы. С разрешения немецкого командования была создана музыкально-хоровая капелла. Художественным руководителем капеллы назначили Гайнана Курмаша.
Капелле разрешалось ездить по лагерям и выступать с концертами для «поднятия боевого духа легионеров». Это было очень удобно. Репетиции капеллы можно было использовать для подпольных встреч, а гастроли по лагерям — для распространения антифашистских листовок, для подготовки новых членов подпольной организации.
Наступил день первого концерта. «Артисты» очень волновались: как встретят их выступление легионеры? Не примут ли их за настоящих гитлеровских агитаторов?
На сцену вышел Гайнан Курмаш и так прочёл весёлое стихотворение Джалиля «Любовь и насморк», что на лицах слушателей появились улыбки. Кто-то даже засмеялся. Вспомнили родную казанскую весну, первый дождичек, лужи в знакомом дворе…
Пели народные песни. Советские песни исполнялись без слов. Но люди-то знали, какие там слова! Слушатели многозначительно переглядывались. Джалиль наблюдал из-за кулис, как распрямлялись согнутые спины, сжимались кулаки, на лицах появлялась решимость: бороться с ненавистным врагом! Джалиль улыбался: песня — это тоже оружие, причём могучее оружие!
Так в столице фашистской Германии в разгар её войны с Советским Союзом возникло ещё одно антифашистское подполье, во главе которого стоял татарский поэт Муса Джалиль.
КТО ЖЕ ПРЕДАТЕЛЬ!
Каждый раз после концерта капеллы легионеры находили в бараках листовки. В них говорилось о том, что нельзя верить ни одному слову фашистов, и как только легионеры получат в руки оружие, надо тут же повернуть его против немцев и переходить к своим.
В середине февраля 1943 года фашисты отправили на фронт первый батальон легионеров. А через две недели пришло сообщение, что, едва прибыв под Витебск, батальон поднял восстание, перебил немецких офицеров и в полном составе, с оружием и боеприпасами, перешёл на сторону белорусских партизан. Это была первая серьёзная победа подпольной организации.
После этого случая гитлеровское командование решило не посылать на фронт части легионеров.
Десятого августа 1943 года артисты музыкальной капеллы собрались на очередную репетицию. Под видом репетиции проходило заседание подпольного центра.
— Раз фашисты не хотят посылать нас больше на фронт, — говорил Джалиль, — надо поднять восстание в Едлино. Захватим оружие, перебьём охрану и с боями будем пробиваться навстречу наступающим частям Красной Армии. Тебе, Гайнан, поручается перерезать телефонный провод и нарушить связь с Берлином. Тебе, Баттал, захватить орудия и лошадей. Надо создать боевые группы, которые уничтожат немецкий штаб и перебьют охрану. Медлить больше нельзя!
В это время за дверями барака раздался условный свист. Подпольщики вскочили на ноги.
— Всем быстро расходиться! — скомандовал Джалиль.
Но было уже поздно. Ворвались гестаповцы.
Всех арестованных жестоко избили, надели наручники и под усиленным конвоем отвезли в Варшавскую тюрьму. Начались допросы, жестокие пытки. Во время допросов Джалиля не покидала одна мысль: «Кто же предатель?» Но вот однажды он получил от Абдуллы Баттала маленькую записочку. На ней было написано одно только слово «Махмуд» и рядом был нарисован фашистский знак.
«Махмуд? Новый легионер? Он выдавал себя за комсомольца… Правда, он был слишком любопытен, — думал Муса. — Да, должно быть, именно Махмуд Ямалутдинов — предатель. Гестапо, наверное, его завербовало и специально подослало к нам!.. Больше некому. Все остальные — проверенные, свои люди».
МОАБИТ
Вскоре Джалиля и его друзей перевели в берлинскую тюрьму Моабит. Это было мрачное серое здание с толстыми каменными стенами, длинными полутёмными коридорами и глухими подземными казематами. Здесь пытали и мучили узников. Фашистские палачи добивались от поэта и его друзей, чтобы они выдали своих товарищей. Муса стойко переносил пытки и не назвал ни одного имени.
Теперь у него оставалось единственное оружие — слово, и Джалиль продолжал борьбу с врагом этим оружием. Возвращаясь после мучительных допросов в сырую, холодную камеру, он сочинял стихи. Один из заключённых подарил ему огрызок карандаша. Другие товарищи, которых водили на работу, собирали и приносили ему обрывки бумаги. Из этих обрывков поэт сшил крохотную, размером с детскую ладошку, тетрадь— чтобы удобнее было прятать во время обысков. Сюда он записывал свои пламенные стихи:
Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.
Придёт мой час — умру. Но знай — умру я стоя,
Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.
Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Я уничтожить смог подобных палачей.
За это, возвратясь, я попрошу прощенья,
Колени преклонив, у Родины моей.
Фашисты сковали поэту руки и ноги железными кандалами. Он мог передвигаться только мелкими шажками, вытянув вперёд онемевшие руки. Щёки его ввалились, глаза лихорадочно блестели. Всё лицо было в ссадинах и кровоподтёках.
Как-то раз Джалиля вели по длинному тюремному коридору на допрос. Один из заключённых узнал поэта и окликнул:
— Как дела, Муса?
Муса усмехнулся и, гремя кандалами, ответил:
— Во всяком случае, лучше, чем у Гитлера!
Однажды в камеру Джалиля втолкнули высокого черноволосого человека.
— Андре Тиммермане, бельгиец, — представился он поэту.
Вначале Муса отнёсся к нему недоверчиво — уж не провокатор ли? Но когда узнал, что Тиммермане вёл подпольную работу против фашистов, изменил к нему отношение.