Июльские события в Петрограде незамедлительно отозвались в Киеве. Центральная рада сомкнула свои усилия с Временным правительством в борьбе против социалистической революции. В июле восстали солдаты полуботковского полка, но были разгромлены, это прозвучало сигналом к разгрому большевистских организаций. Контрреволюционеры разгромили Киевский комитет РСДРП, Центральное бюро профсоюзов, киоск газеты «Голос социал-демократа», арестовали нескольких членов большевистского комитета…
«Наступили очень трудные дни: в воздухе пахло войной, большевики начали готовить красногвардейские отряды и всех рабочих к будущим решительным боям против контрреволюции. Настроение у меня было боевое, а тут произошло событие, которое я пережил очень тяжело, хотя и не подал виду…
Среди арестованных большевиков была и Софья Гавриловна. Ее арест стал для меня тяжелым ударом, я почему-то был уверен, что с ней жестоко расправятся. Но вскоре ей удалось вырваться на свободу. Прокурор киевской судебной палаты при Центральной раде не нашел достаточных доказательств ее враждебной деятельности. Это был необычный вечер, исполненный счастья и драматических переживаний, один из тех, что никогда не забываются. Собрались в доме Софьи Гавриловны мы вчетвером, все свои, радости от встречи с хозяйкой не было границ. Софья Гавриловна сдерживалась, но тоже была взволнованна и счастлива. И тут, как гром средь бела дня, заявление Веры, Верочки, Виринеи:
— Мамочка, мы с Павлусем поженились.
— К-ак это поженились? — тихо спросила Софья Гавриловна.
Свет для меня потемнел, и солнце угасло. Жизнь моя оборвалась, сердце сжалось от отчаяния, не хватало воздуха. Мне бы крикнуть на весь мир, а я только присел на стул, чтобы не упасть. Да я же ее любил превыше всего на свете, да я же думал, что и я для нее что-то значу. Мне казалось, что именно для меня она существует на свете, что она единственная раскрыла во мне могучую силу, влюбилась в нее, и для нее ничто моя уродливая внешность.
Вихрем проносились в голове мысли. От горя, от неожиданной потери хотелось умереть. Но я держался и терпеливо ждал: что на это скажет моя учительница? Может быть, она запретит жениться своевольцам…
Нет, не запретила. Только сказала, что это так неожиданно. Верочка напомнила, что она, ее мама, тоже не спрашивая своих родителей, вышла замуж за отца Верочки, революционера, не испугалась ни родительского гнева, ни нищеты, в самое трудное время пошла добровольно в ссылку и не погибла, а прошла великую и суровую школу большевизма.
— Теперь грозное время, и я должна быть рядом с любимым, — сказала моя Верочка.
Любимым был другой, не я. Мой самый близкий, самый верный друг. И я, собрав все силы, взнуздал себя. С чего ты взял, товарищ Поликарп, что она тебя любила? Ты перепутал два похожие, но такие разные понятия: любовь и человечность. К тебе, может быть, впервые и первая девушка отнеслась по-человечески, с полным доверием, уважением, а ты принял это за любовь. Любовь — это совершенно другое. Павлуся она любила, наверное, с самого детства, и не замечал этого никто, даже ты сам, хотя и утверждают, что у влюбленных усиленное чутье на соперника. «Выше голову, Гайавата, — сказал я сам себе. — Для тебя еще не запылал призывный костер возле девичьего вигвама. И, наверное, не запылает. Но об этом не грусти. У тебя есть идеалы выше личных, ты должен жить для великого дела революции, ты должен забыть о личном, жить для людей. И я искренне поздравил Верочку и Павлуся с женитьбой».
Оборвалась красная черта. Дальше подробно рассказывалось о действиях киевских красногвардейцев накануне октябрьских событий и в дни Октября. Поликарп, видимо, выкладывал не только собственные наблюдения и переживания, а пользовался и историческими документами. Киевский комитет большевиков в начале осени занимался активной подготовкой к вооруженному восстанию. Возрастало количество красногвардейских отрядов, на сторону революции переходили войсковые части, на массовых митингах повсеместно принимались резолюции с требованием покончить с войной, передать всю власть Советам. Основными боевыми силами большевиков были отряды Красной гвардии, революционные солдаты 3-го авиапарка, 147-й и 148-й воронежских дружин, понтонного и телеграфного батальонов, около семи тысяч бойцов. Силы контрреволюции насчитывали свыше десяти тысяч штыков, кроме того, около двадцати тысяч синежупанников подтянула к Киеву Центральная рада. И хотя она заявляла о нейтралитете, но большевики в это не верили, и их предвидения со временем подтвердились.
На минуту я перестал листать страницы, задумался. Почему-то меня заинтересовали эти красные черточки, которые сделала Оленка — а это, несомненно, она — на самых интересных страницах рукописи. Когда она это сделала? Во всяком случае, подумал я, не в пожилом возрасте. Наверное, подчеркивала страницы, которые пришлись ей по душе в далекой юности. Теперь она, можно сказать, выше оценила бы эти, неподчеркнутые места, которые для более поздних поколений имеют необыкновенное познавательное значение. О революционных событиях написано очень много, немало появилось в печати воспоминаний непосредственных участников этих событий, но, безусловно, каждое свидетельство, подобное Поликарповому, сегодня не имеет цены. Оленка же подчеркивала только те страницы, на которых с глубокой человеческой болью описаны личные неудачи и переживания автора рукописи.
Подумав так, я решил про себя, что этим самым открываю еще одну сторону личности Оленки, Олены Павловны.
В Петрограде победила пролетарская революция. Временное правительство низложено, была установлена диктатура пролетариата. Известие об этом быстро долетело до Киева — взорвалось мощной бомбой. Какая-то часть киевлян была шокирована, оцепенела от испуга и неожиданности. Большинство киевлян торжествовало.
27 октября состоялось объединенное заседание Совета рабочих и Совета солдатских депутатов, в котором приняли участие представители войсковых частей, дислоцировавшихся в городе, фабрично-заводских комитетов и профсоюзных организаций. Поликарп был одним из тех красногвардейцев, кому было доверено охранять помещение собрания. Он размеренно шагал возле широко раскрытых дверей, так как зал не вмещал приглашенных на собрание — толпились в коридорах, прислушивались к ораторам через открытые двери. Поликарп ловил каждое слово, чувствовал себя причастным к величественным событиям истории. Забыв о роли патрульного, притиснув винтовку локтем правой руки, вместе со всеми горячо аплодировал постановлению об образовании Военно-революционного комитета и о передаче ему всей власти в городе. Тогда он впервые увидел известных большевистских руководителей Андрея Иванова, Владимира Затонского, Яна Гамарника…
Ревком обратился к киевскому пролетариату с призывом развернуть подготовку революционных войсковых частей. Но не дремала и контрреволюция.
Центральная рада объявила о своей солидарности с Киевским военным округом, юнкера и казаки на другой день неожиданно напали на Мариинский дворец, в котором находился ревком, и почти в полном составе арестовали его. Только Андрей Иванов и Владимир Затонский случайно не были схвачены. Они немедленно созвали совещание членов городского комитета, на котором был избран новый ревком и принято решение о немедленном вооруженном восстании.
29 октября в пять часов вечера над городом пролетел самолет, сделал три круга. Это был условный сигнал, призыв к выступлению. Первыми начали боевые действия славные арсенальцы и солдаты-авиаторы.
Восстание было могучим, наступательным, штаб военного округа, охваченный паникой, запросил перемирия. Переговоры начались, они стали прикрытием позорного бегства из города недобитых контрреволюционеров. Красногвардейская часть, в которой служил Поликарп, выступила на преследование беглецов. Казалось бы, теперь, после полной победы над контрреволюционными юнкерами и казачьем, власть должна была перейти к Совету рабочих и солдатских депутатов. Но этого не произошло. Пока восставшие рабочие громили контрреволюционные силы, к власти подкралась Центральная рада, национальная буржуазия показала свои когти. Изнуренные ожесточенными боями, красногвардейцы и революционные солдаты еще добивали разрозненные юнкерские отряды, а войска Центральной рады тем временем захватили почту, телеграф, банк, заняли штаб Киевского военного округа, и власть в городе неожиданно оказалась в руках контрреволюционной Центральной рады.
Все это, описанное Поликарпом, не было для меня открытием, но читалось и воспринималось как неизвестная страница собственной жизни, забытая, затемненная памятью. Казалось мне, что и я в то время был не малышом, а зрелым человеком, который шел рядом с красногвардейцем Поликарпом, только почему-то забыл об этом. Новые жизненные хлопоты, новые грозные события стерли с них выразительные и яркие краски. А напрасно. Обо всем, что было пережито нашими отцами, старшими братьями, нельзя забывать. И не просто воспринимать его как отдаленную от нас временем действительность, а чувствовать ее всем сердцем, по-человечески проникнуть в нее, потому что она нам родная, близкая и дорогая, так же как близки и дороги люди, за нее боровшиеся.
Поспешно перелистывая страницу за страницей, я фиксировал зрением события, о которых рассказывал Поликарп, будто по географической карте проследил его боевой путь.
Центром рабочих боевых сил стал завод «Арсенал». Центральная рада не закрывала глаза на сложную и напряженную обстановку, начала провоцировать рабочих на преждевременное выступление. Время от времени на арсенальцев нападали гайдамаки, требовали разоружиться, оставить территорию завода, пробовали вывезти с завода уголь под видом обеспечения потребностей городской электростанции.
Революционный комитет после нескольких совещаний и консультаций принял решение о всеобщем восстании. Началось оно в середине января. Арсенальцы первыми приняли бой и последними пали в этом бою, оставив но себе бессмертную славу.
Поликарп не был среди арсенальцев, его красногвардейская часть сражалась с врагом в разных концах города, маневрировала, таяла на глазах, как снежинка, но своими действиями помогала арсенальцам. Наконец последние красногвардейцы вынуждены были под огнем противника, преодолевая ледовые заторы Днепра, отступить на левый берег.