Они вошли в кабинет профессора Земляникина и сели к столу. Профессор помолчал немного и начал:
– Мне, молодой человек… – кстати, как вас по имени?
– Сергей.
– О, еще и тезка, – обрадовался профессор. – Так вот, мне ходить вокруг да около не к лицу. Лет мне много, да и положение все-таки обязывает. И я вам прямо скажу: уж так я рад, что в пятницу вечером все сотрудники вместе ушли в одно время ко мне на юбилей. И Римма Петровна в это время была жива, это точно, потому что все слышали, как она на машинке стучала. Стало быть, с нас со всех подозрение снимается. То есть вы, конечно, можете расспрашивать людей, но все вам то же самое скажут. И еще раз повторяю, что очень я этому рад, то есть не тому, что Римму угробили, а что сотрудники вне подозрений.
– Что, не любили покойницу у вас?
– Не любили, – честно ответил профессор. – И даже не могу сформулировать, за что конкретно. Ну, конечно, обедать с ней никто не ходил, потому что она в столовой норовила про своих гельминтов рассказывать. А от этого у любого аппетит пропадет. По той же причине на юбилей я ее не позвал – всем бы праздник испортила. Вы вот на меня смотрите, и вижу – усмехаетесь: ерунду, мол, профессор Земляникин несет. За скверный характер, мол, не убивают. А я про убийство ничего и не знаю. Просто вид у нас никто не станет делать, что расстроены мы. В коллективе теперь легче дышать станет. Потому что ее ведь не только не любили, но и боялись. Если, не дай бог, поссорится с ней кто – обязательно с ним неприятность случится. И вроде бы никак с Риммой эта неприятность не связана, а только обязательно гадость какая-нибудь получится. Вот, к примеру, случай с Борей, он на кафедре мериносов, вы его в коридоре встретили, кудрявый такой. Вызвала его Римма как-то к себе и велела банки с глистами переставлять. А он случайно разбил сосуд с нематодами. Римма раскричалась, тогда Боря тоже ответил ей в том смысле, что сама бы со своими глистами возилась, а его тошнит. И что вы думаете? До этого послал он документы в Штаты на конкурс в университет в Чарлстоне. Там вакансия, ему уже обещали… а тут вдруг – сразу же приходит отказ! Или Валентина Холмогорова с кафедры свиноводства. Сделала Римме замечание в столовой, так сразу в этот же день, по дороге с работы, сломала ногу. А она женщина крупная, весит много, с трудом перелом зажил, долго в больнице провалялась. Верите, дамы наши считали, что Римма… ну не то чтобы ведьма, но что-то такое умеет, и на работе в ящике столов держали аметистовые щетки.
– Что еще такое? – удивился Сергей.
– Да вот, – профессор смущенно протянул ему кусок кристалла. – Когда кристаллы аметиста вот так срастаются в природе, это и называется – аметистовая щетка. Считается, что это предохраняет от дурного глаза. Лет пятнадцать назад ездили мы в экспедицию на Алтай, оттуда и привезли.
– Да-да, – рассеянно проговорил Сергей. – Знаете, по некоторым признакам можно думать, что убийца – чужой человек, посторонний.
– А я вам о чем говорю? – обрадовался профессор.
– Но у вас там внизу кто угодно пройдет.
– Да, то есть вечером-то народу немного, может, дежурная и заметит, а днем спокойно можно пройти, – согласился профессор.
– Ладно, – поднялся Сергей, – мне бы еще со сторожем поговорить и с уборщицей. Кстати, что вы о них мне рассказать можете? Что за люди?
– Васильич в институте немногим меньше меня работает, все его знают.
– А уборщица?
– Анна Давыдовна?.. Вы знаете, она вообще-то не уборщица. Она раньше на кафедре крупного рогатого скота работала, старшим научным сотрудником. Но вот года два назад несчастье у нее случилось, – профессор поморщился. – Не подумайте, что я сплетни собираю. Просто столько лет в одном котле варимся, все про всех знаем. Так вот, у Анны муж ушел. И она на этой почве даже в больницу попала, в клинику нервную. Долго болела, похудела – одни глаза остались. Раньше-то видная женщина была. А потом выписали, куда идти? Ей пятьдесят лет, кто возьмет на приличное место? Ставка у нее маленькая была, хоть и кандидат, почти доктор, но сами знаете, какие сейчас в науке заработки. Вот она и попросилась к нам уборщицей. Так ей удобнее – неполный рабочий день, она говорит, что еще где-то подрабатывает. Вы поговорите тут у меня, я выйду. И еще, – он остановился и поглядел Сергею в глаза, – вот как раз у нее-то с Риммой никаких конфликтов не было, никогда. Она женщина безобидная.
Через минуту в дверь заглянула уборщица и молча остановилась на пороге, устало опустив руки.
– Садитесь, – кивнул Сергей. – Вы Анна Давыдовна Соркина?
– Да, – еле слышно ответила она.
На лице женщины, усталом и равнодушном, жили одни глаза. Глаза выделялись, словно они совсем не с этого лица. Они были живыми. Сергей задумался – где он видел такие глаза. И только под конец беседы вспомнил, что глаза такие видел в Русском музее на картине художника Александра Иванова «Явление Христа народу» много лет назад на экскурсии в восьмом классе.
Женщина села и ответила на все его вопросы спокойно и подробно, ничуть не смущаясь. Сергей вспомнил, что и ребята, которые выезжали по сигналу на труп, рассказывали, что свидетельница попалась толковая, не падала в обморок и немногословно, но четко отвечала на поставленные вопросы. Мертвую Римму она не боялась, к выпавшему из банки цепню относилась совершенно спокойно. Теперь понятно, почему, думал Сергей, она сама биолог.
После его ухода профессор Земляникин заглянул в собственный кабинет. Анна Давыдовна сидела в кресле, закрыв глаза.
– Анна Давыдовна, вам плохо? – испугался профессор.
– Что вы, не надо беспокоиться, просто устала, – она сделала попытку встать.
– Сидите, отдыхайте, – замахал он руками. – Трудно вам, при такой работе?
– Кому сейчас легко, – отшутилась она.
– Помнится, говорили вы, что родственники в Израиле, – неуверенно начал профессор, – может быть, вам к ним уехать… совсем. – И, поскольку она молчала, продолжал увереннее: – Голубушка, что вам тут… одной-то? А там все-таки… родственники и опять же, пенсия какая-нибудь.
– Мне тамошней пенсии не дождаться, я и до нашей еще не дослужилась. Спасибо вам, Сергей Аполлинарьевич, за заботу, – она тяжело поднялась, – пойду я.
Глядя ей вслед, профессор Земляникин грустно покачал головой.
Анна Давыдовна закрыла за собой дверь. Славный человек, Сергей Аполлинарьевич, искренне желает ей добра, жалеет… В наше время люди отвыкли от жалости, у каждого свои проблемы, а профессор Земляникин всегда был хорошим человеком. Когда она лежала в больнице, Сергей Аполлинарьевич даже навестил ее однажды, в какой-то праздник, фруктов принес…
Еще с улицы Витя Петренко услышал раскаты зычного командирского баса. Ясно: Мадам на мостике.
Когда он вошел в кабинет, она как раз обрабатывала безответного Судакова.
– Ты, конечно, накладные по пластиковым трубам не подготовил?
– Подготовил, Марианна Валерьянна.
– Тогда, значит, счета для «Трех граций» не оформил?
– Оформил, Марианна Валерьянна.
– Значит, факс в «Мессалину» не отослал?
– Отослал, Марианна Валерьянна.
– А прайс из «Бахчисарайского фонтана» получил?
– Нет, не получил еще.
– Ну, я же знала! Знала, что у тебя ни черта не сделано! Тебе ничего нельзя поручить! Тебя везде надо подталкивать! В коммерческой структуре так не работают! Ты у меня в шесть секунд вылетишь на улицу.
С каждым ее словом Судаков все ниже и ниже пригибался к столу.
– Но, Марианна Валерьянна, – сделал он жалкую попытку вклиниться с оправданиями.
– Никаких «но»! – припечатала она его пудовым окриком, развернулась на месте и строевым шагом, от которого закачались люстры и задребезжала посуда на полке, направилась в свой кабинет.
– Марианна Валерьянна, – робко пискнула показавшаяся в дверях Людочка Петушкова, – к вам «крыша» пожаловала.
Марианна помрачнела, окинула Людочку суровым взором, распахнула дверь своей «парилки», как называли ее личный кабинет подчиненные, и, чуть ниже, чем обычно, бросила:
– Зови.
В «парилку» проследовала традиционная «тройка»: бригадир Денис, пошустрее, посообразительнее и поменьше ростом, чем его коллеги: Вася – здоровенный, широкоплечий, неповоротливый с виду, в недавнем прошлом – борец-тяжеловес, и Андрей – тощий, сутулый с землистым цветом лица и пустыми невыразительными глазами. Его рыбий взгляд почему-то наводил на всех ужас. От него веяло таким холодом, что Люда Петушкова вздрогнула и закрыла форточку.
– Ну его, – сказала она Судакову почти шепотом, – я что-то так этого худого боюсь!
– Да брось ты, – Судаков встал из-за стола и потянулся, хрустнув пальцами, – я нашу Мадам боюсь гораздо больше: я на Мадам поставлю десять к одному. Давай-ка, пока они там отношения выясняют, мы кофейку дернем. Вот и Витька с нами выпьет, а он небось и печенье принес.
Из «парилки» доносились приглушенные голоса. Голос Мадам был гораздо слышнее тенорка Дениса. От слова к слову Мадам набирала все большую мощь, и скоро стало отчетливо слышно все, что она говорит:
– Ты меня, мозгляк уголовный, на понт не бери! Я таких покупаю коробками! Если надо, я и до Кирпича дойду!
В ответ послышался примирительный пассаж Дениса, и разговор перешел в более мирное русло. Кофе выпили, и Людочка поскорее вымыла чашки, чтобы скрыть следы преступления.
Наконец, дверь открылась, и, поскольку отворилась она без грохота, стало ясно, что это не Мадам. «Тройка» покинула кабинет, Денис шел замыкающим. Задержавшись у Витиного стола, он восхищенно произнес:
– Ну, хозяйка ваша дает! Потрясающая баба! Настоящий авторитет!
Дальше день прошел, как обычно. На следующее утро Витя был у офиса фирмы без пяти десять. Людочка уже топталась перед дверью.
– Ой, Вить, хорошо, что ты уже здесь, почему-то еще заперто. Я без четверти прибежала, так с тех пор и стою. Николай-то сегодня к зубному отпросился, а почему Мадам нет – ума не приложу. Первый случай в истории.
Витя подергал дверь, она прочно заперта. Он постучал легонько, чтобы не привлекать внимания.