Дети помещены в Кирекшанский детский дом»
— А что еще об этом говорят? — спросил Рахманин Катю Варич.
— Что это Пятно не оставляет в живых никого, кто его видел. Что оно выпивает всю кровь. Что там, где бывает Пятно, всегда видят Зеленого Человека.
— Какого еще Зеленого Человека?
— Такого, как тень. В общем, всякую чертовщину говорят.
— А где это ваше Никольское кладбище?
— Прямо против Большехима. Его собираются сносить.
— А где у вас городская милиция?
— От нас через два дома налево.
— Спасибо, — сказал Рахманин. — И последний вопрос: где здесь комиссионный магазин?
— Он чуть дальше милиции. Только там ничего нет. Одни старые самовары.
— Мне как раз самовары и нужны, — сказал Рахманин, уложил гранки в записную книжку, попрощался и вышел на узкую, сверкающую побеленными домами главную улицу.
Самовар волновал его только для проформы.
— Пойду в милицию, — решил он. — Может быть, там кто-нибудь есть из Московского университета.
В милиции не было ни души — как при коммунизме.
Тогда Рахманин зашел в комиссионку. Он долго осматривал самовар за самоваром, каждый раз приводя в ужас директрису магазина товарищ Мыльникову. Искомого самовара даже близко не было.
Рахманин начал копаться в документах: не проходил ли где серебряный самовар Фаберже из усадьбы Апраксиных. Дело было затяжное и неприятное. Он сидел и добросовестно изучал бумаги.
Его удивило одно обстоятельство. Несколько раз по ведомостям проходило старинное пианино фирмы «Блютнер». Почти каждый год его покупали и снова продавали через комиссионный магазин.
— Простите, как вас зовут? — спросил Рахманин.
— Светлана Ильинична, — ответила Мыльникова.
— Светлана Ильинична, а что это пианино дважды в год продают? Может, оно бракованное, со скрытым дефектом?
— Вот точно, — сказала Мыльникова, — со скрытым дефектом. В какой дом ни попадет, одни неприятности приносит.
— А где оно сейчас? Не в магазине случайно? Можно на него взглянуть?
— Славу богу, сгорело… вместе с Дворцом культуры.
— А какие же неприятности оно приносило?
— Да какие хочешь! Купил его председатель горсовета Дикой, через месяц у него сына за торговлю иконами посадили.
Рахманин только подивился связи между этими совершенно отличными событиями.
— А потом и его самого сняли, — продолжала Светлана Ильинична. — Купила его Перевертова из Потребкооперации, так на нее письмо пришло из Владимира, что она половину товаров на рынке налево продает. Посадили. Как вам это нравится?
— Мне это никак не нравится, — ответил Рахманин, — чтобы поддержать разговор, хотя в глубине души он явно одобрял действия пианино. Чем больше жуликов будет посажено, тем лучше. «Этому бы пианино, подумал он, впору погоны приделать и звание давать. Например, пианин-лейтенант».
Но, оказывается, пианино доставляло неприятности не только социально недостойным людям, но и честным.
— Начальник милиции его купил — Селезнев, — продолжала Мыльникова. — Так он в аварию попал. А уж такой был человек хороший.
— Не думаю, — возразил Рахманин. — Откуда у хорошего человека деньги на старинное пианино? У честного человека и оклад честный — небольшой.
— Да к тому времени это пианино копейки стоило! Его никто брать не хотел! Оно у нас в магазине в последний раз трижды уценялось. А наша сторожиха тетя Поля без пол-литра на ночь ни за что оставаться не хотела при этом пианино, пока мы его не продали.
— Это-то почему?
— Потому что на нем по ночам Белые Перчатки музыку играли.
— Какие Белые Перчатки? — удивился Рахманин. — Откуда они взялись?
— Поди узнай, — сказала Мыльникова. — То ли в окно прилетали, то ли внутрях прятались. Только играли старинную музыку, в основном траурную… Какую-то черную музыку.
— Странно, — произнес Рахманин.
— Конечно, странно, — согласилась Мыльникова. Ей безусловно нравилось, что милиционер-практикант отошел от самоварно-торговой темы на суеверно-бытовую.
— Уж после Селезнева-то это пианино вообще отказались покупать. Вот его по безналичному расчету и продали во Дворец культуры.
Рахманин подивился такому странному обстоятельству: продаже товаров по безналичному расчету через комиссионный магазин. Но вникать не стал, не за этим приехал. Если уж это социально-разоблачительное пианино не стало карать Мыльникову, зачем Рахманину вмешиваться в ее безналично-комиссионные дела.
Он поблагодарил директрису и пошел в милицию отмечать командировку.
В милиции уже гудел народ. Дежурный лейтенант Малинниченко отметил ему прибытие и спросил:
— Надолго?
— Не знаю. Как получится.
— Скажите, а есть тут у вас кто из Московского университета.
— Я из Московского университета.
— Как тебя зовут?
— Валерий.
— А меня Виктор. Слушай, что ты об этом думаешь? — Он протянул Малинниченко гранки и письмо в «Пионерскую зорьку».
Малинниченко обстоятельно, как все милицейские, стал читать. Прочитал, еще раз пробежал глазами и сказал:
— По-моему, ерунда. Я в детстве много слышал таких баек. Красная Рука, Черная Простыня… Сейчас еще Летающий Шприц появился… наркоманов убивает. Люди по своей темноте верят во что угодно.
— А ты по своей темноте ни во что не веришь! — раздался вдруг еще один голос. Оказалось, что в дежурке был еще один милиционер. Он был толст, но не противной такой толстотой, а младенческой, пухловатой. И еще он был черняв и ироничен.
— Я тоже из Московского университета. Дайте мне почитать, что вы ему давали.
Он внимательно прочитал заметку и письмо и сказал:
— А я в это верю. Смотрите, — он показал на карту города, висевшую над головой дежурного, — вот имение Осиповых около Никольского кладбища. Отсюда вся нечисть и идет. И, между прочим, фамилия Ваньки Каина была Иван Осипов Каин.
— А кто это такой? — спросил Малинниченко.
— Мне кажется, ты не Московский университет кончал, а Тмутараканский. Как же можно Ваньки Каина не знать? — улыбнулся толстяк.
— А ты знаешь? — спросил Малинниченко у Рахманина.
— Знаю. Был такой вор и убийца при Екатерине Второй. Потом он в полиции служил. Так сказать, создатель отечественной мафии.
— Все верно. И если это имение поставляло таких страшных людей, как он, какие сегодня оно будет поставлять привидения!
— Вы утверждаете, что это привидения? — спросил Рахманин толстого лейтенанта.
— Я ничего не утверждаю. — ответил тот. — Я только знаю, что все это не пустые разговоры. И ни в одном городе это не встречается в таких количествах, как у нас. Кроме, пожалуй, Торжка.
Рахманин подумал, что этот парень мог бы здорово помочь, если бы его удалось в это дело вовлечь. Но еще он подумал, что чем меньше людей знает о его расследовании, тем лучше. Он пожал руки милиционерам и отправился в гостиницу.
ПОКРОВСКИЕ СТРАСТИ
Как это ни странно, в покровской гостинице «Покровск» было сколько хочешь свободных мест.
Рахманин так и не знал — оставаться ли ему здесь или ехать в родной Зелен город к капитану Матвеенко. Ему уже было о чем рассказать, но все это пока умозрительный рассказ, а действий нет никаких.
Поэтому он взял самое дешевое место в гостинице и отправился исследовать Никольское кладбище. Благо, был день, было солнечно и нестрашно.
В маленьких городах все рядом, и непонятно, почему местные жители так любят пользоваться автобусами. В любое время дня они идут набитые, как дураки, под самую крышу.
До кладбища всего две остановки. Расположено оно было в удивительно красивом месте и оставалось в прекрасном, почти музейном состоянии, в полной сохранности.
Рахманин сначала оглядел пейзаж, спокойный, как седуксен. Непробиваемо спокойный с просторами, далями и рекой. Потом он стал осматривать памятники. Осмотрел склеп Осиповых, напоминающий детскую пирамидку. Массивные черные с золотым письмом надгробия рода Семеновых. Памятник доктору Мокротоваропу с двумя медными собаками.
«Удивительно, как это пионеры не сдали их на металлолом, — подумал Рахманин. — Что-то неправильно в местной пионерской организации. Может быть, она с религиозным уклоном?» Ничего тревожного. Мир и покой. Один только памятник выбивался из общего настроения своим официозом. Это был памятник генералу от инфантерии (действительному тайному советнику) Краснорукову. Плоский широкий камень темно-красного цвета напоминал стол для заседаний.
«Вот он — Хозяин Кладбища», подумал Рахманин. Но решил, что искать что-либо жуткое на кладбище в середине солнечного дня бессмысленно.
И тут ему пришло в голову, что можно просто позвонить по телефону капитану Матвеенко. Пусть хитроглазый милицейский интриган — полубюрократ, полумодернист подскажет ему, как быть.
Матвеенко внимательно выслушал практиканта, но ничего не прояснил. Только спросил:
— А те двое детей, Вася и Люся — где они?
— В детском доме в Кирекше.
— Вот и поезжай туда. Можешь?
— Могу. Только у меня денег нет.
— Как-нибудь выкрутись, раз уж взялся, — посоветовал Матвеенко. — Займи у кого-нибудь, а то практику не зачту. Надо версию доводить.
— Как бы она нас не довела, — пробурчал Рахманин, но согласился. — Ладно, попробую.
Он отправился в родную комиссионку.
Светлана Ильинична как увидела его, даже спала со своего огромного лица. Видно, были все-таки в ее магазине нарушения, несмотря на это образцово-показательное пианино.
Виктор протянул ей электробритву «Харьков».
— Это можно продать в вашем магазине?
Светлана Ильинична долго вертела бритву в руках, потом ответила:
— Можно, с трудом.
— А можно сегодня? У меня командировочные кончились.
— Мы деньги через три дня выдаем.
Она мялась, вертела, нюхала бритву, потом сказала:
— Ладно. Я ее сама для мужа куплю. У него еще хуже. Приходите завтра.
Завтра так завтра. Рахманин больше не стал настаивать. Слава богу, что хоть так-то обошлось. Интересно, сколько за нее дадут?