Александр КрасильниковКрасная Шапочка
Ирине Маркеловой посвящаю
Главный врач госпиталя сказал Полине Андреевне: «Скоро в городе бои начнутся, подумайте о дочках».
Муж Полины Андреевны хлеб заготавливает для фронта, эвакуирует колхозы за Волгу, три месяца с лишним не заявлялся домой, значит, ей и думать о девчонках. Глядела в глаза главврачу, может, поймет он, что надо бы ей самой поехать с дочками. Устроила бы и вернулась. Но главврач человек военный, и она — Полина Андреевна — тоже как бы военнообязанная.
Что же делать-то? Схватилась Полина Андреевна за голову. Были б дочки постарше, куда ни шло, а то ведь одной десять лет, а Галке и того меньше, первый год в школу отходила. Росточком махонькая, пигалица, и только. В кого бы вроде? Сама Полина Андреевна не сказать чтобы высокая, но и не низенькая ведь, а уж про отца, про Ивана Филипповича, и совсем не скажешь, что невысок, наоборот — Дон-Кихотом сослуживцы величали. Имелся и виду не только его рост — Иван Филиппович честен, до краешка бескорыстен. Хотя и то правда: внешне он действительно походил на знаменитого идальго. И теперь вот мог бы не раз заглянуть домой, узнать, как семья, ведь фронт рядом, но у него дело во имя многих людей, он не имеет права заниматься семьей, хотя можно представить, как же он там мучается в неведении — любит он своих женщин без памяти.
Над городом, над Волгой раскинулся синим небом август тысяча девятьсот сорок второго года. И Волга, казалось, так же спокойно текла в Каспий, и солнце, поднявшееся из-за реки, было таким же щедрым на тепло и свет, как до войны, а воздух пропитан тревогой. С запада надвигается на город черный вал смерти, огня. Словно злые слепни над пастбищем, носятся над Сталинградом чужие самолеты. Зенитки бьют по ним, задравши длинные дула вверх, а они огрызаются — сбросят бомбы, и обратно деру. С каждым днем чаще и чаще появляются, и по этим их визитам можно догадаться тоже, что фронт все ближе и ближе. Горит здание на Балканах, дым клубами ложится над Волгой, словно старые, отслужившие свое резиновые шины свалили в кучу и жгут.
Видела однажды такое Галка. Тогда дым тоже валил вот такими черными огромными клубами…
Дальше к тракторному еще дымы. Но пожарных машин не видно и колокольчиков не слышно. Сирены вытягивают душу. Интересно, неужели и настоящие сирены, о которых Галя знает из книжки про Одиссея, тоже так вот противно выли? Красная Шапочка — так прозвали Галку дома и во дворе за красную вязаную шапочку, мамин подарок ко дню рождения, — еще до школы научилась читать. Это она нечаянно узнала об Одиссее. Раскрыла книжку на столе и прочитала две страницы, как раз про сирен там было… Теперь, когда в городе объявляли воздушную тревогу и начинали завывать сирены, Галке представлялось, что в Волге плавают красивые девушки с рыбьими хвостами и воют. Конечно, она знала, что придумывает, но ей это забавно было. Только она не понимала, почему красивые девушки должны так выть, что по телу мурашки начинают бегать и хочется куда-нибудь спрятаться за шкаф или под кровать.
Сидят Нина и Галя у окна в своей квартире и ждут чего-то. Может, ждут, когда за ними придет мама. Это она не велела им выходить из квартиры ни на шаг. Скоро в школу, каникулы кончаются, а никто ничего не знает. Может, школу уже разбомбили фашисты.
— Давай сходим посмотрим, — предлагает Галка сестре, — если подожгли, погасим.
— Сиди уж, — по-взрослому вздыхает Нина, — тоже мне пожарница…
Нина — старшая, и поэтому, когда мама оставляет девочек одних, сразу берет на себя ее обязанности, она и говорить даже начинает мамиными словами. Гале это не очень-то нравится, но когда она слышит вой сирены, а потом ощущает, как дрожит пол под ее ногами, и видит, как качается, словно хочет убежать на своих деревянных ножках этажерка, сразу прижимается к сестре, как к маме, а Нина гладит ее по головке, перебирает пальцами мягкие кудряшки на затылке — не бойся, я с тобой, маленькая. И Галке, правда, не так страшно.
Страшнее всего их маме, Полине Андреевне. Не за себя, за них, дочек своих. Каждую минуту с ними может случиться беда, каждую секунду. Что делать, что делать?.. Нет, надо непременно вывозить их из этого ада. Непременно. Куда-нибудь за Волгу. Там их отец. Его все знают: много лет агроном Беляков курирует от областного земотдела Заволжскую зону. Знают своего Дон-Кихота, рыцаря без страха и упрека, и в любом хуторе, в селе любом разыскать его можно, люди помогут. Поэтому главное — за Волгу, в Николаевский район.
Сняла Полина Андреевна белый халат и бегом домой. Соображает на ходу, к кому бы за помощью обратиться. Друзей у Ивана Филипповича много, да теперь разве найдешь кого, больше половины города, считай, выехало. Недавно Сталинград пропускал через свои вокзалы эвакуированных с запада, а вот настало время, и сам тронулся в путь. Опустели улицы, и только одни военные всюду. Они врага должны встретить…
У Саратовской улицы, на углу увидела Полина Андреевна одинокий грузовик, старенький, с побитым кузовом. Не успела ничего еще подумать, а уж ноги сами к грузовику повернули.
— Товарищ…
Смотрит Полина Андреевна в кабину и не разглядит лица: дым от самокрутки над опущенным стеклом дверцы клубится.
— Товарищ…
Дверца отворяется.
— Чего там? — слышит Полина Андреевна хриплый голос и видит — не мужчина за баранкой, а женщина. Если бы не платок на голове, и не угадать: лицо в оспинах, крупное, и самокрутка в зубах, как самоварная труба, дымит.
Когда женщина заговорила, тускло сверкнули по всей верхней челюсти зубы. Полине Андреевне померещилось даже, что зубы эти вдруг щелкнули и чуть не выпали всем рядом. Укоризненно ругнув себя, она спросила:
— Извините, пожалуйста, вы — наша… то есть, вы — городская?
— Из району я… А дальше что?
— Детишки у меня, две девочки… Если вы за Волгу…
— За Волгу-то я за Волгу, а только запчасти у меня в кузове, не до детишков мне ваших.
Как только услышала Полина Андреевна, что машина идет за Волгу, вцепилась побелевшими пальцами в дверцу кабины — не оторвешь.
— Пожалуйста… Век буду помнить вас, благодарить… Немцы в городе вот-вот появятся. Девочки у меня… А самой нельзя — в госпитале я, медсестра.
— Из спасибо шубы не сошьешь, — дымнула в окно женщина, — а у меня запчасти для сельхозмашин, тоже дело военное. — Глянула сверху вниз на Полину Андреевну, словно оценивая: — Каждый о себе печется, о людях не думает.
Полине Андреевне снова померещилось, будто вставная металлическая челюсть, щелкнув, приопустилась. Досадуя на себя, она умоляюще глядела на женщину за рулем.
— Деньги у меня есть, — не ведая, то говорит или не то, выпалила Полина Андреевна. — Пожалуйста…
— Какая сейчас цена деньгам, — не торопилась, видно размышляла, женщина.
Но Полина Андреевна обрадовалась, что попала в кон, не жалко ей ничего, ни денег, ни вещей, дочек бы уберечь.
— Пожалуйста, — умоляла она.
— Далеко ль живешь? — включая сцепление, спросила женщина. — Садись, поехали. Х-ма, мы, бабы, завсегда поймем друг дружку, и поймем и договоримся. — Последние слова сказала как бы дополнительно, чтобы про обещанные деньги просительница не забыла все-таки.
А Полине Андреевне не до тонкостей этих.
— Вы их, дочек-то, — суматошно, задыхаясь от волнения и нетерпения, говорила Полина Андреевна, — на ту сторону… Там отец у них… Может, слышали: Иван Филиппович…
Женщина-шофер снисходительно улыбнулась: какого-то Ивана Филипповича она должна знать… Поди, загремел в армию ее муженек. Им — бабам, теперь в тылу начальниками быть и не начальниками… За баранками вот, к примеру, али еще в каких делах.
Машина тряско шла по улицам, то и дело переваливаясь старенькими истертыми шинами по разбросанным взрывами снарядов кирпичам, вырванным кускам железобетона. То правым задним колесом наезжала, то передним левым, и эта езда походила на медленное движение игрушечного трактора по половику. Полина Андреевна вспомнила, как муж ее, кажется совсем недавно, после работы играл с дочками на полу. Из нитяной катушки соорудил трактор: колеса зубчиками, кусочек мыла сбоку и — резинка через дырочку катушки. «Трактор» забавно переваливался через складки половика и степенно, как живое существо, двигался к порогу. Галка с восторгом в глазах ползла за ним на коленках, взвизгивая и в нетерпении протягивая руку к игрушке, — так хотелось подержать «трактор» в руках. Но Нина была тут как тут — по руке ее, по руке. Не трогай, Галка!
Не об этом бы вспоминать сейчас Полине Андреевне, но мысли крутились вокруг девчонок — их сегодняшней и завтрашней жизни. О себе Полина Андреевна и не думала: сама как-нибудь обойдется, не маленькая, к сорока годам дело идет.
— Старушка ты у меня, — улыбался Иван Филиппович, когда его жена утром, в выходной день, уходя на базар, по магазинам, наставляла дочек и заодно Ивана Филипповича, что они должны сделать и как вести себя. Порядок в доме держался на ней, на Полине Андреевне. Куда ж тут денешься? Старушка не старушка, а дочки выручали ее, да и Иван Филиппович по воскресеньям, помогая старшей, ползал с тряпкой в руках между ножками стола, вытирал пол, в то время как Полина Андреевна занималась с Галинкой стиркой белья в ванной комнате. Галинка стирала платьица куклы Кати, маленькие Катины носовые платки и еще большой, словно гулливерский, папин платок в клеточку. Вот только мешала Галка маме, и Полина Андреевна то и дело покрикивала на нее:
— Галина, не путайся под ногами… Ну-ка, в сторонку отойди, я выжимать белье буду.
Словно все это вчера было, только вчера, и вот — отбросила те дни война на тысячи километров, опомниться не дала Полине Андреевне.
— Вон тот подъезд, — показала Полина Андреевна и тут же увидела в окне мордашки своих дочек. Видно, сидели на подоконнике и ждали ее. Что-то горячее подступило к сердцу Полины Андреевны, потом к горлу, к глазам, но сдержалась, мельком глянув на рябое заветренное лицо соседки: не до слабостей сейчас. Однако заторопилась, заспешила, еще и машина не остановилась у подъезда, выскочила и — туда, к ним, к девочкам своим маленьким, беззащитным. Как она их отправит одних?… И оставлять нельзя — еще страшней.