Но упала она ногами вниз, поэтому недолго ей пришлось пребывать в состоянии страха перед водой. Уже как бы и не она, а кто-то другой, почувствовала, что вода не захлестывает ей горло, нос, а ноги стоят на твердой земле. Полина Андреевна отчетливо ощущала песчаное дно, податливое, но и твердое, упругое. Это ощущение ей было знакомо. Прошлым летом ездили с Иваном Филипповичем на опытную селекционную станцию, а возвращались, Иван Филиппович уговаривал искупаться. Он-то полез на глубину, а Полина Андреевна у бережка побродила в прохладной волжской воде, там и освежилась. Даже платье не снимала, по щиколотки зашла с песочка в воду и вдоль берега прошлась, как девчонка, взбурунивая воду.
— Красота-то какая! — кричал откуда-то, казалось Полине Андреевне, с середки Волги Иван Филиппович. — Поля, раздевайся, освежись!..
То давнее ощущение крупитчатого, хрустящего песка под пальцами она и вспомнила. Приятно было утопить ступню в чистый песок. Стоило немного постоять на одном месте, чтобы он раздался, а потом стал тонкими струйками скатываться на суставы пальцев, приятно щекотать разомлевшую от обуви, от недавней ходьбы по горячим летним дорогам, ногу. Так и стояла бы. И незачем лезть в глубину, чего он там кричит, Иван, и тут хорошо вот так принять прохладу воды через ноги, а не всем телом. Может, Иван и посмеется над ее рассуждениями, а Полине Андреевне достаточно и так поздороваться с Волгой. А туда, на глубину, ее не затянешь!.. Хоть бы и плавать умела, не полезла бы на глубину, думала тогда Полина Андреевна…
А теперь, получалось, и на глубину попала. И не по своей воле, а попала. И то давнее ощущение песка под ногой, которое она в первое мгновение почувствовала, напомнило ей о давнем, радостном, о жизни. Тут же поняв, что вода не доходит ей даже до шеи, она кинулась к берегу, еще и не разобравшись, в какой он стороне, но двигаясь ногами по песку в ту сторону, куда он как бы полого, но подымался.
Уже когда воды ей было по пояс и она окончательно поняла, что и на этот раз все обошлось благополучно, вдруг услышала что-то домашнее, привычное, донесшееся до слуха из далекого далека, когда в жизни все шло размеренным чередом и не было никакой войны. Стараясь поскорее выйти на сушу и потому торопясь, она прилагала немалые усилия, чтобы преодолеть сопротивление воды. Волга, казалось, отталкивала от берега, не пускала, ухватив ее за намокшее платье, пальто, а она тем настойчивее шла вперед. А берег был еще метрах в десяти, ну, может, не в десяти, как казалось ей, а в пяти, потому что опускался в Волгу не круто.
«Домашний», как определила его Полина Андреевна, звук, донесшийся до ее слуха, не повторялся, и она подумала, что ей послышалось. Но только так подумала она, снова среди всего прочего шума высаживавшихся с «Гасителя» женщин и детей, услышала то ли писк, то ли мяуканье. Оглянулась и увидела в воде котенка, того самого, которого держала в руках, закутав в платок, бабка. Увидела котенка, и только тогда стала видеть и слышать все остальное. И «Гаситель», севший на мель возле берега, и трап, опущенный с него прямо в воду, и женщин возле трапа на «Гасителе», и уже спустившихся двух внизу, в воде. Они были в одежде, как и Полина Андреевна; матрос кинул им узел с вещами и крикнул:
— Лови, тетенька, а то намокнет!
Узел полетел в воду, женщина его подняла над головой и понесла к берегу, а сзади поплелась старушка. С узла стекала вода, сначала струями, а потом крупными каплями. Полина Андреевна все это почему-то увидела очень отчетливо: и струи, и капли с узла.
Котенок, высунув мордочку из воды, брызгая лапами вокруг, плыл к Полине Андреевне, но так медленно, что Полина Андреевна поняла — утонет. Он, видимо, впервые в жизни встретился с водой, и только инстинкт, который ему передали родители, помогал барахтаться в воде, кое-как плыть.
Котенка никто с «Гасителя» не видел, конечно, до того ли людям было, когда фашистские самолеты вот-вот могут вернуться, а «Гасителю», высадив женщин на берег, надо немедленно убираться с открытого места вон к тем кустам острова Крит, что нависли над водой. А самим женщинам с детьми да с узлами тоже не до котенка. Здраво рассуждая, Полина Андреевна тоже должна была выбираться из воды и бежать в лесок, но она, как завороженная, смотрела на котеночка. Отворачивалась, шла к берегу, но потом снова оборачивалась и видела круглые, казалось, совсем спокойные глаза котенка. Даже две белые полоски через лоб к ушам. Она остановилась, увидев, что котенок вот-вот захлебнется.
Не думая о страшной воде, а видя перед собой только мордочку маленького животного, Полина Андреевна пошла обратно. И вот мокрое, дрожащее маленькое существо, выпустив коготки, чтобы надежней удержаться за спасительницу, лежало в ладонях Полины Андреевны. Приподнялось на лапках и, отряхнувшись, желая освободиться от воды, раскрыло розовый ротик.
Так с серым живым комочком, запрятав его за отворот пальто, она и выбрела на песчаный берег, спасительный берег, противоположный тому, где падали бомбы, оползали наземь стены многоэтажных зданий, где на каждом шагу витала смерть. Теперь она была босиком, без туфель, в одних чулках.
«Гаситель» легко сошел с песчаной отмели, дав задний ход. Два дюжих парня помогли ему шестами. А беженки — их тут было восемь женщин и трое ребятишек — собрались под деревьями, меняли мокрую одежду.
Те, что с ребятишками, занялись в первую очередь детьми, и Полина Андреевна, завидуя, что ли, им и вспомнив про своих потерянных Нину да Галку, затосковала. Отошла в сторонку и стала гладить котенка, дуть ему под шерстку, чтобы скорее просох. Он стал неожиданно очень нужен. Этот котенок соединял ее с семьей, и она вспомнила, как девочки ползали за Барсиком, которого принесла Галка со двора, как он однажды свалился с балкона, но остался жив. И только потому, что внизу оказались случайно картонные ящики, пустые картонные ящики из-под апельсинов, которые завозили в магазин. На ящиках, помнит Полина Андреевна, нарисованы были аисты с длинными изящными клювами. В клювах они держали желтые шары апельсинов. Дома в тот час Полины Андреевны не было, она находилась на работе. Девчонки принесли Барсика домой. Надо было что-то предпринимать для спасения котенка. Нина и Галя мыкались с Барсиком на руках по квартире и не знали, что же делать. А потом позвонили в «скорую помощь». Это Галка придумала про «скорую помощь». А старшая-то хоть и подумала, что кошками там не занимаются, наверное, однако согласилась позвонить. Уже оттуда их направили в ветлечебницу. И девчонки понесли Барсика лечиться. Вылечился тогда Барсик…
Поглаживая котенка, Полина Андреевна думала о девочках и смотрела на берег, затянутый в черную тучу дымов, поднимавшихся от горящих разрушенных зданий. Она смотрела, словно пыталась увидеть свой дом, Центральную набережную; за дымом, за языками огня, пляшущего дикий танец над скелетами домов, трудно было что-либо различить.
А потом они, кое-как собрав свое тряпье — у Полины Андреевны сумочка в руке, пальто да котенок, — тронулись к опытно-селекционной станции. Так Полина Андреевна посоветовала. Там могли быть машины, есть какие-никакие домики, в которых первое время можно укрыться с детьми, обдумать, что дальше делать, куда податься.
— Может, прямо в Среднюю Ахтубу пойдем? — засомневалась женщина, что пряталась с Полиной Андреевной в трубе.
— Двадцать километров туда, — нахмурилась Полина Андреевна, — а уж вечер рядышком. Куда они на ночь глядя? — указала она на женщин с ребятишками. — Да и нам отдохнуть не грех после всего…
Полине Андреевне два или три раза здесь довелось бывать, один раз на станции, куда теперь шли. Потому и дорога немного знакома. Значит, там вон, у куртины желтеющих тополей, лужайка зеленая будет. Шли они с Иваном Филипповичем здесь, разулись и — босиком по траве. Уж очень приятно пощекотывает — бархатная, прохладная, облегает ступню, будто ласково прижимается травинка каждая… А сейчас вон как разноцветно тополиный ряд в осень пошел, кружева цветные впереди, а не лес: и желтый, и с красноватым оттенком лист, а где еще и совсем зеленый, будто не сентябрь надвигается, а только-только весна грянула. Наверное, потому, что дожди недавно прошли, некоторые деревья и выпустили поверх желтых листьев новую смену зеленых, две весны и два лета прожить хотят, так жизнь понравилась… Только все равно две весны в един год не бывает, обманное это желание, такие листья зелеными долго не продержатся.
И паутинка на лицо то и дело невидимая ложится. Полина Андреевна проводит по лицу ладонью, будто тень смахивает. Пальцами ту паутинку не поймаешь и не ощутишь ее ниточной округлости на подушечках пальцев, но почувствовать, что на лице ее уже нет, можно. Вот какая тонкая паутинка. Разве что увидишь ее серебряный перелив под солнечными лучами: зацепилась за желтую ветку дерева и не может сорваться. Или на сухой траве — будто множество струн серебряных натянуто.
Летят паутинки, идут им навстречу женщины — серые лица, усталые глаза, измятая одежда. Какие тут паутинки да золото бабьего лета, не до того им нынче, не до красот всяких, хоть день и правда хороший.
Небо чистое, синее, но подернута синева пленкой белизны. На фоне синевы желто-зеленые гимнастерки тополевой рощи. Эта роща вышла навстречу неожиданно, когда отошли от Волги километров на пять. Перебрели небольшой косогор, с усохшей, жухлой, как верблюжий линялый бок, травой, и вышли к низине, в которой, наверно, вешние воды держатся подольше, а потому она и теперь зелена и прохладна.
С этой стороны луговины — они, группа женщин, а с той — молодая тополевая роща. Деревья уже вошли в силу, стволы их снизу закоржавели серой корой, а выше — белесые, чистые, здоровые, без сухих, отживающих веток. С лета можно подумать — не березки ли. Да только березы на Нижней Волге редкость.
Будто солдаты в сапогах, помесивших походное бездорожье, — поверх гимнастерок защитного цвета через плечо скатки шинельные, штыки винтовочные за спиной — вышел тополевый батальон навстречу беженкам.