— Ой, Федосья Федоровна, — хлопнула в ладоши Валя Бочкарева, — пойдемте с нами к Солину. Только к Солину, а дальше мы сами…
— Если отряд не возражает… — улыбнулась Федосья Федоровна.
Шли по улицам Николаевки, как цыплята вокруг наседки. Федосья Федоровна не похожа на учительницу. По мнению Галки, их учительница похожа на чью-то маму. Невысокая такая, обыкновенная, старым пуховым платком повязана, еще бы вместо портфеля сумку хозяйственную. Может, потому, что простая и добрая, любили ее ребята и слушались, слушались беспрекословно, хотя она никогда не кричала на них, не ругалась. Юра Толочко и Боря Зеленский впереди идут, а девочки — по бокам. Галя новенькая в классе, и Федосья Федоровна ее к себе поближе держит. Да и самая маленькая она.
Уже через овраг перебрались, по длинной скучной улочке прошли. Дом Солиных на пустыре стоит, отдельно от других. Не огорожен никакими заборами, сгоревшая полынь вплотную к дому со всех сторон подступила и почти к самому крылечку. И еще сарай рядом и саманная, из глины и соломы, пристройка. Недалеко от дома одна и другая ямины. Галя догадывается, что это не от бомб воронки, а следы свезенных домов. Доски серые, которыми обит дом Солиных, отстали кое-где, и из-под них сыплются мелкие грязные опилки. Ставни на окнах перекособочились и, наверное, не закрываются. А деревянная крыша почти вся покрыта зеленым лишайником и во многих местах прогнила.
Пока стучали в окно да ждали, чтобы кто-нибудь вышел, Галка с Валей обнаружили за домом длинную неглубокую щель в земле. Это Солины окоп вырыли для себя. Разве в таком окопе спрячешься, если начнут бомбить или если придут фашисты и будут стрелять?.. Надо глубже, как, например, у них за плетнем.
В слободе всем приказали окопы вырыть, чтобы прятались во время воздушной тревоги. Но выполнили приказ не все, не верили, что война придет в Николаевку, а некоторые вырыли вот так, лишь бы отделаться, хотя последнее время сирена воет чуть ли не каждый день и фашистские самолеты не один раз на дню появляются над слободой…
— Встречай гостей, Солин, — сказала Федосья Федоровна вышедшему на стук в дверь Андрею.
Видно было, что Андрей, не терявшийся ни при каких обстоятельствах, опешил, увидев такую представительную делегацию. На его лице было написано откровенное недоумение.
— Здрасте… — растерянно сказал он, хотя только что расстались в школе.
Прошли в избу и столпились у порога. Возле зева русской печи застыла с кочергой в руке старушка. Могло показаться, что она приготовилась этой своей кочергой выпроводить непрошеных гостей.
— Здравствуйте, — вышел из комнаты справа дедушка, услышав приветствие Федосьи Федоровны. — Проходите в залу, — пригласил он учительницу и ребят.
Вытертый ногами, давно не крашенный пол. Особенно посередке. Будто тропка проложена от двери к столу, над которым висит в простенке зеркальце в мелких точечках — засиженное мухами. Стол покрыт старой кружевной скатеркой самодельной вязки, на окошках по верху марлевые занавески. На стенке в черных рамках фотокарточки под стеклом. Свет на них падает так, что ничего не разберешь — надо с другой стороны подойти, чтобы рассмотреть. Но не будешь же сразу вот так и разглядывать…
— Садитесь, Федосья Федоровна, — предложил старик единственный в комнате стул учительнице.
— Кто там? — послышался голос из-за перегородки, и тут же по избе разнесся тяжелый, долго не прекращающийся кашель вперемешку со стоном…
Андрюшка кинулся со стаканом воды в спаленку к мамке. Скоро кашель прекратился. А Андрюшка все не выходил. В избе наступило какое-то неловкое молчание. Федосья Федоровна поднялась со стула и направилась в спальную комнату, за ней потянулись девчонки. Мать Солина, с почерневшим лицом, уставшая после длительного кашля, лежала запрокинувшись, отдыхала. Солин, отчаянный Солин, комедиант Солин, сидел у изголовья и тихо плакал, шмыгая носом. Это поразило Галю. Она смотрела на Солина и готова была сама разрыдаться.
— Мы тут вещички вам кое-какие принесли, — нахмурившись, наверное, чтобы тоже не заплакать, сказала Федосья Федоровна. И словно понимая и даже стыдясь мизерности помощи, которую она предложила, мизерности для этого большого горя, вздохнула с сожалением.
Братья и сестры Андрюши Солина, копошившиеся на печи, притихли, будто мыши по углам хаты.
— Мы вам лекарства раздобудем в госпитале, Клавдия Тимофеевна, — помолчав, словно соображая в это время, что же еще можно сделать, сказала Федосья Федоровна.
— Лекарство… — усмехнулась мать Солина, не открывая глаз. — Хлеба у нас нет.
Галка на цыпочках вышла из спальной комнаты и подошла к фотографиям на стене.
— Это папка наш, — услышала она рядом. — С усами, видишь?.. Он фрицев бьет на фронте.
Галка повернулась к маленькой девочке, что стояла босиком на полу.
— Ты почему босиком ходишь по холодному полу? Иди обуйся сейчас же, — сказала она, нагнувшись к белобрысой девчушке.
Девочка, приподняв мордашку и глядя на Галкину красную шапочку, ответила:
— У меня нет обувки… — Тут же восхищенно произнесла: — Шапочка у тебя красивая!
Если бы девочка похвалила ее пальто, Галинка отдала бы и пальто, а сама пошла раздетая. Она сняла с себя свою любимую красную шапочку и стала надевать девочке на кудлатую голову.
Выходили от Солиных неразговорчивые, удрученные болезнью их матери. Федосья Федоровна выговаривала Галке:
— Сама-то в чем ходила бы, дурочка ты моя… Тебе же в школу каждый день, а девочка дома зиму может пересидеть, на печке.
Это Федосья Федоровна, когда уходили, увидела девочку в Галкиной шапочке и, поняв все сразу, взяла на руки девчушку:
— Ну, поносила Галкину шапочку, а теперь отдай, у нее ведь тоже больше ничего нет на голову…
После Солиных ребята, уже без Федосьи Федоровны, пошли к бабушке с двумя внучками, приехавшими из Ленинграда. Решили: к Кондратенковым и в переменку можно сходить, Кондратенковых они и так всех знают, и как они живут — тоже. Просто надо подумать, чем им помочь.
С ленинградками получилось недоразумение, хорошее недоразумение. Когда ребята подошли к дому, номер которого у них был записан на листочке, у калитки встретили девочку лет четырнадцати.
— Вам кого, товарищи? — намеренно серьезно спросила девочка. Галя прикинула в уме и решила, что девочка учится, наверное, в седьмом классе. Вся она была такая аккуратная. Старенькое, но точно по фигурке легкое пальто, шапочка с помпончиком, а из-под нее по лбу ровная темная челочка. Носик чуть вздернут, и потому, хоть и серьезно спросила тимуровцев девочка, лицо ее с насупленными бровями все равно оставалось добрым и даже веселым.
— Мы к бабушке Глебовой пришли, — сообщил Боря Зеленский и, подумав, добавил: — …а также к ее внучкам.
По всей видимости, дополнение про внучек очень оживило девочку, она даже хлопнула в ладошки, а суровость с ее лица сошла, будто растаяла.
— Эт-то ин-те-рес-но… — пропела она, растягивая слова. — Вы заходите, — открыла она перед гостями калитку, — и идите вон в ту дверь. Мне надо дождаться одного человека, который вот-вот должен появиться… Впрочем, человек и сам войдет в дом, тем более, что он уже на десять минут изволит опаздывать… Пойдемте.
— Вот пожалуйста, Раиса Яковлевна, к вам и вашим внучкам гости, — представила их девочка вышедшей навстречу пожилой женщине, высокой, худой, сероглазой, коротко подстриженной, с гребешком в седых волосах.
— Здравствуйте, молодые люди, проходите, — пригласила женщина.
От стола отошла еще одна девочка, пожалуй, года на два старше той, что встретила у калитки.
— Татьяна, это ты вместо Феди их привела?.. Вы кто, ребята?
— Мы — тимуровцы, — ответил Боря Зеленский и по очереди посмотрел на седую женщину, на Татьяну и на спрашивавшую.
— Все ясно, — подхватила Татьяна, — ребята из нашей школы, они шефствуют над семьями фронтовиков и эвакуированных. В данном случае они — наши шефы. Девочки, мальчики, знакомьтесь, — улыбаясь, представила она. — Бабушка Раиса Яковлевна, внучки ее, — и приглашающим жестом ладони показала на девушку и на себя.
— Ну, хватит, хватит, стрекоза, — махнула на нее рукой бабушка, — слова не дашь никому сказать. Я думаю, вам надо раздеться, потому что у нас тепло и потому что мы сейчас будем пить чай… Ну-ка, Таня, Рита, помогайте, — и бабушка приступила к гостям. Проворные пальцы ее рук забегали по пуговицам Галкиного пальто.
Внучки накинулись на Валю Бочкареву, Юру и Борю, но мальчишки не допустили такого позора и стали раздеваться сами, недвусмысленно отстранив помощниц.
— Нам нужно семь чашек? — многозначительно посмотрела на сестру Татьяна.
— Да, семь, если учесть, что сейчас придет Федя.
Именно в этот момент и раздался стук. Рита открыла дверь и впустила еще одного гостя.
Вот это неожиданность! Федя! Значит — опять тот самый старшеклассник, который приходил к ним, разыскивая Женю.
— Итак, — объявила Татьяна, словно обдумывая то, что собиралась сказать, — теперь все наши шефы — и бригадмилец и тимуровцы — в сборе. Дело за самоваром…
А самовар стоял у печки, важный, медный самовар. В щели возле его ножек огненно светились горячие угли, а сам он тоненько сипел. И от этого сипения или еще от чего в комнате было уютно, хорошо после промозглой осенней улицы, где так холодно, зябко.
Вот какая оказия произошла с тимуровцами у бабушки Глебовой с внучками. Внучки, кажется, решили со своей стороны взять шефство над своими шефами. И еще оказалось, что Татьяна вовсе не внучка, просто ехала из Ленинграда в одном вагоне с бабушкой и Ритой, потому что отстала от поезда, в котором эвакуировался завод ее матери. А мать ее военврач и потому на фронте, такой же военврач, как Берта Моисеевна Гуревич.
Но все эти новости — мелочь против одной, которую узнала Галка: бригадмилец Федя, увидев ее, сразу спросил, не приходил ли домой Женя. Его ищут, потому что он не является в школу. Запустил математику, нахватал двоек, а теперь боится на глаза попадаться. Вот и прячется от учителей и от матери. Галка не очень ловко чувствовала себя под взглядом Феди. Вообще-то она могла сказать, что видела Женю в лесу и что он собирался в Камышин, где у него, кажется, живет тетка. Но получалось, что тогда она некрасиво поступит по отношению к Жене.