— Вот бы мне такие руки, сильные, большие, — позавидовала она вслух.
— Будут ще, успиется, вэлыкою станэшь, поработають рученьки твои и будуть в жылах, да вот с такыми узлами на суставах. И будэ их, рученьки твои, по ночам ломытэмо, аж нэ заспышь боли… Ты, Галка, мини нэ завыдуй, рукам моим. Имы можно гордытэся, они поробылы гарно, но краше було б, колы и у дояркы пальци с маникюром, нэжненьки. Ну да седни вийна, нэ до того… Фрыця надо побыть да выгнать с ридной батьковщины.
Как со взрослыми, разговаривала тетя Катя с беженками, потому что малые они, а выпало на их долю такое ж тяжкое испытание, как и у взрослых людей. И по хозяйству разъясняла, словно Галя да Нина собирались в хуторе ее жить всегда.
— Вы б уж, дивчаткы, нэ ходыли на дорогу, найдэ вас батько. А то як иду до хаты, бачу ваши фыгурки на дорози, сэрдце разрывается, — просила она, укладывая их спать.
Но и на следующий день сестренки не выдержали, стояли на дороге и смотрели на степь. И вдруг вдалеке Галка увидела бегущий прямо по целине грузовик. В кузове стоял человек и, вытянув шею, осматривался вокруг, словно что-то искал.
— Папа! — побежала, чуть не падая, навстречу машине Галя. Сзади настигала ее сестра.
Два дня Полина Андреевна жила в песчаных карьерах за городом, спасаясь от бомбежки, и все эти дни из головы не выходила одна-разъединственная мысль: дочки. Она страшилась подумать, что они растворились в огромном мире, как две малые капельки в море, и теперь уж никогда их не увидеть. Вспомнила, как в прошлом году отправляла в пионерский лагерь старшую, Нину. Впервые девочка уезжала из дома. Понимала Полина Андреевна, что едет дочь всего-навсего в пионерский лагерь, на один месяц, а все равно не могла с собой ничего поделать — совсем расстроилась. А через неделю собралась, Галку за руку, и — в поезд, к Нине…
С машиной в дороге могло случиться непредвиденное: и немецкие бомбардировщики могли налететь, и переправа через Волгу… Особенно Полину Андреевну пугала переправа. Она сама очень боялась воды, и теперь Волга ей представлялась непреодолимым рубежом, отделившим ее от мужа и от детей, если они все-таки переправились на ту сторону.
Здесь, в песках, их было человек двадцать — гражданское население, случайно не переправившееся на тот берег. У каждого сложились какие-то свои обстоятельства. Два раза в день их кормили — тот сержант, что привел сюда группу людей от берега Волги, привозил на машине и вчера и сегодня термосы с кашей, и они ели из красноармейских котелков эту жидкую пшенную кашу, наверное, оставшуюся после обеда бойцов, что стояли на позициях, готовые встретить наступающего врага.
Ночевали в наспех сколоченном из досок сарае, служившем еще тем, кто не так давно в карьере работал. Полина Андреевна на ночь предпочитала уходить в песчаную пещерку, вырытую мальчишками, игравшими здесь в войну. Пещерка была суха, август хоть и к концу подходил, а все не забывал, что он летний месяц. Темно-синее касторовое пальто служило Полине Андреевне, как шинель красноармейцу, и подстилкой, и одеялом. Она приваливалась к стенке у выхода из своего убежища и так, почти сидя, задремывала.
Как-то она очнулась среди ночи, потому что ей показалось, будто Галя зовет ее. Она так отчетливо услышала и так хорошо угадала именно дочкин голос, что вскочила и выбежала из пещеры, но ничего не увидела и не услышала — ночь тускло светилась мертвым лунным светом. И все-таки Полина Андреевна еще долго не шла в пещеру. Где-то она слышала, что мать может за тысячи километров почувствовать, если с ее ребенком случилась беда. Это было похоже на фантазию, на сказку, но Полина Андреевна словно верила, что так оно и есть, она сидела среди ночи и оберегала бессонницей бедствующих своих дочек, затосковавших о ней.
Люди, жившие в песчаном карьере, совершенно не представляли, зачем их привели сюда и долго ли они тут пробудут. Они спрашивали у сержанта, подсказывали, что не мешало бы уйти от войны за Волгу, наверное, теперь в городе сумели наладить переправу. Сержант соглашался, но, видно, недоставало ему власти, чтобы распорядиться, тем более, чтобы вывезти горожан из песчаного карьера.
Вчера он хотел посадить их в грузовик, отправлявшийся в Сталинград, но в последний момент оказалось: машина пойдет под погрузку, а уж потом — в город. Тогда он пообещал поискать другую машину.
Сегодня такой случай представился, сержант прибежал в карьер и сообщил:
— Вот что, граждане, сейчас полуторка идет в город, пустая. Там лейтенант будет, молодой…
И все заторопились со своими скромными пожитками к дороге.
Лейтенант сначала растерянно смотрел на гражданских, наверное, он не предполагал, что они есть вблизи от окопов, и не знал, имеет, ли право брать этих людей с собой, везти в город. Он даже и сказал сразу-то, что не имеет права. Сказал так, и женщины, старики замолчали, не настаивая. Они уже так устали от мытарств, что не хватало сил, чтобы убедить, уговорить лейтенанта. Стояли и молча смотрели на грузовик.
Боец, сидевший за рулем, видел все это, но он торопился и не понимал, чего лейтенант медлит, раз отказал. А лейтенант смотрел на женщину в белом берете. Она была еще молода, но такой отрешенный у нее вид… Он увидел, что она в одной туфле, на другой ноге — только чулок: наверное, бежала из-под бомбежки и потеряла туфлю-то. Лейтенант чуть было не посоветовал снять вторую, а то смешно. Потом, видать, понял и так же решительно, как только что отказал, скомандовал:
— Быстро садитесь в кузов…
Уже когда полуторка ехала по центру города, завыла сирена. Самолетов еще не видно, но они, очевидно, близко. Машина остановилась, и лейтенант распорядился освободить кузов. Конечно, надо было искать убежище. Пассажиры грузовика кинулись в разные стороны: кто к Волге, кто к Царице, а кто уже нырнул в попавшийся на пути подвал разрушенного здания.
Полина Андреевна растерялась сначала, а потом заковыляла к Царице. Там особенно и негде было спрятаться, но все же овраг — не ровное место.
Немецкие бомбардировщики почему-то пока не появлялись, хотя, вроде, должны бы уже. Только Полина Андреевна так подумала, как услышала сзади себя, на вокзале очевидно, взрыв. Земля вздрогнула, воющие снаряды — они, казалось, настигали Полину Андреевну — рвались все ближе и ближе. И тогда она побежала, прихрамывая. Подумала было снять туфли, но решила, что попортит ноги. Другое дело, если бы каблук высокий, а такой и не мешает почти бежать-то…
Когда взрывы авиабомб начали рваться совсем рядом, настолько близко, что Полина Андреевна удивлялась, как это они до сих пор не накрыли ее, она увидела торчащую из берега водосточную трубу. Труба вблизи оказалась такой большой, что в нее можно было войти, почти не сгибаясь…
Теперь не страшно — труба да и толща земли в состоянии выдержать не одну авиабомбу. Плохо, что стоять в воде приходится. В нос ударяло затхлостью. На цементе, глубоко под землей вода остудилась основательно. Уже через полчаса Полипа Андреевна почувствовала это и поняла, что ноги здесь угробит окончательно. И раньше в непогоду они у нее побаливали, и она собиралась все сходить в больницу, да так и не собралась, а теперь и совсем худо, гляди, будет. Полина Андреевна, как и еще две женщины, что тоже нырнули в трубу, старалась, как только становилось потише, выходить наружу, но налеты следовали один за другим, словно фашистские летчики задались целью подкараулить именно этих укрывшихся в трубе женщин. Одна из вновь появившихся в водосточной трубе была старушкой. Полина Андреевна сначала не поняла, что та держит в платке под рукой, а обратила внимание на платок, потому что он как-то странно шевелился, словно был живой. Потом догадалась — из-под руки у бабки мяукнуло приглушенно, потом и еще раз. «Чего это она с кошкой-то? Нашла время…» — подумала Полина Андреевна.
А старушка, видно, совсем так не думала, она распутала узел, из платка высунулась забавная серая мордочка с круглыми глазами. Это был совсем еще маленький котенок.
— Бегу давеча, а он через улицу топает, и хвост трубой… Тут бомбы вокруг, а ему хоть бы что, несмышленому. Думаю — не к добру это — кошка дорогу мне переходит, взяла на руки. Тепленький комочек, мягонький… Стою, как дура, тут бомбы кругом, а я…
Да что же это такое, когда же мучение это кончится… Полина Андреевна уже не могла ни слушать бабку, ни стоять в холодной воде, от которой ноги ее сделались как палки деревянные.
Среди дня поутихло в городе, гула самолетов не стало слышно, такая тишина, будто перед грозой да ливневым дождем. Женщины смотрели в круглый проем впереди, который словно вырезал колесо света, и ждали, что дальше произойдет.
А произошло вот что. На свету появилась человеческая фигура, вернее — силуэт. Человек опирался руками о края трубы по бокам и приглядывался к темноте.
— Кто тут? — спросил мужской голос и, видно разглядев наконец женщин, потребовал: — Ну-к выходи, бабоньки… Да по-быстрому, того и гляди опять налетят.
Фигура, не дожидаясь ответа, пропала из светлого круга. Лишь тогда женщины зашевелились, придя в себя от неожиданного появления человека и еще не понимая, куда зовет их мужчина, пошли по ржавой застойной воде к выходу. И Полина Андреевна тоже, конечно, пошла, держа в руках сложенное пополам пальто, дамскую сумочку.
У берега на воде покачивался пароход, не пассажирский, а пожарно-спасательный. В какой-то праздник, должно быть праздник речников, Полина Андреевна видела его. Он стоял посреди Волги, с его борта красиво и высоко летели струи воды. Галка еще сказала тогда:
— Глядите, мама, Нина, он, как кит… Только у него много струев!
«Галка была еще совсем маленькой, в детсад ходила… Где ж она, моя Красная Шапочка…» — снова шевельнулось в больном сердце Полины Андреевны.
Сейчас «Гаситель» выглядел далеко не празднично. Он был весь закопчен, как работяга, не снимавший много дней спецовки, не имевший времени ни вымыться под душем, ни отдохнуть по-человечески. По корпусу видны вмятины и заплаты, наложенные явно наспех. В рубке стоял человек. Он держал штурвал и одной рукой нетерпеливо махал кому-то, может, и им, женщинам, чтобы поторапливались. У трапа еще человек семь старух и детишек топталось.