Уже через какую-то минуту втянули трап, и «Гаситель» кормой стал пятиться от земли. Тут только Полина Андреевна поняла, что плывет на пароходе. Как малое неразумное дитя, вцепилась в металлические прутья над бортом и глазами, полными страха, смотрела сперва на правый удаляющийся, но еще близкий берег, а потом с таким же вожделением — на левый, который постепенно приближался. Уже и песчаную косу острова прошли почти, уже вон он, берег, на котором дочки ее, Галя да Нина, и муж тоже на этом, отделенном Волгой от войны берегу, как вдруг из-за горящего города, из дыма, клубами поднимающегося над развалинами, вынырнули самолеты. Их было три, и летели они треугольником, быстрые, как шмели. Они низко пронеслись над Волгой, перечеркнув ее поперек почти в том месте, где переправлялся «Гаситель», и, прогремев над ним, скрылись, отвернув вправо, к Красноармейску.
— Наши это! — несколько запоздало успокоил пассажиров штурвальный из рубки. Он, видно, и сам тоже ожидал всякого и только теперь увидел звездочки на крыльях истребителей.
Полина Андреевна смотрела с опаской на черные, закрывшие город дымы — вдруг да оттуда появятся чужие самолеты.
И действительно, до слуха донесся гул приближающихся самолетов.
— Немцы! — закричал из рубки штурвальный. — Приготовиться к высадке! И немедленно — в лес!
«Гаситель» был уже почти у берега, но штурвальный поторопился, не стал искать места поглубже, чтобы ближе подойти, и со всего хода пароход налетел на мель. Женщины, приготовившиеся к высадке, стояли с узлами в руках наверху, у того места, где должны были опустить трап. Всех их сильным толчком как скосило. Им показалось, что самолеты уже пикируют и сбросили первые бомбы. Полина Андреевна, державшаяся за поручни, каким-то образом перелетела через них и повисла за бортом, над водой.
Нина побежала за Галкой не потому, что угадала в человеке на машине отца, скорее она побежала за Галкой, беспокоясь: куда она под колеса-то ринулась!.. А Галка угадала. Не могла она представить себе, что человек, высматривающий что-то в степи, не ее отец, это он, так должно быть, ведь они так ждали его!
Галка бежала навстречу машине. Нина бежала за ней, а машина, переваливаясь на суслиных бугорках, шла навстречу. Потом она остановилась. Человек, стоявший в кузове, перемахнул через борт и тоже побежал… Наверное, ему показалось, что грузовик идет слишком медленно, что сам он сможет быстрее добежать и подхватить на руки дочек.
А Галка — надо же! — бежала-бежала, да и споткнулась о бугорок, да и полетела носом вперед, распластав руки. Нина подняла ее, но тут и Иван Филиппович оказался рядом. Ухватил девчонок и так обеих поднял к груди и прижал. А они уцепились руками за его шею: «Папочка!»
Ивану Филипповичу все не верилось, что он встретил дочек в открытой степи. В облземотделе, когда он приехал в Николаевку, ему объяснили не очень толково, где надо искать детей, сказали про Кисловку, что из Кисловки звонили, но что дети, мол, не в самой Кисловке, а на хуторе. А вот на каком хуторе, сказать не могли. И он мотался по степи, высматривая хутора. Уже полдня так ездил. Потерял надежду всякую…
Может, так и не нашел, если бы девчонки в степь не вышли да не увидели его машину. Ах, какие молодцы!.. Иван Филиппович прижимал дочек к груди и не хотел отпускать, словно боялся, что снова они потеряются и тогда уж он их совсем никогда не найдет.
Тут и машина подъехала. Шофер вышел из кабины, а в руках у него большущий полосатый арбуз.
— Со встречей давайте арбузом угостимся, — улыбнулся он.
Но Иван Филиппович не услышал его и не увидел арбуза.
— Поехали, поехали, — проговорил он и потащил дочек к машине. Усадил их в кабину, сам на подножку встал. — Давай, Алексей Андреевич, к хутору.
Уже через полчаса, подпрыгивая на мягком сиденье рядом с шофером, Галя и Нина мчались по проселочной дороге в Николаевку. Тетя Катя со слезами на глазах распрощалась со своими «сиротинками».
— Колы, ж тэпэрь и довэдэтся устринуться… Вы ж, дивчатки, не забувайтэ меня.
Иван Филиппович, прощаясь с тетей Катей, все искал какие-то большие слова, чтобы поблагодарить женщину, понимал он, как повезло его девчонкам, что они попали к такому доброму человеку. Дочки рассказали ему, как они выезжали из Сталинграда, как их высадили в степи подкидышами… Но слова все не находились, не умел он с этими словами обращаться, не очень-то у него их много было, разных красивых. Потоптавшись неуклюже возле девчонок да рядом с тетей Катей, он вдруг ухватил в свои большие ладонищи тети-Катину руку и неуклюже склонился, коснувшись губами шершавых, с распухшими суставами пальцев. Получилось это у него совсем нескладно, потому что такое в его жизни, чтобы руку женщине целовать, было впервые. Тетя Катя не поняла сперва, чего он за руку ее ухватил да наклонился, а потом вырвала руку-то, что тоже получилось неловко. А вырвала ее потому, что тоже до этого никто не целовал ей рук, и еще потому, что застеснялась за свои руки, красные, в глубоких складках трещин.
— Спасибо вам за дочек, Екатерина Григорьевна, большое спасибо, — покраснев, как вареный рак, сказал Иван Филиппович.
— Что вы, — сердито ответила тетя Катя, — мы ж хоть и чужие, а свои.
По сведенным к переносице бровям можно было понять, что тетя Катя в самом деле рассердилась на Ивана Филипповича за его «спасибо». И уехали они из хутора с неловким чувством, вроде обидев чем-то тетю Катю. Но тетя Катя долго стояла у хаты своей, провожая взглядом машину, потом и рукой махнула. Это только казалось, что она рассердилась, просто она считала, что незачем ее благодарить за девочек, она ведь не за благодарность приютила их. А Ивану Филипповичу, который ехал в кузове, неловкость своя сначала казалась уж очень значительной, а потом, через какое-то время он сдержанно ухмыльнулся, представив свою дюжую фигуру склонившейся в поцелуе.
Теперь он был почти счастливым человеком: дочки рядом с ним! Но тут же подумал: «Еще с матерью там как, в Сталинграде? Ее бы вызволить, и тогда…» Но и тогда, по размышлению Ивана Филипповича, снова бы счастье было неполным. Надо эвакуировать колхоз из района междуречья, где вот-вот должны немцы появиться, а он целые сутки потерял, разыскивая дочек. Сидел Иван Филиппович, и уже не было в душе того равновесия, которое он только что почувствовал. И не только жена, и не только колхоз, в который ему нынче же надо выехать, как только устроит с жильем дочек, вся война, надвинувшаяся на землю черной тучей, была на его, Ивана Филипповича, совести.
А девчонки сидели в кабине и посматривали по сторонам, потому что машина въезжала в какое-то большое село, а может, город. Не такой, конечно, как Сталинград, но вот они едут-едут по улице, а она все не кончается, широкая… А вон, наверное, мельница, потому что возле видно мешки белые, и военные грузят на машину эти мешки. Дома все деревянные, как в Сталинграде за железной дорогой, но есть и из кирпича сложенные… А это пожарная вышка, наверное, откуда за пожарами наблюдают, вон как высоко она на здании стоит!
Машина то и дело обгоняла или встречала всадников в плоских круглых шапках. В Сталинграде девочки таких всадников не видели. Это казаки… Прошел отряд матросов в бескозырках с лентами, в черных бушлатах. Наверное, им было жарко, потому что лица у матросов распаренные. Очевидно, все эти войска, и конные и пешие, очень долго шли по степным дорогам, а до этого ехали в вагонах поезда и потому устали, но они должны были спешить, чтобы остановить рвущихся к Волге фашистов.
Машина, замедлив движение, осторожно свернула в какой-то узенький переулок и почти сразу же остановилась.
— Вот и приехали, — заговорщически подмигнул шофер Галке.
Остановились они возле серого старенького домика. Когда отец помог им вылезти из кабины, они вошли в сени, а потом открыли дверь и оказались в обычной кухне. Справа, как у тети Кати, стояла печка, какие называют русскими. На шестке валялась заслонка с ручкой. Печь давно, наверное, не топилась. Чтобы приготовить еду, пользовались таганком, что стоял тут же на шестке, растопырившись ножками над кучей угля и золы.
— Здравствуйте, Максимовна, — поздоровался Иван Филиппович. — Вот и мы…
Старенькая женщина в длинной сборками юбке и в фартуке вышла откуда-то из комнат, долго смотрела широко раскрытыми глазами на девочек, сперва собрав губы эдакой дудочкой морщинистой, а потом захватив верхней губой нижнюю. Но совладала с собой и кинулась к Галке снимать с нее красную шапочку:
— Нашлись, детки мои родные… Мать как там, про вас думая, убивается. А все эта паскуда Гитлер! Все это он натворил!
Бабка вертела Галку, будто та была и не человек, а кукла какая, потом взялась за Нину, отобрала у нее узелок с бельем, провела по голове жесткой ладонью, согнулась, разглядывая то одну, то другую, словно собираясь выяснить, на кого больше похожи девочки, на мать или на отца. Но, рассмотрев, ничего не сказала, а повела девочек в комнаты. В доме, кроме спаленки, где обитала, надо полагать, сама старуха, была одна большая, сплошь уставленная кроватями комната. Женщина подвела их к той койке, что стояла у окна, проклеенного полосками бумаги.
— Так что, Иван Филиппович, сам видишь, с семьей тебе тут невозможно. Ищи квартиру.
А Иван Филиппович и сам уже видел, что надо, что-то надо придумать, на колхозной съезжей действительно нельзя ему жить с дочками. К тому ж через два дня в школу надо девочек определять, где они тут с учебниками своими раскинутся? Ехал в машине, как-то в голову не пришло подумать об этом. Ну да ничего, образуется. Мир не без добрых людей.
— Ты, Максимовна, покорми девчонок, а я мигом на службу свою слетаю, может, сразу и придумаем там чего.
— Сам поешь хоть, наверное, и не ел сегодня.
— Нет, нет, я побегу. Нина, Галя, ждите меня, я скоро…
И побежал на самом деле, стуча сапогами по сенцам, а потом по ступенькам крыльца.
— Все бегает, все бегает, — проворчала Максимовна. — Садитесь за стол, — сказала сестричкам, — есть будем.