– Вы представляете, камни привозили из Акуша на ослах. Чтобы выложить один ряд камней по периметру, у них уходил целый год!
Шароваристый кивал, глядя то в бирюзовое небо, то на свою старуху, щупавшую округлые медные дыни. Остальные сгинули в толчее и шуме Хаджал-махи. Бровастый в тюбетейке схватил пустую пластиковую бутыль и побежал к роднику, мужчина с кожаной папкой скрылся за строящимся домом, припадая ухом к коммуникатору и что-то быстро восклицая, а небритый бородач просто растворился в теплом воздухе. На крыше строящегося дома человек в рабочей рубахе и с железным забралом на лице склонился над брызжущим искрами, шипящим сварочным аппаратом. Где-то в доме громыхали металлические листы, а за базаром, в спускающихся к реке дворах, куда только что проследовал свадебный поезд, громко звучала лезгинка. Только рыжеволосый не выходил из “газели”, выглядывая из окна и склабясь на общую суету.
Спустя минут десять пассажиры начали возвращаться на свои сиденья и, забив под кресла пакеты со свежими фруктами, тронулись дальше. Водитель, освежившийся дешевой сигаретой, водой и шутками с коллегами, ковырялся в магнитофоне.
– До часу доедем? – спрашивал его мужчина с папкой.
– Конечно.
Он хмыкнул, вспомнив, как много пришлось отстегнуть постовому.
“Газель” двигалась в сторону поросшего хвоей Хуппинского перевала, за которым кончались даргинские села и начиналась высокогорная Авария. Пахло боярышником, зверобоем, чабрецом и полынью. Женщина в праздничном платье тихо пересчитывала деньги в своем кошельке, девушка, пересевшая на другое место, дремала, опустив приклеенные ресницы, старуха шептала что-то юноше в шароварах, а тот улыбался.
“Может, надо было самому отдать бумаги Халилбеку? – думал тот, что с папкой, прокручивая список контактов в своем коммуникаторе. – Нет, меня бы он с прошением не принял. Все правильно. Отдал через Хизриева, а Хизриев пускай сам разбирается, они родственники…”
Пожилой спрятал беззащитную улыбку, глядя задумчиво на наступающие с обочин сосны. Он представлял, как остановится в райцентре у своего кунака, разопьет с ним сухого вина, а на следующий день поедет в свое маленькое сельцо, к затаившемуся во влажной зелени дому на теневой стороне горы, откроет калитку из старой кроватной спинки, спустится в сад и там, под грецким орехом, сыграет с соседом в нарды.
Бородач прижимался лбом к пропыленному стеклу, пытаясь вырваться из мыслей-ловушек. “Отвезти лекарства, а потом вернуться и никому не говорить. Все равно узнают… Участковый начнет докапываться. Они Алишку инвалидом сделали и меня сделают… Нет, нужно передать лекарства, а потом самому тоже из дома убежать… Нет, нельзя. Сейчас к дяде Осману схожу, может, он знает, куда меня устроить… Или не идти? Дядя Осман просто так ничего не делает. И если пойду, тогда Абдулла скажет, это куфр…”
“На сватовство Айшаткиного сына подарок я взяла, Пате подарок взяла… Вая-я-я-я, нужно еще Заире соболезнование выразить, я же ее с тех пор не видела…” – крутилось в голове у женщины в платье для церемоний, а соседка ее думала: “Попрошу Русика сына отвести меня на башню. Сколько лет приезжаю, а на башне не была. Надо будет сфотографировать, показать Мураду Мурадовичу. Вдруг она и вправду из церковных камней сложена…”
Сузившаяся дорога пронзительно пахла озоном, шишками и растревоженным бабьим летом. Наперерез “газели” метнулся маленький заяц, где-то невнятно залопотала невидимая птица. Дочка краснощекой застенчиво улыбалась в кулак.
Вот-вот с преодоленной ими вершины должна была открыться изрезанная трещинами и пещерами, покрытая вздутиями, холмами и речушками гергебельская котловина. “Газель” повернула по серпантину, и ехавшие внезапно увидели, как прямо навстречу из-за скалистого гребня на них летит большой грузовик. Раздался женский визг, водитель вцепился в руль, уворачиваясь от столкновения, истошно загудели гудки. Девушка с ресницами упала лицом в колени, пассажир в тюбетейке громко воззвал к Аллаху, а “газель”, оторвавшись шинами от земли, как будто уже летела в бездну.
– Вахи, вахи, – зашептала старуха, ощущая, как тело ее лишается тяжести.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заныли нестройные голоса.
– Ты молодец! Валлах, молодец! – вдруг начал вскрикивать человек с папкой, хлопая побелевшего, несмотря на загар, водителя по плечу.
Девушка подняла раскрасневшееся лицо, переполняясь ужасом. Дорога была пуста. Грузовик пронесся мимо и счастливо исчез из виду.
– Мы разминулись! А я думала, уже в пропасть летим, – шептала серенькая, поправляя очки крупно дрожащими руками.
– Саул! Саул! Красавчик, – повторял рыжий в красной кепке.
Они теперь ехали неторопливо, как будто нащупывая путь в образовавшейся тусклости. Небо из бирюзового медленно превращалось в стальное, а котловину заволакивало туманом. Водитель, еще не оправившийся от случившегося, осторожно следил за змеящейся разметкой, готовился к спуску.
– Куда он смотрел! Этот абдал[2] в грузовике! И хоть бы остановился! Вабабай-вададай! – возмущалась краснощекая. – Проехал мимо, всех перепугал и за поворотом пропал…
– Я даже чувствовал, как мы в воздухе. Мы подпрыгнули, что ли? – недоумевал пожилой, вытирая платком холодную испарину.
Молодой человек в шароварах стыдил себя за испуг. “Учитель не одобрил бы это, – думал он про себя, – он меня наставлял покорять свой страх упражнением. Упражнением… Как же там начиналось? Какие там были слова?”
Женщина в платье рылась в сумке в поисках валидола:
– Вот хайваны! Ездят как сумасшедшие. Сейчас найду эту, как ее, эти капли, в воду себе накапаю. Чуть сердце мне не разорвали! Клянусь!
Ехали долго в молчании. Спуск никак не начинался, и даже наоборот. Дорога нескончаемо шла кверху.
– Когда конец перевала? – спросил встревоженно тот, что с папкой.
– Вот, мы уже должны были пройти его. Что-то дорога по-другому идет. Выше идет. Я здесь каждый день езжу, такого еще не бывало. Мы должны были уже в сторону этого ехать… – водитель неожиданно понял, что не может вспомнить, куда он едет, – ну, этого… уже к водохранилищу…
Он замялся и смолк. Человек в тюбетейке на всякий случай шептал про себя молитвы. Рыжий затих, снял красную кепку и печально глядел в окно.
– Погода портится, что ли?
– Там, внизу, дождь идет, а мы над тучей сейчас, – со знанием дела ответил ему пожилой. В голове у него шумело, мысли путались. Он почему-то никак не мог понять, зачем он сидит в этой маршрутке. В глазах подпрыгивали кубики от нардов, пульсировали точки.
– Мама, а мы участок посмотрели? – неожиданно спросила дочка краснощекой.
– Какой участок?
– Мы, кажется, участок ездили смотреть около Махачкалы.
Мать смолчала, потирая лоб костяшками пальцев. “Газели” больше никто не попадался, дорога была сера и пуста и вела их широкими петлями выше и выше. Бородач уронил голову на грудь и, видно, заснул.
– Сколько можно уже, – буркнул водитель, – когда этот подъем закончится? Что-то не то…
– Может, развилка была, не туда свернул? – поинтересовался пожилой.
– Да не было развилки, – чуть ли не заныл водитель. – Тот поворот же есть, где грузовик был, вот оттуда уже спуск начинался. Что за халам-балам! И радио не ловит…
Они продолжали подниматься. Съеденная туманом круча оказывалась то справа, то слева. В салоне маршрутки потемнело. Старуха глядела, как лица сидящих теряются в окутывающей дорогу зыби. Носы сливаются с щеками, глаза западают, губы растягиваются.
Человек в белой рубашке что-то с сопением искал в своей кожаной папке. “Здесь же была справка, что я ходил… Ходил я к кому-то там, в городе. Ее нельзя терять!” Он закрыл папку, беспокойно озираясь кругом. Туман, сосны, мутная дорога, плавающий горизонт и более ничего.
– Давайте остановимся, – предложила женщина в очках, – надо узнать, почему подъем не заканчивается…
Водитель не слушал и продолжал жать на педали. Ему стало абсолютно все равно, куда он едет и далеко ли. Вершина все никак не приближалась, перевал не прекращался, а черты его пассажиров расползались до неузнаваемости…
В это время на оставшемся позади повороте – там, где взвизгнул тормозами злополучный большегруз, – собиралось все больше народу. Проезжающие останавливались и предлагали помощь. Спасатели из добровольцев уже копошились внизу, на тяжелой скалистой выемке, за которую зацепилась падающая “газель”. Ждали полицию.
– Сколько погибших? – спрашивал некто, озабоченно вглядываясь в пропасть.
– Все, – отозвались снизу. – Тринадцать человек, как обычно в маршрутках.
Прогулки по стенеАлександр Иличевский
Травелог – жанр заведомо неточный, и в этом его преимущество и недостаток. Недостаток – в известном приближении наблюдений, суть которого выражается пословицей “гляжу в книгу – вижу фигу”. Преимущество – в остранении, с каким, например, Наташа Ростова, ничего не понимая в том, что происходит на сцене театра, видела главное: бутафорскую луну, появление которой должно было определить ход дальнейшего развития романной вселенной, а именно – стать причиной того, что она ответит на ухаживания Курагина. Вот на такое детское восприятие действительности, которое позволит заглянуть в суть иного мира, только и может рассчитывать путешественник, отправляющийся в места, где все вывески на улицах и этикетки на товарах недоступны его восприятию.
Мой любимый пример таких странностей травелога – путешествие Льюиса Кэрролла по Европе и России. В этих заметках, кроме его особенной очарованности маленькими девочками (князь Голицын так и не понял, зачем английский писатель страстно возжелал обладать фотографией его дочери в полный рост), можно найти и примеры экспрессивной меткости. Кэрролл описывает посещение берлинской синагоги, и это читается, как описание полета на инопланетном корабле; среди прочего он принимает золотую вышивку на талите за филактерии. Но в то же время отмечает, что прогулки по Петербургу длиной меньше пятнадцати миль бессмысленны, ибо расстояния здесь огромны, и кажется, что идешь по городу, построенному великанами для великанов. Москва Кэрролла – лес колоколен и город белых и зеленых кровель, золоченых куполов и мостовых, исковерканных непреодолимыми ухабами; город извозчиков, требующих, чтобы им надбавили треть, “потому как сегодня императрица – именинница”. Не менее роскошно описание автором “Алисы” чудес Нижегородской ярмарки и принимавших в ней участие, помимо персов и китайцев, инопланетян с болезненным цветом лица в развевающихся пестрых одеждах; кто это был, мы никогда не узнаем, зато запомним сравнение вопля муэдзина в татарской мечети с криком феи-плакальщицы, пророчащей беду.