Очнулась я в келье. В раскаленной шведской печке синим пламенем горели дрова, и температура воздуха была градусов пятьдесят. Только что окрестивший меня бывший танкист пошевелил кочергой в жерле шведки и улыбнулся:
– Как себя чувствуешь, девушка из журнала?
– Не знаю, как насчет божественной благодати, но двусторонняя пневмония мне обеспечена, святой отец.
– Если ты простудишься, то будешь первым человеком, который заболел после крещения.
Я не заболела.
СакураЖужа Добрашкус
Извините… Что вы сказали?
Рыжеволосая женщина медленно повернулась от окна. Ее синие глаза смотрели сквозь официантку. – Тяй, – повторила та, поклонилась и поставила на стол поднос с заварочным чайником и чашкой. Было видно, как рыжая делает усилие над собой, чтобы сосредоточиться. Наконец она переключилась и уставилась на белоснежный рукав официантки. Там, совсем рядом с манжетой, где забрана в складки тонкая ткань, было пятно. Небольшой коричневый овал. Наверное, от соевого соуса. Лицо официантки зарозовело на скулах, она быстро убрала руки, поклонилась и, не поднимая головы, заторопилась на кухню.
Женщина опять отвернулась к окну. Никакого пятна на рукаве она не заметила.
Она видела, что в городе зацвела сакура. Дымка цветов сияла и над рекой, и в маленьких садах у частных домиков, и на крышах отелей, и в небольших городских скверах. Это делало город нежнее – будто большую толпу военных в зеленой униформе и клерков в серых с искрой костюмах разбавили юными девушками в розовых крепдешиновых платьях с легкими юбками.
Не так давно встало солнце и через паутину утра пыталось согреть остывшую землю. Завтрак на последнем этаже отеля “Гранд Принц” в ресторане “Голубая лагуна” заканчивался. Но женщина никуда не торопилась – уже начали убирать, а она все сидела, глядя на эстакады с бесконечным потоком машин, что переплетались друг с другом клубком разноцветных змей. А когда ей принесли счет, она подписала его, не читая, а потом опять отвернулась к окну, будто была где-то там, далеко в городе…
Так она просидела, пока не наступил полдень, и никто не посмел ей сказать, что завтрак давно закончен, просто стали появляться посетители на обед, и вновь загремела посуда и потекли разговоры. К ней было пошел круглолицый менеджер с меню, но вдруг вспомнил, что она не уходила, развернулся на каблуках и удалился, удивляясь необычному цвету ее волос.
Отель находился в районе Акасака в центральном Токио. Узкая его башня была окружена садом, который спускался до самой реки.
Нарифуми работал в торговом центре отеля, на минус первом этаже, в салоне для новобрачных. Салон скорее напоминал бюро ритуальных услуг, весь в искусственных цветах, составленных в букеты, европейских по стилю с легким влиянием традиционной икебаны, и занимал довольно большую территорию. В нем было три просторные комнаты. Одна для приема посетителей со столом посередине, на котором лежали буклеты, каталоги и фотографии. Вторая – переговорная, разделенная на три зоны ширмами, в каждой стол и стулья вокруг. Третья заполнена витринами, там выставлены посуда, скатерти, салфетки для праздничного стола, всевозможные палочки-хаси для молодоженов, а также обручальные подарки и безделушки для гостей. Тут же свой небольшой стенд имело ателье по пошиву свадебных платьев и традиционных кимоно.
Полы и стены во всем торговом центре были из белого мрамора, и поэтому весь этаж носил название Мраморный, в нем слышны были шаги каждого гостя, зашедшего сюда из чистого любопытства или по давно уже решенным делам. Здесь отсутствовало ощущение теплоты и уюта – во всем была эта каменная холодность, яркий свет и прозрачный кондиционированный воздух. Ледяной рай. Без аромата. Без жизни.
Нарифуми больше всего любил живые растения. Любил запах парников, мульчи и компоста. Когда-нибудь надеялся накопить денег и купить домик с садиком, и даже сейчас в маленькой студии с ним жили белый фикус, жестколистный жасмин и два горшка антуриума с глянцевыми алыми цветами.
Вход в салон охраняла пара манекенов в костюмах жениха и невесты. Растерянно глядя куда-то поверх голов, они стояли, чуть касаясь друг друга пальцами, будто не решались наконец соединить свои жизни и крепко взяться за руки. У жениха были густые ресницы, а невеста была с совершенно белым лицом и безо всяких ресниц. На ней было кремовое платье, расшитое таким же чуть желтоватым жемчугом по лифу, широкая юбка, собранная объемными складками, которые сзади причудливым образом образовывали огромный шлейф. Фаты на ней не было, а волосы, собранные в балетный пучок, были одного цвета и материала с лицом.
В салоне всегда играла традиционная музыка – лирические песни под струнный перелив сямисэн. Это успокаивало в такой важный момент, когда заключалось соглашение если даже и не на всю жизнь, то уж точно на продолжительное время.
Сегодня посетителей еще не было – и Нарифуми решил пройтись по ценам, чтобы не открывать альбом каждый раз, когда у клиентов возникали вопросы.
Только он перевернул первую ламинированную страницу с расценками, как позвонили и попросили занести рекламные открытки салона на регистрационную стойку – так как лежащие там уже разобрали. Всем было известно, что эти рекламные открытки в большинстве своем уносили любопытные туристы на сувениры, но все равно толк от них был, так как у салона нет своей витрины на улице и это единственная возможность сообщить о том, что они существуют.
Нарифуми достал из ящика стола последнюю стопку, побежал по круглой лестнице вокруг манекенной пары – наверх, кивнул консьержам, поклонился какому-то господину в черном костюме, за которым катили тележку с дорогими кожаными чемоданами, поздоровался с менеджерами отеля, стоящими у дверей в служебные помещения, и подошел к тому дежурному на приемной стойке, который ему звонил. Передал открытки, перебросился формальными вопросами о жизни и тут, когда можно было уже возвращаться, услышал голос. Необыкновенный – низкий, с какой-то такой новой мелодикой, которой он никогда раньше не слышал и которая наполнила душу блаженным ощущением радости. Он обернулся.
Слева от него, совсем недалеко, стояла женщина – протягивала через стойку карту и распечатку расписания пригородных поездов. Нарифуми замер: волосы у женщины были волшебного цвета и завивались по всей своей немалой длине – блестящими кольцами. Он никогда в жизни такого не видел. Солнце освещало ее так, что золото волос сияло вокруг лица божественным нимбом.
Женщина почувствовала взгляд, посмотрела на него, и сердце Нарифуми отчаянно заметалось. Такими же золотыми были у нее ресницы и брови. Брызги неярких веснушек на скулах и плечах и ярко-синие глаза. Наверное, такими бывают ангелы.
Дежурный дернул Нарифуми за рукав – женщина улыбнулась.
И сделала это совершенно необидно, будто хотела дать понять, что ей это скорее удивительно и приятно, чем наоборот.
Нарифуми поклонился, стараясь загладить свою неловкость, и она поклонилась в ответ. Потом прошла к лифту, а оттуда махнула ему рукой. Нарифуми смутился и побежал вниз, в свое мраморное царство.
Обедать Нарифуми ходил во двор огромного здания международных форумов, куда во время перерыва приезжали микроавтобусы с передвижной кухней – китайской, бразильской, испанской, всяческими американскими гамбургерами, хот-догами, сандвичами и, конечно же, японской традиционной едой. Он обыкновенно брал совсем немного, ел за столиками, выставленными во внутреннем дворе, потом в кондитерском магазинчике напротив брал зеленый чай со льдом, чтобы не заснуть от горячего обеда.
У него были довольно длинные жесткие волосы и нежное смуглое лицо со смеющимися глазами. Узколицый, что не так часто встретишь на Хонсю, особенно в центральной его части. В прошедшем марте ему исполнилось тридцать два года, хотя выглядел он моложе. Когда Нарифуми смеялся, высоко на его щеках появлялись ямочки, и губы открывали острые резцы зубов. Он снимал маленькую квартирку в районе Тайтоку недалеко от знаменитого кладбища Янака, дружил со свободным поэтом Хидео Асано, который писал хайку на английском языке и продавал их в парке Уено иностранцам за то, что им не жалко.
Хидео всегда ходил в куртке, из кармана которой торчала затертая книга Достоевского “Записки из мертвого дома”.
На следующее утро у Нарифуми был выходной, но он заскочил в отель, чтобы оставить там заявку на пополнение рекламных открыток.
В холле у карты стояла золотоволосая и рассматривала буклеты, предлагающие различные экскурсии и поездки. Нарифуми сделал свои дела и, уходя, заметил, что она тоже выходит из здания гостиницы. Он пропустил ее вперед и решил проследить за тем, куда она пойдет. Следить за ней было просто: так как она ничего не знала про этот город, ей нужно было время, чтобы разобраться, – а он знал здесь почти всё.
Она спустилась в метро на станции “Акасака-Митсуке”, туда, где расстилался огромный подземный квартал с магазинами, ресторанами и комнатами отдыха. Всё время останавливалась – то рассматривала в витрине кондитерской лавки традиционные конфеты, митаращи-данго, то наблюдала, как молодые девушки примеряют шляпки и вязаные береты, потом, близоруко щурясь на схемы, наконец купила себе билет и прошла через турникеты вниз, к поездам. Долго не могла разобраться, с какой платформы уходит поезд, пропустила два, потом спросила, и ей, смешно шевеля пальцами, объясняла что-то женщина в широкополой панаме и в медицинской маске на лице. Вагон был заполнен школьницами в гольфах и формах, похожих на формы моряков, с телефонами, увешанными брелоками. Они хихикали, глядя по сторонам, и прикрывали ладошками рот.