– Нужно врача… – Нарифуми посмотрел на девушку, а та опять зарыдала.
– Сюда нельзя… Нельзя чужих… Она мне не простит… Мадам мне не простит.
– Какой здесь адрес? – Нарифуми достал мобильный.
Пока он говорил по телефону, девушка встала на колени у кровати и гладила руку больной. Похоже было, что она работала здесь прислугой и болезнь хозяйки до смерти напугала ее. Скоро позвонили из машины “скорой помощи” и попросили открыть ворота, так как они заперты изнутри. Нарифуми сказал об этом девушке, но она продолжала рыдать, тогда Нарифуми побежал сам. Тяжелые ворота были закрыты на огромный засов. Слега сначала не поддавалась, но когда Нарифуми окончательно разозлился, сдвинулась с места. Ворота тоже открылись с трудом. Нарифуми дергал их толчками, безжалостно разрывая плющевые путы.
Наконец машина подъехала к дому. Персонал возился над больной. Доктор распорядился прикатить носилки.
Девушка опять вцепилась в рукав Нарифуми и завизжала хриплым голосом, что Мадам увозить нельзя! Нельзя увозить! Нельзя! Она визжала и плакала. Нарифуми подошел к одному из докторов.
– Что с ней?
– Сильная аллергическая реакция. Наверное, на какой-то препарат. Мы сделали ей укол.
– Эта девушка настаивает, чтобы она осталась в доме.
Доктор пожал плечами.
– Если вы распишетесь. И заполните вот эту форму…
– Я-то вообще здесь никто…
– Тогда она…
Нарифуми протянул бумагу девушке. Она совсем забилась в истерике – тогда анкету заполнил Нарифуми и протянул врачу. Девушка находилась в состоянии, близком к обмороку. Она только повторяла, что, если Мадам вынесут из дома, Мадам умрет. В конце концов доктор выписал несколько рецептов. Дал схему приема лекарств.
– Она будет спать теперь часов десять, не меньше. А потом строгая диета. И посещение лечащего врача.
Написал еще несколько рекомендаций, поклонился и вышел вслед за командой. Машина, приминая вылезшие на дорогу кусты, уехала.
– Только не оставляйте меня здесь одну. – Девушка наконец села на стул у изголовья кровати хозяйки и закрыла лицо руками.
– Не волнуйтесь вы так. Доктор сказал, что это не так страшно.
Видно было, что хозяйка уже дышала спокойнее и на скулах у нее появился румянец. Девушка наконец перестала плакать. Поправила на себе кимоно. И волосы. Ее нельзя было назвать красивой – скорее, она была необычной. Глаза неузкие и широко посаженные. Высокие скулы. Но что-то в ней было от животного. Может быть, в движениях: как она шевелила ноздрями или поворачивала голову набок, вздрагивая от каждого громкого звука.
– Почему вы не стали заполнять бумагу, если так уж не хотели отдавать ее в больницу?
Девушка подняла глаза на Нарифуми:
– Я не умею…
– Что?
– Я не умею писать…
Наверное, ее взяли из какой-нибудь забытой богом деревни на Хоккайдо.
– Давно ты здесь?
– Здесь?
– Ну да… В доме этом.
– Да.
– Ну сколько?
– Ну… Всегда.
– Всегда?
– Я родилась здесь.
– И почему же ты не училась?
– Не знаю. Мадам говорит, что мне это не нужно.
– Да уж… Двадцать первый век.
– Мадам говорит, что она много училась… И знает, что счастье не в этом.
– Сколько тебе лет?
– Наверное, двадцать или двадцать два. Хотя Мадам говорит, что семнадцать… Но ей всегда хотелось, чтобы я была моложе…
Ясно, что ее хозяйка, да и сама она, были явно не в себе… Жили тут затворниками и совсем потеряли разум… Нарифуми посмотрел на Мадам. Та дышала уже совсем ровно. Большие руки лежали вдоль необъятного тела – пальцы в крупных перстнях и широких браслетах. Крупный нос, рот, тонко выщипанные брови, на закрытых глазах густые наклеенные ресницы – ей было около шестидесяти. Видимо, дама с характером.
– Как тебя зовут?
– Айо.
– И что ты делаешь здесь?
– Ухаживаю за Мадам.
– Одна?
– Сейчас одна.
– Трудно?
– Было труднее, когда Мадам выезжала.
Она говорила с чуть заметным акцентом, но понять, какой префектуры этот акцент, было невозможно. И может быть, это был просто какой-то дефект речи…
– Тогда тут были еще люди и много было возни с платьями и украшениями. Сейчас она не выезжает…
– Трудно тебе?
– Сейчас проще. Хотя приходится больше готовить.
– Сад, наверное, был красивым?
– Он и сейчас красивый.
– Запущенный.
– Садовник умер пять лет назад, тогда и Мадам перестала выходить. Потом кухарка ушла.
– Почему?
– Не справилась…
– А ты осталась?
– А я осталась. Хотите чаю?
– Да. Спасибо. – Нарифуми поклонился.
Айо поклонилась ему в ответ и пошла в другой конец дома.
Скоро она вернулась и поставила у ног Нарифуми небольшой поднос с ножками, на котором теснились чайник, чашка и пиала с пастой из бобов. Потом сходила и принесла такой же поднос, но только с чаем, для себя. Еще раз поклонилась и села. Она пила чай, опустив глаза, тонкой ладошкой придерживая дно чашки. Бобы были сладкие и вкусные. Нарифуми с благодарностью пил чай, наблюдая за девушкой. Веки ее просвечивали голубоватым, ушные раковины заострялись кверху. Она все это время молчала. Потом унесла посуду и опять села у хозяйки. На-рифуми засобирался. Девушка испуганно посмотрела на него.
– Я могу навестить вас утром.
Она улыбнулась:
– Там калитка слева от ворот – закрывается просто на веревочную петлю. Спасибо вам.
– Тебе нужно отдохнуть…
– Нет…
– Нужно.
– Я всё равно не усну.
Нарифуми поклонился и пошел к выходу. Она долго не закрывала за ним дверь – стояла в проеме и смотрела, как в синеве гаснет его силуэт.
К середине ночи Нарифуми проснулся и долго не спал, ворочался и всё думал про этот странный дом, про девушку Айо и ее большую Мадам.
Утром Нарифуми разбудил гонг – в шукубо призывали к молитве, значит, почти шесть утра. Он испугался того, что упустил золотоволосую, но вспомнил, что она остановилась в риокане, который не строго соблюдал религиозные традиции, – и хотя служба утром проходила все равно, постояльцев к ней не будили, а просто принимали всех желающих. И завтрак им будут разносить по комнатам только в восемь. Он умылся, пошел в храм, простоял службу, положил деньги в коллектор, зажег палочку под Буддой и купил свежую рубашку в магазине через дорогу.
День наступал очень странный – без теней. Все было освещено одинаково насыщенным свинцовым светом.
При свете сад и дом были не такими зловещими, но все равно, когда он открыл калитку и шел по заваленной ветками дорожке к дому, ему было не по себе. Айо открыла, как только он постучал. Мадам всё еще спала – и Айо не знала, как она может дать ей лекарство, которое доктор рекомендовал на утро. Нарифуми убедил ее, что раз она спит, значит, всё в порядке. А лекарство можно дать тогда, когда она проснется. Видно было, что Айо действительно совсем не спала – у нее были красные глаза, и она постоянно зевала. Он пообещал зайти вечером. Когда пошел к дверям, заметил у одного из окон, выходящих в сад, на низком столе странный предмет, похожий на огромную обувную коробку. Метра два длиной, не меньше. Рядом были разбросаны порезанные журналы, на приставном маленьком столике лежали ножницы, ножи для бумаги, большой флакон лака для волос, несколько тюбиков клея и разноцветные губки. Большая часть этой огромной коробки уже была оклеена вырезанными из журналов фотографиями и картинками. Это был удивительный коллаж. Портреты красавиц переплетались с машинами, небоскребами, цветами, сумками всевозможных компаний, с флаконами духов, портретами политических деятелей, флагами, яхтами, ювелирными украшениями, необыкновенно аппетитной едой, пейзажами и дорогими интерьерами…
– Айо, что это такое?
– Это хобби Мадам. Она делает это, когда у нее есть свободное время.
– Она клеит эти бумажки?
– Да, я иногда помогаю ей вырезать. У нее сейчас не очень хорошее зрение.
Нарифуми подошел поближе. Коробка была украшена так же и внутри – коллаж переходил на ее внутренность… Вырезанные по контуру картинки укладывались с необыкновенной тщательностью. И приклеивались. Потом покрывались лаком. На-рифуми повел пальцем по картинкам. Стыки было почти невозможно почувствовать.
– Мадам украшает свой гроб.
Нарифуми отдернул руку.
– Что?
– Да. Мадам заказала гроб давно – по собственному чертежу. Она считает, что я вряд ли смогу сделать всё, как нужно. Она даже организовала небольшое кладбище.
– Что?
– Очень красивое.
– Кладбище?
– Да. У нас большая территория. Хотите, я вам его покажу?
Она вышла из дома, свернула направо, прошла вдоль засохшего ручья и стала подниматься по ступеням, вырубленным в породе высокого каменного склона. Лестница несколько раз поворачивала и наконец вывела их на самый верх – там была большая очищенная от деревьев площадка. На квадрате земли, засыпанном белой галькой, лежала плита темного гранита. На отшлифованной поверхности было выгравировано имя, дата рождения и – пустое место вместо даты смерти.
Нарифуми осмотрелся. Где-то далеко, на склонах, рабочие в белых широких штанах жгли лапник, и по ущельям плыл пряный дымок, отчетливо отделяя горы друг от друга. Кедровые леса переходили в ярко-салатовые бамбуковые рощи, а те спускались к цветущим садам сакуры вокруг немногочисленных жилищ.
Нарифуми вздохнул, закрыл глаза и постоял какое-то время.
– Ты придешь вечером?
Слышно было, что она волнуется.
– Я постараюсь…
Он слонялся возле риокана, где остановилась золотоволосая, взял в закусочной дорожный набор и съел его, присев прямо здесь на траву В обмен на сто двадцать иен из аппарата, что стоял тут же в сквере, выпала горячая бутылка зеленого чая. Он завернул ее в куртку и сунул под мышку – ждал, когда она чуть остынет, и когда потом он почти допил этот чай, золотоволосая наконец вышла из ворот. Сверяясь с картой, повернула налево, обогнула небольшой полицейский участок и пошла, разглядывая витрины. Купила у торговца сладостями розовые мочи с лепестками сакуры, съела одну, а другие взяла с собой. Несла их в красном бумажном пакете как дорогой подарок.