Сдается мне, ежели подойти к укоренению в госструктурах феномена мужественной любви онтологически, то властная вертикаль наша давно уже не токмо казенной ответственностью укрепляется. Но и мужественной нежностью. И в этом – обновление конструкции старой вертикали. А может, рискну высказать предположение, что это уже – несущий элемент всей госпирамиды. А по-русски говоря: фундамент. Один опальный политолог не так давно в Нетях порассуждал на эту тему. Мол, русская вертикаль власти во все времена была колом, на коем сидела туша страны нашей; сперва, дескать, кол тот был дубовый, потом осиновый, березовый, чугунный, стальной, железобетонный, пластиковый. А теперь стал он живым. Вполне точное умозаключение. Ибо лучше на теплокровном торчать, чем на пластиковом. Да и вообще: на древнем ужасе перед стрррррашным государством нынче далеко не уедешь. Этот Тянитолкай из прошлого: буксует + ломается + запчастей все меньше. Да и горючее на исходе. А страна должна двигаться вперед. И процесс подчинения подчиненных должен носить новый характер. Госнежность – великая сила. Все у нас в Палате знают, что министр наш обожает начинать утро министерское с пальпирования подчиненных. И делает это: нежно + государственно. Как после этого не выполнить его распоряжение? А ежели шире смотреть: я бы учредил Министерство госнежности для укрепления вертикали власти. Мы бы туда сразу всей Палатой переместились…
После завтрака пора зарегистрироваться.
Подхожу, встаю в очередь. В Египет потянулись: купцы средней руки с семействами + второтретьеклассники + одинокие дамы + отставные чиновники. Первоклассники да бояре летают в Китай. Там покомфортней.
Сдаю багаж свой нехитрый, получаю посадочнай.
До получения выездной визы можно пойти в магазин беспошлинной торговли и прикупить что-нибудь в дорогу. Водку покупать не буду принципиально. В Египте пить буду токмо иностранные напитки. Но надо запастись, у них там сухой закон.
Покупаю две бутылки рома: черный + белый. Вечерком, после купания буду сидеть на терраске, любоваться закатом + потягивать ром со льдом. Это отдых…
Да, отдых. Он необходим. Последние два месяца: аврал + копошения бумажныя + человеческия. Палата наша, как известно, уже три года полностью сосредоточена на контролировании строительства двух заводов-близнецов на супротивуположных берегах Волги. В Левобережном самоходном заводе (ЛСЗ) будут производиться картофельные двухколесные самоходы, а в Правобережном (ПСЗ) – четырехколесные. Заводы-близнецы – государев проект. После рождения близняшек Анастасии и Ксении у Государя нашего, как известно, много зеркальных проектов. Например: башни-близнецы на Ленинском проспекте. Проект ЛСЗ + ПСЗ = кррррайне амбициозный. Размах: 1 000 000 самоходов в год. Новый японский двигатель: не нужна больше будет никакая картофельная пульпа = засыпал ведро картошки в заборник и при на ней 60 верст со скоростью 6о в/час. И госзаправки, выходит, что не нужны больше: у любой бабки заправиться сможешь. Это – новая технология. И требует она нового контроля. Ибо теперь на всех дорогах и перекрестках возникнут фигуры с ведрами картошки. Наша задача: окоротить воровство на строительстве + обеспечить перевод процесса самостийной заправки на государственныя рельсы. Обе задачи: сложны + опасны. Отсюда: напряжение деловое + нервное = необходимость отдыха.
Но время уже 11:09. Пора и за выездной.
Встаю на движущийся пол, еду к красным воротам. За ними государственная граница пролегает. Встаю в очередь. Выездная виза верноподданным государства нашего ставится в двух местах: в пачпорте и на лице. Естественно, речь идет о свободно перемещающихся лицах: командировочным ставят токмо печать. Командировочные, дипломаты, курьеры проходят через зеленый коридор. Если бы я летел по делам Палаты, я бы тоже шел через зеленый. Но сейчас я частное лицо, покидающее родину по прихоти своей. Потому иду через красные ворота. Сидят в них девушка и рослый молодец в форме погранвойск. Девушка смотрит паспорт, ставит печать. А парень бьет выезжающего кулаком в лицо. Кулак у него в красной резиновой перчатке: символ государственной власти + кровь не видна. Но, честно говоря, кровь бывает крайне редко. Эти молодцы бьют профессионально и точно по скуле. Дилетантов тут не держат. Бьют лихо, быстро, как Брюс Ли. Колотухи у них набиты. Синяк будет точно, а крови – никакой. По синякам, кстати, и определяют наших туристов и отдыхающих. Честно: не люблю встречать за границей соотечественников. Есть такая слабость…
У нашей Палаты здесь, на выездной визе, своя постоянная рука: сильно не ударят.
И каждый раз все-таки… как-то… как укол в детстве.
Но – закон и порядок. Надо терпеть. Подхожу.
Штамп + улыбка:
– Счастливого пути, Николай Семенович!
– Спасибо.
И…
Закрываю глаза.
Бац!
Хлопнул совсем слегка: ни сполохов радужных, ни звона в ушах. Профи. И синяка не будет. Пройдя ворота, даже не беру из серебристого бака пакетик со льдом. Иду в самолет по узкому мягкому коридору. На стене: живая русская красавица со стопкой блинов. И запах блинный. Масленица не за горами. А там и весна…
Въездная виза совсем другая: после штампа девушка в кокошнике целует. Женщин – парень в расписной рубахе. Целуют порядочно.
Вхожу в самолет. Все рассаживаются, лед к скулам прикладывают. Стонет бабушка какая-то. Всхлипывает молодица: видать, первый раз летит. Мальчик теребит толстяка:
– Пап, а это больно? Больно, пап?
– Да не больно, сынок.
Да, в Москве выездную пробивают не больно. Зверствуют пограничники токмо по краям нашей родины. В Брянске, Сталинграде, Уфе, Екатеринбурге. Там, где красная линия пограничная проходит, пробьют выездную так, чтоб задумался: а нужно ли, собственно, выезжать? Случаются и сотрясения мозга. И даже парочка-троечка трупов была. Издержки.
Конечно, должно человеку быть больно при расставании с Родиной, кто спорит…
А мне вот сейчас не больно! Бунтовщик-с! Мне хорошо. Правда, впервые за эту зиму как-то по-настоящему хорошо… Можно выдохнуть и вздохнуть полной грудью. Хургада согреет: песок + прибой + баранина на углях + цикады + белозубый массажист.
Тепло…
Уже весны хочется: зима что-то нынче подзатянулась. Морозы, морозы… Как в том романсе:
А мне весна с недавних пор
Нужна, как поцелуй девичий.
Да и отдыхать надобно уметь. Полной грудью. Дабы набраться новых сил для трудной и опасной службы. Как сказал бы Чехов: служащий без отпуска не может существовать.
И это правда.
По дороге в ПермьСергей Шаргунов
…А в мае 1980 года случилось так, что она поехала из Москвы в Пермь.
Школьная закадычная подруга Настя Авдюкова, геолог, три года назад попавшая на Урал по распределению, выходила замуж за инженера-пермяка. Годовалая Таня оставалась на дневное попечение старой соседки Макаровны и вечернее Володи, благо ехала Лена всего на день, плюс два дня в дороге.
Она едва не опоздала, рассчитывала быть раньше, до Ярославского вокзала прямиком, но электричка неожиданно встала на сорок минут после платформы Лось. Володя не провожал – с работы сразу к дочке.
Лена ворвалась в купе, бросила сумку и села, смутно что-либо видя из-за мчащего в ней кровотока, но краем порозовевшего, как и вся она, уха засекла: грохнули двери, лязгнули составы, поезд тронулся.
Она глубоко вобрала душноватый воздух и медленно выдохнула. Напротив нее, на вешалке, между полкой и дверью, висел военный китель, золотилась звезда на погоне. За столиком сидели двое: один молодой, в голубой майке, другой старше, в белой.
– Здрасте, – она растерянно засмеялась, натягивая на колени сбившееся сиреневое платье.
Поезд неловко шел, позвякивая и пошатываясь, как будто учился ходьбе.
– Евгений, – румяный парень в голубой майке поднялся, сделал шаг, вагон дрогнул, и он схватился за верхние полки, показав небольшие миловидные мышцы. – Женя.
Поезд, словно добравшись до более взрослых земель, пошел бойчее.
– Лена.
– А мы, кажется, знакомы, – ровный голос второго пассажира прозвучал четко, даже сквозь нараставший перестук, и она сразу же его узнала: часто встречала в Минобороны, когда работала в службе тыла. – Вадим, – человек коротко кивнул темной, с легкой залысиной головой.
– Вам далеко, Лена? – у Жени была наивная улыбка и гостеприимная расщелина между зубами.
– До конца.
– Не, мне раньше, – вздохнул и заморгал.
Зеркальная дверь отъехала, пропуская сухую проводницу в синей форме и с синими подглазьями. Все протянули билеты. Зазвенели монеты за белье. Тупой стук закрывшейся двери подхватил перестук колес, ставший громче. Поезд бежал.
Лена придвинулась к Жене ближе, а значит, ближе к окну. Поезд с резвой насмешкой бежал в обратную сторону мимо станций, которые она недавно проехала на электричке. Знакомая березовая роща, свалка с ржавым остовом “жигулей”, мелькнул их вишневый дом, где муж, возможно, уже был с дочкой, через секунду – зеленый дом Макаровны: может, Танечка еще у нее.
– Белье надо взять, – Лена встала.
– Этточно, – сказав в одно слово, взмыл Вадим и бросил Жене: – Посторожишь пока, ладно?
В коридоре они попали в маленькую очередь. Вадим обернулся, Лена оказалась с ним лицом к лицу. У него были серые глаза под черными вразлет бровями.
– Красивое платье, – сказал тоном заговорщика. – Ситец?
– Штапель.
– А я вас давно заметил. В столовке вместе стояли… Было? Еще на лестнице каблуками цокали… Цокала… Можно на ты? Каблуками… А я курил и хотел… – Сильная волна толкнула Лену ему на грудь, Вадим придержал ее, одновременно приобняв. – Хотел подойти… Ты где сейчас?
Они посторонились, пропуская людей с бельем, сунулись к безмолвной размашистой проводнице. Когда они понесли свои волглые, пахнущие тестом пачки, солнечная вспышка озарила коридор, и у обоих блеснули кольца.
Женя пошел за порцией белья, Вадим с Леной снова остались вдвоем, стали застилать: она – верхнюю полку, он – нижнюю, спинами друг к другу, тихо толкаясь локтями и нежно ударяясь попами. Вокруг обильно летали пылинки с матрасов, мерцая на свету, как драгоценные. Вадим справился быстрее, сел поверх одеяла за столик, Лена, по-свойски охлопав подушку, посмотрела в окно, и вдруг это вялое кружение светлой пыли, обычно неприятное и душное, отозвалось в ней сладким замиранием, предчувствием какого-то волшебства.