А что может быть сильнее любви? И хотя я не классик и не вождь, но в нашей стране неокрепшей демократии нынче ведь всякая шушера имеет право высказываться, отчего и я ляпну, что сильнее любви лишь память о любви – к местности, городу, книге, женщине. Так меня научил мой Ленинград, а если вы нам с Ленинградом не верите, то спросите об этом, когда увидитесь, у жившего в Питере на Кронверкской улице Горького, автора поэмы “Девушка и смерть”, или осведомитесь у того же Сталина, который, как известно из клеветнической песни “Огурчики да помидорчики”, питерского Кирова убил в коридорчике, но перед этим начертал на полях горьковской поэмы, сделав всего лишь одну орфографическую ошибку, ЛЮБОВ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ.
А мы в Москве как-нибудь уж сами с усами древнее Благочестие снова предпочтем, и часы “Брегет”, несмотря на то что они стоят $ 30000, обратно на свалку Истории снесем. Допетровская Русь – это будет наш идеал, потому что и безо всяких там кунсткамер, Сколковых, Митьков-Ведмедей, Петриков, Грызловых хватит на всех хлеба, водки, пеньки, нефти, электроэнергии и ватных одеял. Экологию разрулим, воровать опять будут всего лишь два-четыре процента (в зависимости от текущего момента). В Сибири запретим строить ГЭС, заново высадим лес, и тогда Россия обратно вознесется до небес. И никакая “мировая закулиса” нам тогда не будет страшна, и я верю, что минует тогда земной шар Третья мировая война. Нечистая сила, хитрожопые морды, суки…
Мы начинаем новую жись.
…Заработав денег на обратную дорогу, купив себе модную красную рубаху, усталый, но довольный появился я 1 сентября 1962 года на пороге родной школы.
– Чего это вы, Гдов, так вырядились? – брезгливо сказала мне классная руководительница по прозвищу Тетя Клёпа. И добавила, желая малость поглумиться за мой счет: – Дурак красному рад, да?
Я внимательно осмотрел ее и тихо сказал:
– Никогда так больше не говорите, вас могут неправильно понять в смысле нашего красного флага и посадить в тюрьму на долгий срок. А рубаху я привез из Города-героя, колыбели революции Ленинграда, где все в таких рубахах ходят.
– Прямо-таки и всё? – подбоченилась Тетя Клёпа, глядя на меня поверх очков.
– Всё, всё, – успокоил я ее.
Туки-туки-туки-туки-тук… Остановка. Тишина. ГРЯЗНЫЙ ГОЛОС: “Слезайте, граждане, приехали, конец. Ваша так называемая Родина действительно выпита до дна”.
Мир и их праху тоже. Суровой Родины и строгой Тети Клё-пы. Все мы должны друг друга простить, хотя это и невозможно. Простить, простить, простить, а иначе всем – хана.
Но – нет! Рано, граждане, отходную ныть, когда колокола и колокольцы вновь на перроне тихим колокольным звоном звонят с приказом, чтобы нашей Родине вечно жить. Туки-туки-туки-тук… “Красная стрела”, опять вперед туда-сюда-обратно лети! Эх, Россия ты, родная до боли, мать твою 300–400 раз ети!
Стрела в сердцеЕвгений Бабушкин
Красивый старик, ленинградский чудак, зимои и летом он ходил в сером плаще до пят.
Каждый день он вставал точно посередине Троицкого моста и смотрел точно на северо-запад. Пушка Петропавловки стреляла вхолостую: вот и полдень. Каждый вечер без пяти полночь его видели на вокзале. Он стоял на платформе и притопывал рваной кроссовкой в такт музыке Рейнгольда Глиэра. Он выглядел бедно и гордо. Он явно знал, что это из балета “Медный всадник”, а не просто советская песенка.
Под Глиэра в 23.55 в Москву отходила “Красная стрела”. Старик неторопливо шел обратно в метро.
Однажды я решился его догнать. Имени так и не спросил, но услышал историю. Никаких загадок, впрочем: физик, профессор, на пенсии. И на вопрос, зачем он провожает поезда, старик сказал:
– Просто в жизни должен быть порядок.
Самая первая “Красная стрела” выехала из Ленинграда 9 июня 1931 года, в полвторого ночи. Машиниста искали полгода. Лучшие паровозные бригады Ленинградского узла спорили, у кого опыта больше и происхождение правильней.
Первый рейс предварили сухой заметкой в “Гудке”. “Расстояние между Ленинградом и Москвой экспресс покроет за 9 ч. 45 мин. Средняя скорость экспресса 70 км в час. На отдельных перегонах скорость дойдет до юо км в час”.
Это был не показушный рекорд для передовицы. Это был научный эксперимент по укрощению пространства и времени.
Семь жестких, три мягких, один багажный, один спальный и еще один – динамометрический. В свой первый путь “Красная стрела” вышла с лишним, тринадцатым вагоном. В нем замеряли скорость. По дороге в Москву состав недотянул до сотки. На обратном пути загорелся подшипник, поврежденный вагон отцепили, потерю времени восполнили, разогнавшись до ста пяти.
Газеты писали об этом со сдержанным энтузиазмом.
Время рекордов только начиналось. Еще пару лет, и за цифрами погонятся все: Чкалов – за километрами, Стаханов – за тоннами. Но первый рекорд поставила “Красная стрела”: самый скорый и точный поезд Советского Союза. Девять с половиной часов от Ленинграда до Москвы. И ни минутой дольше – обратно.
Время в пути год от года немного сокращалось, время отправления оставалось неизменным: 23.55. Про эту цифру есть красивая легенда. Будто сам нарком Лазарь Каганович – настолько важный человек, что даже метрополитен назвали в его, а не в Сталина честь, – будто сам Каганович сдвинул стрелки с полуночи, чтобы командированные получили лишние суточные за лишние пять минут. Все правильно, только фамилию наркома перепутали, это был Моисей Рухимович.
Один приятель-предприниматель (по мелочи, купи-продай, заработал на дом в Петербурге и трешку в Москве) катался туда-сюда только поездом.
В Петербурге у него была жена, две дочки и собака, в Москве – любовница, а у любовницы рыбки.
Он мог летать хоть самолетом, хоть вертолетом, мог трястись по раздолбанной федеральной трассе в своем гигантском джипе, но отчего-то предпочитал “Красную стрелу”.
Причем раз десять в месяц. Он мог на эти деньги купить второй джип, целую деревню в Псковской области и целый океанариум для любовницы. Но нет, в 23.55 его видели на вокзале. Возможно, он даже слушал Глиэра вместе с тем загадочным стариком.
Он объяснялся с трудом, прерывисто, как делают люди, которым с цифрами легче, чем с буквами.
– Понимаешь… Вот я в купе… Красиво всё… Сажусь… Приятно… Газетка лежит… Читаю газетку… Или не читаю… Хочу читаю, хочу не читаю… Хозяин своей жизни, понимаешь?.. Ужин приносят… Нормальный ужин… Никто ничего не требует… Музыка… Нормальная музыка… Или душ вот… Хороший, горячий… Мне роскоши-то не надо, мне плевать на роскошь… Главное, никто никаких отношений не выясняет… Понимаешь… Я только в дороге чувствую себя как дома.
Сто километров в час – это в общем-то немного. Даже царские паровозы выдавали больше. “Красная стрела” поражала не темпом ради темпа. Она сочетала будущее с прошлым, рекорды с роскошью.
За будущее отвечал “Иосиф Сталин”, самый мощный паровоз в мире. За прошлое – царские вагоны первого класса. Четырехместное купе превратили в двухместное: сняли верхние полки, повесили лампы и зеркала, и вышел первый в новейшей истории спальный вагон – СВ.
Остальные вагоны тоже были хороши, но спальный потрясал.
Миллионы людей, как при царе, жили в избах и бараках, спали на досках и мылись снегом. Но в каждом двухместном купе “Красной стрелы” на каждой кровати лежало белейшее постельное белье. В каждом вагоне выдавали книги и шахматы.
Вагон-ресторан еще не придумали, но уже работало купе-буфет, и проводница в опрятном переднике подавала ужин: вкусный, как в “Метрополе”.
Было еще почтовое купе, где везли самые важные, правительственные сообщения. Там, собственно, и в наши дни почту возят.
А еще в “Красной стреле” действовал переговорный пункт. На долгой стоянке в Бологом к поезду подключали провод, и можно было поговорить по телефону с любой точкой Советского Союза, неспешно помешивая ложечкой горячий чай.
Треть населения в те годы вовсе не видела телефона, даже обычного, домашнего. Но “Красной стрелой” каталась не эта треть. Это был поезд элиты. Звездный час его настал в январе 1934 года. XVII съезд Компартии прозвали “съездом победителей”. Со всех концов страны в Москву съезжались люди: отчитаться о победах и решить, куда дальше. Особенно много было ленинградцев, в том числе самый главный ленинградец – Сергей Киров, предположительный преемник Сталина.
Железнодорожник Вольдемар Виролайнен (с тринадцати лет помощник машиниста, потом на разных важных должностях) вспоминал свою короткую встречу с Кировым. В тот день “Красная стрела” прибыла на семь минут раньше, и начальник поезда похвастался этим важному пассажиру. А Киров ответил в своей обычной манере: “Насколько я разбираюсь в транспорте, поезда должны ходить точно по расписанию”.
Я видел их в Москве и Петербурге. Слушал их голоса, всматривался в морщины. Смотрел их семейные фото.
И вот что странно: в России некрасиво стареют, но эти люди до сих пор выглядят просто отлично. Как будто в молодости их специально отбирали за славный облик и внутренний стержень. Да так и было, впрочем. Простому проводнику попасть в “Красную стрелу” – как солдату в Кремлевский полк. Необходима была чистая биография. Никаких нарушений. Рост выше среднего. Пунктуальность. Опыт. И внешность, конечно.
Впрочем, Валентина Прохорова (двадцать восемь лет в проводниках) говорит, что работа была как работа, ничего особенного. “На самом деле туда никто не рвался, потому что было тяжело. У нас в вагоне ездили артисты и была печка, которая топилась углем. Чтобы натопить вагон, нужно было спуститься в такую специальную нишу. Топили мы сами. Также убирать надо было, готовить или стирать, если нужно. Да, тяжелая работа была…”
До самых шестидесятых углем топили не только печки. “Красную стрелу” водили паровозы, и от Ленинграда до станции Бологое надо было перекидать из тендера в топку двенадцать тонн угля. Вручную. Лопатой. Кочегарами часто были женщины.